Чадящий светоч сомнительной демократии

Первый американский президент Джордж Вашингтон был небедным человеком и рабовладельцем средней руки, на что сегодня указывают борцы с расизмом. Фото Pixabay

30 лет назад, на исходе перестройки, когда доморощенные либералы активно занимались демонтажем государственного устройства в нашей стране, на страницах многих печатных СМИ с завидной периодичностью стали появляться статьи, в которых навязывался образец для подражания: светоч свободы и демократии, Соединенные Штаты Америки.

С той свободой, которую пытались нам навязать, быстро разобрались. Достаточно было примеров Балкан, Ирака, Афганистана, где заокеанские «архитекторы свободы» старались установить свои порядки, чтобы прозападные пропагандисты уняли свою прыть.

Но с образцами демократии, якобы издревле присущими Западу во главе с США, дело обстоит иначе. Нет у этих пропагандистов иных примеров для копирования, кроме заокеанских. Причем якобы сформировавшихся с самого начала существования этой образцовой демократии. Так ли это, давайте разберемся.

Аристократы

Если исходить из общепринятого понимания термина «демократия» как «формы государства, основанной на признании народа источником власти», то картина вырисовывается противоречивая.

Напомним, что Северо-Американские Соединенные Штаты как самостоятельный субъект международных отношений возникли в 1776 году в результате войны за независимость от Великобритании. Эту войну часто называют Американской революцией. Якобы она привела к власти ставленников народа взамен колониальной администрации, назначаемой извне.

Но дело в том, что североамериканские колонии Великобритании, которые объединились в независимое государство, представляли собой, по мнению американского экономиста и историка Бена Селигмена, скорее коммерческие предприятия, управляемые из Лондона, нежели объединение свободных людей.

Тон задавали английские коммерсанты-посредники, которые действовали в качестве агентов богатых американских плантаторов и торговцев. Они же и коррумпировали американцев, поставляя им предметы роскоши и вино из метрополии, внедряя аристократические формы богатства. В колониях изначально играло главенствующую роль имущественное положение, а не якобы охватившее поселенцев стремление к независимости и внедрение «демократических методов правления».

Наиболее удачливые и влиятельные американские бизнесмены быстро осознали, что в этих условиях весьма полезны не столько предпринимательские способности, сколько нужные связи. В первую очередь с родственниками, живущими в Альбионе. Особенно поощрялись связи с английской аристократией, а после «реставрации монархии» в 1660 году – родственная близость к королевской семье.

Начал развиваться и так называемый встречный процесс, когда монарх стал наделять своих приближенных участками земли в колонизируемой Америке. Так, в знак благодарности за активное участие в восстановлении монархии английский король Карл II даровал Уильяму Пену обширные земельные угодья в Америке.

Король стал одаривать дворянскими титулами тех американских предпринимателей, которые были полезны для более тесного привязывания американской экономики к английской. Таким был промышленный магнат Уильям Пепперел из Мэна, которому король даровал титул баронета. Местных «прикормленных» бизнесменов поощряли и путем предоставления им различных льгот, включая импортные и экспортные.

Источники богатства

В Лондоне не имели ничего против того, чтобы подданные короля, живущие как в Новой, так и в Старой Англии, грабили испанские корабли, вывозившие в Европу добычу из американских колоний, тем самым поощряя пиратство.

Существенным источником рабочей силы в колониях был преступный мир метрополии. Подсчитано, что в течение колониального периода в Америку было отправлено приблизительно 15 тыс. преступников, насильников и воров (убийц пачками вешали в метрополии). Они способствовали формированию в североамериканских колониях своеобразной атмосферы «криминального предпринимательства».

Но гораздо лучшим бизнесом была торговля чернокожими рабами. Сначала в Старой, а затем и в Новой Англии появилась существенная прослойка миллионеров-рабовладельцев, нажившихся на этой торговле.

Начало работорговле положили португальцы еще в XV веке, но именно англосаксы довели этот бизнес до «совершенства». Бен Селигмен приводит такие цифры.

В XVIII веке средний годовой ввоз рабов в Северную Америку составлял 30 тыс. человек. Даже пуританская мораль, о которой с упоением говорят американофилы, не препятствовала занятию работорговлей. Чистая прибыль от рейса корабля с рабами среднего размера доходила до баснословных в то время 500 фунтов стерлингов.

За деньги, вырученные от работорговли, можно было купить даже звание пэра. При этом такая привилегия распространялась на бизнесменов как в Старой, так и в Новой Англии. Многие семьи, составляющие элиту сегодняшних Соединенных Штатов, могут обнаружить работорговцев среди своих прародителей. К ним, к примеру, относятся Пепперелы, Кэботы, Финюилы, Белчеры и многие другие.

Колониальные купцы и плантаторы вели праздный образ жизни и не без основания считали себя аристократами. Они не только покупали титулы английского дворянства и перенимали его манеры, но и посылали своих отпрысков в колледжи Оксфорда и Кембриджа.

В те годы за океан устремились переселенцы со всех концов Европы. Но тон задавали именно англосаксы, а с ними внедрялась и бытовая культура Старой Англии. Подражание всему английскому, прежде всего дворянской моде, приняло повальный характер.

Власть денег

Но не все так радужно было в отношениях метрополии и ее колоний. Тесно повязанные предпринимательством бизнесмены в Старой и Новой Англии время от времени роптали, когда официальный Лондон, вечно нуждавшийся в деньгах, придумывал новые поборы, нанося ущерб экономике заокеанских колоний.

Бизнесмены в Альбионе, составлявшие элиту и приближенные ко двору, лишь скрипели зубами. За океаном же бизнесмены, подстрекаемые своими компаньонами в Старой Англии, могли позволить себе открытую «бузу». И время от времени, к удовлетворению тех и других, добивались искомого результата.

Но наступил момент, когда ситуация зашла в тупик. В результате Семилетней войны с Францией (1756–1763) английская казна была истощена, государственный долг вырос в два раза. Метрополия жестко потребовала денег у своих колоний. Результатом стали повсеместные погромы контор по сбору пошлин. И этим протесты не ограничились. Поселенцы взялись за оружие, чтобы избавиться от «излишней опеки» Лондона.

Выиграли бизнесмены, которые не чурались обслуживать обе воюющие стороны. Причем многие купцы Старой Англии резко выступали против своих же военачальников, мешавших бизнесу. Так, жесткому остракизму был подвергнут английский адмирал Родней, корабли которого атаковали американцев.

Сын влиятельного английского государственного деятеля Роберт Уолпол в открытую снабжал американцев оружием. Кэботы, Карнеги, Ливингстоны и представители других торговых домов «поднялись» именно на обслуживании военных закупок – причем для обеих враждовавших сторон.

Все эти примеры наглядно демонстрировали, что проблема заключалась не в борьбе за свободу как таковую, а за перераспределение материальных благ. Либо в лучшем случае за увеличение прибыли за счет «безграничных» военных закупок. При этом бизнесмены обеих Англий, Старой и Новой, не стеснялись теснить друг друга на рынке товаров и услуг – вне зависимости от того, к какой партии они принадлежали: «борцов за свободу» или «узурпаторов».

Примечательно, что в ходе так называемой Второй войны за независимость (1812–1814) история повторилась, но наоборот. Теперь уже «независимые» американские бизнесмены без зазрения совести помогали «британским колонизаторам». Появившаяся к этому времени в США влиятельная прослойка финансистов вообще в ультимативной форме потребовала от федерального правительства прекращения войны с Англией.

Власть элит

После провозглашения США самостоятельным государством в жизненном укладе населения мало что изменилось. Сформировавшаяся еще до отделения от метрополии правящая элита продолжала удерживать бразды власти в своих руках.

Зато больше стало лозунгов, воззваний, различного рода демагогии вроде приверженности властей правам человека. Надо признать, они усыпили бдительность простого населения – фермеров и ремесленников, которые хотя и составляли большинство американского общества, но реально в его жизни не играли существенной роли. По словам американского политика Кедвалладера Колдена, в те годы в стране заправляли землевладельцы-плантаторы, юристы и торговцы, формировавшие правящую элиту, «подпорченную» аристократизмом.

В этом плане показателен факт, подмеченный самими американцами, что Конституция 1787 года фактически была принята меньшинством – поскольку для утверждения была направлена не в Континентальный конгресс, где было много представителей простого народа, а в руководящие органы штатов, где тон задавали представители элит.

Если внимательно ознакомиться с содержанием этого документа, то бросается в глаза, что авторы Конституции прежде всего заботились о культивировании бизнесмена-торговца и создании условий для его процветания, а не о благополучии простого труженика. Что, как считали архитекторы Основного закона, могло не понравиться фермерам и ремесленникам.

«Отцы-основатели»

Первый американский президент Джордж Вашингтон, прославившийся как удачливый полководец, был далеко не бедным человеком. И к тому же, на что сегодня указывают борцы с расизмом, рабовладельцем средней руки.

Как и другие представители элиты, Вашингтон любил роскошь. Обладая гипертрофированным чувством собственного достоинства – почти «царственным», как отмечали современники, – он был не против, чтобы его называли «Его Величество Президент». Но, как говорится, не срослось.

Зато Вашингтон добился привилегии разъезжать в золоченой карете, запряженной четверкой лошадей. Он и его окружение с возмущением отвергали обвинения относительно симпатий к монархистам. Но, как пишет Бен Селигмен, «предпочитали связи с английской титулованной аристократией общению с чернью Нью-Йорка, Филадельфии и Бостона».

Еще более «аристократичным» был другой «отец-основатель» – первый министр финансов США Александр Гамильтон, в ходе Войны за независимость служивший адъютантом Вашингтона. Своим собеседникам он представлялся как «защитник революции». На самом же деле, по меткому замечанию одного из современников, Гамильтон был «защитником общества шелковых чулок и напудренных париков». Именно ему принадлежала идея учреждения в стране чего-то вроде конституционной монархии.

Гамильтон слыл большим модником и предпочитал компанию богатых и родовитых. Он с презрением относился к простолюдинам. Свои симпатии в отношении избирательной системы, в которой центральным элементом была коллегия выборщиков, Гамильтон, не скрывая, объяснял тем, что «это верный способ подбора способных и достойных людей, а не представителей толпы». Да и во внешней политике предлагал курс не на «полную» независимость, а на налаживание тесных связей с Англией. И даже формирование подобия федерации, напоминающей нынешнее Британское содружество во главе с Лондоном.

Гамильтон через своего зятя Джона Черча породнился с влиятельной семьей Шуйлера, которая, в свою очередь, была связана с самыми богатыми людьми Америки – Ливингстонами, Ван Ренсселерами и Ван Кортландами. В помощники Гамильтон пригласил английского подданного Уильяма Дьюера, который без стеснения пользовался знанием госсекретов для личного обогащения. По признанию Гамильтона, революция фактически не отразилась на торговле с англичанами: по-прежнему три четверти экспорта Америка направляла в Англию.

Этим связи с «прародиной» не ограничились. Ближайший советник министра Уильям Бингхем, связанный родством с французской и английской аристократией, порекомендовал своему боссу внедрить в стране банковскую систему Лондона. Тем самым Гамильтон, к тому времени самый влиятельный государственный деятель «молодой республики», исподволь устроил контрреволюцию, обеспечив банковские привилегии богатым и оградив их собственность от «неурядиц». Более того, именно первый министр финансов и его окружение сыграли решающую роль в подавлении восстания бедных фермеров в 1786 году.

Президенты-идеалисты

У тех американцев, которые считали, что Америка «идет не туда», с избранием в 1801 году третьим президентом еще одного «отца-основателя» Томаса Джефферсона появилась надежда на исправление курса. Джефферсон был по материнской линии аристократом «чистых кровей», но в народе его почитали как защитника обездоленных.

Он был скорее наивным романтиком, чем прагматичным функционером. Джефферсон являлся автором Декларации независимости – документа, ставшего образцом для многих последующих борцов с колонизаторами. Будучи активным участником войны с Англией, Джефферсон параллельно выступал за отделение церкви от государства (этот принцип был включен в «Билль о правах») и за искоренение рабства.

Он резко отрицательно относился к планам соратников о создании федерального правительства, основанного на монархических идеалах. И оставался в оппозиции к Гамильтону, презиравшему народные массы. Однако сев в кресло президента, Джефферсон почти сразу «успокоился». И начал проводить курс, ранее обозначенный его прагматичными предшественниками, опиравшимися на предпринимательскую элиту страны.

Надежды американцев на реализацию идеалов революции возродились с избранием в 1828 году седьмого президента – Эндрю Джексона. Будучи профессиональным военным, он дослужился до генеральского чина и получил известность как победитель англичан в сражении за Новый Орлеан (1812). Но в народе Джексон был известен как «человек земли»: многие помнили о его бедняцком происхождении.

Джексон выступал за равенство американских граждан, против каких-либо привилегий и против объединения богачей в картели – предвестники будущих монополий. Президент окружил себя предпринимателями средней руки, которые выступали за невмешательство властей в их дела, отвергая внедренную Гамильтоном централизацию контроля за бизнесом с «монархическим уклоном».

Но, как говорится, поезд ушел. Контролирующие денежные потоки, а с ними и власть в стране влиятельные семейства Америки с легкостью гасили все намерения администрации по «демократизации бизнеса». Джексон так и остался в национальной памяти американцев активным, но безуспешным борцом за идеалы революции.

Потрясения в пользу бизнеса

Америка все же дождалась существенных потрясений. Но они имели место чуть позже – в период Гражданской войны (1861–1865).

Многие полагают, что сутью этого ожесточенного противоборства была борьба «прогрессивной Америки» с «ретроградами» за освобождение негров от рабства. В этом есть доля истины, но не вся истина. Как иначе объяснить факт, что в армии «ретроградов» – Конфедерации южных штатов – воевало довольно приличное количество тех самых чернокожих американцев, которых якобы стремилась освободить армия северян?

Реальная ситуация была сложнее и проще одновременно. Действительно, из полутора миллионов американских семей (как на Юге, так и в меньшей степени на Севере) более четверти (почти 400 тыс.) владело рабами. Среди них порядка 10 тыс. считались аристократами, поскольку существовали за счет труда 50 и более рабов.

В основном рабский труд применялся на плантациях Юга страны, где были весьма некомфортные климатические условия для переселенцев из Европы, но вполне приемлемые для выходцев из Африки. Подавляющее большинство переселенцев из Европы (а их количество достигало к концу 1850-х тысячи человек в день) оседали в северных штатах с приемлемым климатом, где пополняли ряды промышленного пролетариата. Это играло на руку набирающей силу на Севере индустриальной буржуазии и связанным с нею финансистам.

Но и на Юге белые далеко не бедствовали. И даже наслаждались жизнью, купаясь в роскоши и копируя английских аристократов. Рабство было весьма рентабельным. Достаточно сказать, что производство хлопка выросло с 167 тыс. кип в 1806 году до 4,5 млн кип к началу 1860-х. Основным потребителем американского хлопка (80% и более) была Англия. К тому же сильные неурожаи в Альбионе в 1860–1862 годах вызвали громадный спрос на американскую пшеницу, также производимую на Юге.

В этих условиях южане смотрели на своих северян как на «шайку жадных стяжателей», пользующихся в своих интересах капиталами, формируемыми «непосильным трудом» южных плантаторов. Они наивно полагали, что зависимость «прародины» от их хлопка и пшеницы неминуемо перетянет Лондон с его внушительным военно-морским потенциалом на сторону Юга. Поэтому южане вполне осознанно пошли на разрыв с «неблагодарным» Севером.

Однако тут они жестоко просчитались. Английская элита, питаемая американскими деньгами и тесно связанная с финансистами Севера, где было сосредоточено две трети капитала страны, быстро оценила расстановку сил в забурлившей Америке. И попросту кинула южан, которые слишком поздно осознали, что зависимость от них Севера была мнимой, а главную роль в военном противостоянии играют капиталы, сосредоточенные в банковских структурах. Проигрыш в войне был неизбежным.

Часто говорят о роли в победе Севера, которую сыграл его лидер, 16-й президент США Авраам Линкольн. Никто не отрицает, что он обладал определенной харизмой. И пользовался популярностью и авторитетом у населения штатов, формировавших армию северян, в конце концов разгромившую войска южных плантаторов. Но не этот фактор был решающим в одержанной победе, а сила денег.

Победа денег

Таким образом, основным результатом войны оказалось уничтожение политической власти плантаторов и резкое усиление финансистов на Севере. Прокламация об уничтожении рабства, изданная президентом страны, разрушила основы собственности рабовладельцев мятежных штатов. Юг был буквально опустошен, к концу войны утратив своих богатств более чем на 40%.

Однако законодатели, заседавшие в Конгрессе, не пошли на такой радикальный шаг, как лишение имущества плантаторов. Что впоследствии создало условия для их постепенного возвращения к власти.

А как же обстояли дела с проблемой рабства? Можно без лишних слов привести два красноречивых примера. Это убийство американскими расистами лидера негритянского движения Мартина Лютера Кинга (1968) – более чем через век после описываемых событий. А также охватившие США в 2020–2021 годах (еще более чем через полвека) волнения афроамериканцев, протестующих против постоянных притеснений со стороны американских же властей.

Но продолжим. В то время когда простолюдины в ходе Гражданской войны проливали кровь на поле брани, предприниматели сражались на другом фронте. Пока южане воровали тысячами, подчеркивает Бен Селигмен, северяне хватали миллионы. Именно с этих пор на вершине американского бизнеса засверкали новые имена: Дэниэл Дрю, Джей Гулд, Эндрю Карнеги, Джон Рокфеллер и, конечно же, Дж.П. Морган, отец которого прозорливо связал свой бизнес с лондонскими финансистами.

Появились и магнаты в новых сферах предпринимательства – например, в железнодорожном бизнесе. Новоявленный бизнесмен Уильям Вандербильт, ставший президентом семейной железнодорожной компании, открыто презирал своих соотечественников и даже как-то воскликнул: «Будь он проклят, этот народ!»

Экономические меры после окончания Гражданской войны необратимо изменили облик американского общества. И, судя по всему, навсегда сняли с повестки дня проблему реальной демократии в этой «образцовой демократической стране».