Иван Коновалов
Бронетехнику и пехоту в наступательных действиях ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов. Фото с сайта www.mil.ru
Центр анализа стратегий и технологий (ЦАСТ) провел уже в третий раз весьма продуктивную и очень познавательную конференцию «Огарковские чтения». Маршал Советского Союза Николай Огарков задал в своей знаковой статье в «Красной звезде» в 1984 году старт дискуссии о революции в военном деле, которую потом, как обычно, приписали себе специалисты из Пентагона. Бывший заместитель министра обороны Норвегии (2005–2009) Сверре Дизен, отдавая должное маршалу Огаркову, на конференции ЦАСТ в докладе «Влияние современных технологий на военное дело» отметил несколько важных тенденций, определяющих развитие современных вооруженных сил, а также стратегию их применения. Все изложенные тезисы в отношении военных технологий и их применения не вызывают принципиальных противоречий, за исключением выпавшего из контекста человеческого фактора, что, впрочем, характерно для западной военной мысли.
Техника
Любые западные концепции в военном деле базируются на военно-техническом превосходстве. При этом, как справедливо отмечает автор доклада, «многие из ранее предъявляемых к носителям средств поражения (включая и высокоточные) требований, обусловленных необходимостью доставки боевой части к цели, теперь предъявляются непосредственно средствам поражения и характеризуют их возможности».
Но это справедливо для шахматной партии. Ведь получается, что количество войск на поле боя не имеет значения, важно, какова будет мощность ракет, выпущенных для поражения сил противника, которые данные войска и не видели. Но тогда возникает вопрос: может быть, в этих войсках нет никакого смысла? Может, проще использовать беспилотные летательные аппараты (БПЛА), дальнобойную артиллерию, реактивные системы залпового огня, системы кибернетической войны, суперкомпьютеры и искусственный интеллект?
Далее логичен тезис о дронах. Вполне справедливое замечание господина Дизена о том, что цена современного боевого вертолета, способного нести 6–8 противотанковых управляемых ракет, составляет примерно 50 млн долл., не считая стоимости самих ракет; при этом беспилотник, способный обнаружить и уничтожить танк штатными средствами поражения, стоит около 500 долл. Иначе говоря, по цене одного вертолета можно закупить 100 тыс. таких дронов. Но 100 тыс. обученных только одной функции ополченцев (например, «бей штыком!») не могут заменить одну небольшую оперативную группу спецназовцев при выполнении деликатного задания.
На начальном этапе нынешней карабахской войны турецкие беспилотники на какой-то момент попытались (с помощью своих операторов) сыграть решающую роль для достижения, казалось бы, очевидного успеха азербайджанской армии, но этого не произошло ввиду объективных факторов. Командиры армянских частей и соединений в Нагорном Карабахе, быстро поняв всю бесперспективность прямого противостояния массированным атакам БПЛА, в силу невозможности создать относительно глубоко эшелонированную противовоздушную оборону, просто научились от них прятаться, а потом наносить чувствительные удары противнику.
Надо отметить, что и в ходе ливийской гражданской войны 2011 года, подразделения, лояльные Муаммару Каддафи, также быстро отработали тактику противостояния БПЛА и воздушной разведке союзников. Они просто скрывали технику в городских пригородах до момента наступления мятежников, а затем выводили ее фактически на прямую наводку.
Так что ценность беспилотника как нового инструмента для достижения успеха на поле боя, безусловно, высока, но определяющей ее назвать нельзя. К тому же важным остается фактор удаленного оператора. Поскольку он не ведет классический воздушный бой, а вроде бы играет в компьютерную игру, для него совершить военное преступление (расстрелять свадьбу или разбомбить больницу) довольно несложно, что часто и делают американские операторы БПЛА.
Определение перспектив для БПЛА у господина Дизена прямо пропорционально его определению судьбы танков в современной войне. «Основной боевой танк как тип вооружения находится на грани своего эволюционного упадка, само собой разумеется, на этой же стадии пребывает и вся концепция боевого применения бронетанковых и механизированных войск, каковой мы ее знаем сегодня».
Это еще более спорный тезис, если учесть, что танковая составляющая всегда определяла сухопутную состоятельность любых вооруженных сил. Иначе как объяснить возникновение франко-германского проекта Main Ground Combat System (MGCS) по созданию перспективного танка четвертого поколения. Ведь это ответ на прорывной российский основной боевой танк Т-14 «Армата». И если военную ценность в этом на Западе многие политики не видят, то по крайней мере видят безусловную военно-политическую необходимость не отдать России превосходство в танковой отрасли, а некоторые уже и политическую карьеру на этом пытаются построить.
Другое дело, что автор доклада абсолютно прав: боевые действия в Ираке, Ливане, Афганистане, Южной Осетии, Донбассе и в Сирии (война в Нагорном Карабахе – пока еще не предмет осмысления) вывели на передний план максимальное повышение защищенности боевой машины и усиление средств борьбы с пехотой противника.
Это произошло на фоне танкового декаданса на Западе. Новых типов танков оборонно-промышленные комплексы западных держав не разрабатывали, серийное производство имеющихся типов остановили, танковые парки стран НАТО постепенно сокращались. В то же время войны ХХI века показали, что основные боевые танки (ОБТ) благодаря сочетанию высокой огневой мощи, хорошей защищенности и мобильности сохраняют за собой позиции основной ударной силы сухопутных войск и решающего (наряду с авиацией) средства удачного исхода боевых операций. Новый этап в развитии тяжелой бронетехники стартовал, когда началась ее адаптация к условиям городской войны. Поэтому сбрасывать ОБТ со счетов по крайней мере опрометчиво.
Более того, стоит отметить, что массированное применение бронетанковых и механизированных войск в их классическом виде пока еще возможно. Отдельные эпизоды такой «классики» происходили на Донбассе в 2014 году.
Территория
«Если наблюдение в основном обеспечивается средствами освещения обстановки, размещенными на воздушно-космических носителях – будь то спутники или различные виды БПЛА, то общепринятая в тактическом и оперативном смыслах значимость возвышенных мест – основа тактики сухопутных войск с древности – уже не будет прежней» – еще один тезис доклада. И вывод: «Способность уничтожать противника огнем с закрытых огневых позиций на основе разведывательных сведений, полученных от размещенных на воздушно-космических носителях средств освещения обстановки, сводит по большей части на нет то важное значение, которое всегда придавалось установлению контроля над возвышенными элементами».
Но «контроль над возвышенными элементами» характеризовал скорее войны и конфликты вплоть до наполеоновской эпохи, когда полководец комфортно наблюдал сражение с холма или какой-нибудь другой возвышенности. Сейчас системы наблюдения дают ему возможность управлять войсками в том числе и на серьезном удалении. Можно по-разному оценивать управление российскими войсками во время войны в Южной Осетии в 2008 году, но примерно так оно в основном и происходило. По мобильным телефонам. В конце концов, управление войсками без визуальной привязки к местности – это концепция сетецетричной войны.
Но суть описываемой господином Дизеном концепции заключается в отказе от «возвышенных позиций», сосредоточении средств (не сил) на закрытых позициях – в низинах и на равнинах – и нанесении огневого удара этими средствами по противнику при поддержке БПЛА. То есть человеческий фактор совершенно исключается. Но даже выжженная артиллерийским огнем и ковровыми бомбардировками территория нуждается в сапоге пехотинца. Пока территория не занята войсками, она не может считаться ни демилитаризованной, ни освобожденной, ни оккупированной.
Люди
Научно-технический прогресс приведет к прорыву в важнейших военных областях, считает автор доклада, и в течение ближайшего десятилетия изменит состав и структуру вооруженных сил, способы и формы военных действий.
Речь идет об управляемом ракетном оружии и системах его наведения, автономных (роботизированных) системах во всех сферах вооруженной борьбы, использовании искусственного интеллекта в обеспечении управления войсками (силами), технологии обработки больших массивов данных и суперкомпьютерах. Вновь на первый план выходит роботизация военного процесса.
Но данная дискуссия представляет собой довольно бессмысленный спор о командире будущего – это робот, это человек или это сложная система принятия решений, написанная кодированным шифром, вооруженная при этом самыми современными средствами. Если взять за аксиому, что любое военное решение основывается на определенных правилах (устав, военная доктрина, конвенции ООН и т.д. и т.п.), но с человеческой погрешностью (инициатива командира или его бездействие), то надо признать, что искусственный интеллект не может решить военную задачу, учитывая географические, психологические, исторические и остальные факторы, которые не поддаются математическому или военно-строевому исчислению на конкретном театре военных действий (ТВД).
Есть более простой путь – признать, что кратчайшее расстояние между двумя точками – это прямая, и в этом случае искусственный интеллект определяет все. Но тот, кто воевал, выскажется против, а уж он-то точно знает, что «нормальные герои всегда идут в обход», а хождения по прямой – гарантия смерти личного состава подразделения. Что, кстати, подтверждают события в Нагорном Карабахе: любые прямолинейные действия командования азербайджанских сил приводят к тактическим поражениям. Все основные предыдущие успехи базировались на тактике прощупывания: разведка боем в основном силами спецназа выявляла позиции противника, затем наносился мощный ракетно-артиллерийский удар по площадям с целью тотальной зачистки местности.
комментарии(0)