Оружьем на солнце сверкая

Александр Широкорад. Швеция – от нейтралитета до НАТО. – М.: Вече, 2022. 448 с.: ил. (серия «Европа против России»).

Большей частью это история войны или вражды. Походы скандинавских варягов и новгородских ушкуйников. Апокрифическая история шведского короля, ставшего православным схимником. Фиаско Петра Первого под Нарвой и победа под Полтавой. Прискорбный шведский нейтралитет во Второй мировой. Удивительные приключения советских подводных лодок в северных шхерах.

Вторая книга повествует о добыче иностранных военных технологий и образцов вооружений – не обязательно путем шпионажа, порой имело место тесное сотрудничество. Речь идет преимущественно о второй половине ХХ века, но нередко автор пускается в далекие исторические экскурсы.

Приведем некоторые названия глав. «Откуда у нас взялись минометы?» «Как Бенито Муссолини крепил оборону СССР». «Умные торпеды из Петергофа». «Охота за моторами». «Как китайцы поймали «гремучую змею». «Корейский презент Леониду Брежневу». Таких глав в книжке 22. Иногда это скрупулезные сопоставления с обилием технических подробностей, иногда – детективные истории, готовые сценарные заявки на телесериал.

Александр Широкорад – известный военный историк и неутомимый публицист, постоянный автор «НВО». Автор многих десятков книг. Среди них есть и фундаментальные исследования («Энциклопедия российской артиллерии», «Энциклопедия российского ракетного оружия», «Корабли и катера ВМФ СССР 1939–1945 гг.» и мн. др.). И книжки скорее публицистического характера («Диссиденты 1956–1990 гг.», «Матильда Кшесинская. Русская Мата Хари», «Тайная история России» и мн. др.). Сегодня у нас есть прекрасный повод поразмыслить о причинах его популярности и природе его таланта.

Эрудиция Широкорада по части военной техники необъятна. В отличие от авторов многих скороспелых «энциклопедий», он, кажется, знает об артиллерии все. От «греческого огня» (род напалма, изобретенного в Византии) до современных западных систем с управляемыми снарядами. То же можно сказать о военном флоте всех времен и народов. Скажем, о галерах, от Античности до XIX века, Широкорад в любой момент может написать исчерпывающую монографию.

Широкорад обладает глубокими познаниями по истории России и сопредельных стран – Орды и Литвы, Польши и Украины, Финляндии и Скандинавии, Германии и Японии. Конечно, в первую очередь это история военная. Но он со знанием дела рассуждает также о католических святых, британских королях, монашеских орденах и масонских происках. По всем темным вопросам отечественной и европейской истории он имеет твердые устоявшиеся мнения.

Качество писаний Широкорада, которое я ценю выше всего, – это провокативность. Сочинения его часто заставляют задумываться самому. Например, на такую тему: для чего мы перечитываем великих историков прошлого.

Николая Карамзина, или Эдуарда Гиббона, или Тацита мы читаем ради образцов блестящего красноречия, роскошных описаний, емких психологических характеристик. Сегодня это высокая литературная классика. Но читать эти книги подряд трудновато – как питаться одними деликатесами.

К трудам Ключевского, или Ле Гоффа, или Полибия мы обращаемся в первую очередь ради глубоких толкований. Удовольствие тут также присутствует, но другого рода: следить за ходом мыслей умного человека – одна из высших интеллектуальных радостей.

А книги Николая Костомарова или римлянина Светония – это историческая журналистика, которая заботится о занимательности больше, чем о глубине. Зато эти книжки до сих пор хорошо читаются.

Хотя за более основательными сведениями лучше обратиться к трудам более основательным. Но ничего зазорного в этом жанре нет – хотя бы потому, что к нему можно отнести и «отца истории» Геродота.

А есть еще свидетельства очевидцев – вещи, о которых больше никто не расскажет.

Например, «Анабасис» Ксенофонта. Или «Революция и фронт» Виктора Шкловского. Хотя уникальность содержания не исключает литературных достоинств – иначе бы эти авторы не стали классиками.

А есть еще кропотливые коллекционеры фактов и документов. В старину это были анналисты и летописцы, сегодня – архивисты и комментаторы. Пафос их работы – в собирании сведений, которыми воспользуются другие.

А на другом конце коромысла – труды историософов типа Льва Гумилева, Арнольда Тойнби и Освальда Шпенглера. С одной стороны – огромная эрудиция, с другой – головокружительная лихость интерпретаций. Специалисты найдут у них немало исторических неточностей и прямых передержек, случаев подгонки задачи под ответ. Но влияние таких мудрецов на умы современников бывает огромным.

Великий филолог Михаил Гаспаров рассказывал: у него над столом висела детская картинка. Мишка ловит удочкой рыбу в реке и бросает в ведерко. А у него за спиной зайчик с таким же азартом и такой же удочкой ловит рыбу из мишкиного ведерка. Вот античностью, говорит Гаспаров, он занимался как зайчик – интерпретировал добытое другими. Зато стиховедением – как мишка: тут многое приходилось делать впервые.

В общем, все историки одинаково важны. Хотя за лихими интерпретациями часть публики готова обращаться и к опусам Носовского и Фоменко. Либо Суворова-Резуна. Либо Евгения Понасенкова. Либо Михаила Задорнова. Это уж прямое историческое фэнтези. Удивительно тут лишь то, что некоторые солидные ученые всерьез берутся с такими авторами полемизировать.

Александр Широкорад. Охота за оружием. Неизвестные страницы холодной войны, 1941–1991. – М.: Вече, 2022. 448 с.: ил. (серия «Военные тайны ХХ века»).

Правда, иногда нашего историка заносит. Он позволяет себе чрезмерно легковесные и размашистые суждения, которые несколько снижают доверие к его писаниям.

Широкорад пишет, например, о танках Гражданской войны. Морально неустойчивые части красных при виде их разбегались, но хладнокровные командиры-артиллеристы подбивали танки белых во множестве. И дальше следует обобщение: «В Гражданской войне все определялось не столько количеством и качеством матчасти, сколько «духом войска», о котором много писал дедушка Толстой в «Войне и мире».

Вообще-то «Войну и мир» Лев Толстой писал в 1865–1869 годах. То есть начал 37-летним, а закончил в возрасте 41 года. И внуками он тогда еще не обзавелся. А поздний Толстой яростно отрицал всякий патриотизм и слышать ничего не хотел о «руке сильнейшего духом противника». Правда, втайне он еще любовался воинскими доблестями. Написал, скажем, повесть «Хаджи-Мурат» (1904). Но публиковать не стал: слишком явно ее пафос расходился с его печатно объявленными убеждениями.

В общем, мелочь, но досадная: тут историка можно упрекнуть как раз в отсутствии историзма.

Глава «Полтава и Переволочна» в «шведской» книжке Широкорада начинается с вторжения Карла XII в Россию:

«6 июня Карл покинул Радошковичи и повел свою армию дальше на восток. На вопрос своего генерала-квартирмейстера Гилленкрока о направлении движения Карл ответил: «Теперь мы идем по дороге на Москву, и если только будем продолжать, то, конечно, дойдем». (…) Карл XII простился с королем Стасем и оставил ему восемь тысяч новобранцев под началом генерала Крассау. На прощание Карл заявил Станиславу: «Я надеюсь, что князь Собеский нам всегда останется предан. Не полагаете ли вы, что он мог бы быть отличным царем России?»

Нельзя поручиться за 100-процентную достоверность этой фразы, но она очень хорошо показывает авантюризм Карла XII, граничивший с безумием. Идти с 30- или хотя бы с 50-тысячной армией в глубь России и при этом надеяться разрушить русское государство и посадить на престол короля-басурмана? Ни до Карла XII, ни после ни одному политику или полководцу не приходил в голову подобный бред!

Гитлер и его генералы, идя на Россию, ошиблись в расчетах и, кстати, не так уж сильно. (…) Наполеон, переходя Неман, вообще не думал ни о взятии Москвы, ни о разрушении Российской империи. Он планировал разгромить русскую армию в большом приграничном сражении и заключить с Александром I мир без территориальных потерь для России, но исключавший возможность вмешательства ее в европейские дела».

Начнем с того, что у короля Карла не было перед глазами примеров Наполеона и Гитлера. А вот пример поляков, за 100 лет перед тем захвативших Москву и посадивших на московский престол самозванца, у него перед глазами был.

Карл не раз бивал и поляков, и русских, располагал самой боеспособной армией в Европе и вполне мог надеяться, что окажется еще успешней, чем поляки.

Тезис об умеренных притязаниях Наполеона также сомнителен. Формальным поводом (или одним из поводов) к вторжению его в Россию действительно было несоблюдение Россией континентальной блокады Англии. С другой стороны, Наполеон задолго до вторжения обещал Россию «раздавить».

Но говорить он мог что угодно, о намерениях его лучше судить по делам.

Скажем, Наполеон велел изготовить фальшивые русские ассигнации, расплачивался ими за провиант и фураж для своей армии, выплачивал ими жалованье своим офицерам. Так он собирался подорвать экономику врага. И такие приготовления абсолютно не согласуются с планами разгромить противника в единственном приграничном сражении. Речь тут может идти только о длительной оккупации, к которой французы готовились заранее.

Наконец, о безумном авантюризме Карла. Вообще-то без доли авантюры большие походы не предпринимаются и большие империи не создаются.

Александр Македонский, Карл Великий и Чингисхан были крупными авантюристами. Завоевания Кортеса и Писарро – чистейшие авантюры.

Все попытки дворцовых переворотов в России, от Петра до декабристов, были головокружительными авантюрами – просто одни удавались, другие нет. То же относится к вылазкам многочисленных самозванцев.

«Карла же в глубине России ждала неизбежная гибель… – продолжает Широкорад. – Элементарные расчеты показывают, что Карл, двинувшись на север и соединившись с Левенгауптом, мог выбросить русских из района Невы, нанеся им огромные потери в живой силе. А дальше не было никакой нужды идти на восток, достаточно было построить мощные крепости в Орешке, Ниеншанце и Нарве, но не по канонам XIII-XIV веков, какими их брал Петр, а по образцам французских крепостей начала XVIII века, и, разумеется, оставить там сильные шведские гарнизоны».

В какой мере Карл мог воспользоваться достижениями французской школы фортификации - вопрос отдельный. Но вообще-то Карл вовсе не собирался отгородиться от России и мирно править в свое удовольствие. Поход его в Россию был не оборонительным, а завоевательным, он мечтал покорять крепости, а не строить их.

Или еще одно брошенное походя определение Широкорада. «К сожалению, в 1920–1930-х военно-техническую политику в СССР в значительной мере определял малограмотный человек, весьма склонный к авантюризму – Михаил Тухачевский».

И дальше Широкорад пишет об ошибках и «бредовых идеях» Тухачевского. Но ни слова не говорит о его заслугах. Хотя именно по инициативе Тухачевского в 1933-м появился Реактивный институт, где трудились и Королев, и Глушко, и Клейменов, и Лангемак. И именно при Тухачевском в том же 1933-м в Ленинграде начались первые работы по радиолокации – о чем у Широкорада есть отдельная глава.

А ошибки у Тухачевского, разумеется, были. А у кого их не было? У Троцкого и Фрунзе? У Ворошилова и Буденного? У Жукова и Конева? У Сталина и Берии?

Но в любом случае вся эта лихость суждений, конечно, не обесценивает книжек Александра Широкорада. Напротив, она лишь повышает их провокативность. А это, повторюсь, очень ценное качество, заставляющее мыслить самостоятельно. Для журналиста это особенно полезно – потому что мысли приходят в голову раз в месяц, а писать что-нибудь приходится каждый день.