Призрак железного паладина

Феликс Дзержинский, нарком путей сообщения, нарком внутренних дел, председатель ГПУ. 1923 год.  Фото Федерального архива Германии

ЖЕЛЕЗНОБОКИЙ МУЧЕНИК

Биография Ф.Э.Д. при советской власти многократно описывалась. Силами идеологов и литераторов скоро создался и его мифический образ, соединяющий черты архаического титана и рыцаря печального образа. Сталин в 1926 году в надгробном слове говорит о «стальной руке» Дзержинского. Бухарин пишет в некрологе: «Точно кипящая лава революции, а не простая человеческая кровь текла и бурлила в его жилах». Другие называют усопшего «монолитом» и «фигурой, вытесанной из цельного куска гранита».

В то же время мемуаристы подчеркивают в облике покойного аскетизм, постоянную печаль и хроническую усталость, часто упоминается снедающий его туберкулез. Хотя официальной причиной смерти Дзержинского считается паралич сердца. Дело тут, вероятно, в семантическом ореоле чахотки, от которой скончались многие творцы и знаменитости. Полководец Суворов, композитор Шопен, революционер Боливар, «первый русский марксист» Плеханов. Литераторы Чехов, Белинский, Добролюбов, Надсон, Леся Украинка, Шолом-Алейхем, Шиллер, Стивенсон, Эдгар По, Юлиуш Словацкий. И множество других исторических лиц, включая венценосных особ. Чахотка была в некотором роде престижным недугом. Во второй половине XIX века в моде была романтическая чахоточная красота: интересная бледность с лихорадочным румянцем.

Имя Феликс латинское, означает «счастливый» (как и второе имя Щенсны, полученное Дзержинским при крещении). Имя Эдмунд толкуется как «страж родового имения». Среди легендарных носителей этого имени были английские короли Эдмунд Мученик, Эдмунд Великолепный и Эдмунд Железнобокий.

Фамилия Дзержинский шляхетская, польско-литовская, известна с XVII века. Родовое имение Дзержиново ранее называлось Оземблово (ср. набоковскую Земблу – призрачное королевство из романа «Бледный огонь»). Русскому уху в фамилии Дзержинский слышатся «держава» и «держиморда».

В «Кондуите и Швамбрании» Кассиля фигурирует Эдмонд Флегонтович Ла Базри де Базан – маркиз, а позднее марксист. Будучи редактором газеты «Покровский вестник», он на Новый год «поздравил читателей с 1917-м днем рождения социалиста И. Христа». На следующий день «газету поздравили с новым редактором». Учитывая рыцарски-сентиментальные ноты в облике Феликса Эдмундовича, можно предположить его проекцию на фигуру Эдмонда Флегонтовича.

Партийные клички Ф.Э.Д. – Яцек и Якуб, Юзеф и Франек, Переплетчик и Астроном. Польские имена восходят к библейским героям (Иаков, Иосиф) и к католическим святым (Франциск – основатель монашеского ордена францисканцев, Иакинф – имя нескольких христианских мучеников). Имя Якуб заставляет вспомнить и о якобинцах – радикальных деятелях Французской революции, сторонниках крайнего эгалитаризма и революционного насилия. И действительно, Ленин называл Дзержинского «пролетарским якобинцем».

Клички Астроном и Переплетчик отсылают к культуре книжной и антикварной, с оттенками тайноведения (астрология, маги-звездочеты). При этом идиома «попасть в переплет» означает «оказаться в опасном, запутанном положении». Что прямо отсылает к миссии Дзержинского как главы тайной полиции. Да и атрибуты профессии переплетчика (пергамент, тиски, струбцины, клейма) подозрительно напоминают орудия пытки.

КАНОНИЗАЦИЯ И КУЛЬТ

Культ Дзержинского поначалу был негромким. Его преемник на посту главы ВЧК-ОГПУ Вячеслав Менжинский в 1932 году предложил учредить к 15-летию «органов» ведомственный орден Дзержинского; Сталин категорически запретил. В 1937-м Сталин обмолвился: «Дзержинский голосовал за Троцкого, открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина... Это был очень активный троцкист, и весь ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось». Кумир Дзержинского в итоге не был повержен, но культ его стал потихоньку угасать.

Но в 1950-е годы этот культ стали усердно возрождать в рамках «возвращения к ленинским нормам». Троцкий был уже не страшен, и Дзержинского противопоставили зловещим Ягоде, Ежову и Берии как «верного ленинца». Иконические портреты Дзержинского появлялись в кабинетах чинов НКВД-МГБ-МВД, пограничников, работников следствия и прокурорского надзора и раньше. Но с середины 1950-х эта иконография стала обязательной.

Социолог Симон Кордонский считает советское общество сословным в той же степени, как и самодержавное. Внешние признаки новой советской сословности, по его словам, «внедрялись в массы в виде культурных архетипов». Парадные портреты и статуи героев войны и труда, их образы в кино и на театре образовали «галерею приемлемого внешнего вида и форм публичного поведения».

Такие же «архетипы» (точнее, образы новой советской мифологии) изготовляла словесность. Павел Корчагин стал примером для комсомольцев, а Павлик Морозов – для пионеров. Идол Дзержинского повышал самооценку чекистов и милиции, а образ Остапа Бендера – самооценку теневых дельцов.

ЗАВЕТЫ ЭДМУНДЫЧА

Фоторобот идеального чекиста с холодной головой, умытыми руками и горячим сердцем был составлен Дзержинским не без влияния ницщеанской морали.

Фридрих Ницше радикально пересмотрел гиперборейский миф. Гиперборейцы у Ницше – это герои, которым надлежит обновить человечество. Мифологемы льда и холода здесь не географический антураж, а основа характера новых завоевателей.

Большевики не считали Ницше своим вождем и учителем, но его проповедь повлияла на таких советских идеологов, как Горький и Луначарский. Образ хладнокровных северных сверхчеловеков, вероятно, также казался лестным.

Другие афоризмы Ф.Э.Д. комментария не требуют:

«Отсутствие у вас судимости – это не ваша заслуга, а наша недоработка».

«Служить в органах могут или святые, или подлецы».

«Кто боится боли, тот всегда поддается злу».

«Эти чумазые – мои лучшие друзья… Всему их надо учить: и рожицу вымыть, и из карманов не тянуть, и книжку полюбить, а вот общественной организованности, мужеству, выдержке – этому они нас поучить могут. Стойкость какая, солидарность – никогда друг друга не выдадут».

«Я со всеми воюю. Бесплодно. Ибо я сознаю, что только партия, ее единство могут решить задачу, ибо я сознаю, что мои выступления могут укрепить тех, кто наверняка поведут и партию, и страну к гибели… И страна найдет своего диктатора, похоронщика революции, какие бы красные перья ни были на его костюме».

«Любовь – творец всего доброго, возвышенного, сильного, теплого и светлого».

«Отдохнем, товарищи, в тюрьме».

РЕВОЛЮЦИОННЫЙ РОМАНТИЗМ

В сословной царской России принадлежность к спецслужбам (Тайной канцелярии, Тайной экспедиции, Третьему отделению и т.п.) почетной или престижной никогда не считалась. Более того, к тайной полиции и всякого рода шпионской деятельности общество, включая высшие слои, относилось с предубеждением.

Пушкин с отвращением пишет о Видоке – начальнике парижской охранной полиции. Известный Леонтий Дубельт перед вступлением в Корпус жандармов вынужден оправдываться перед своей женой. И еще в 1892 году полковник Генштаба Владислав Клебовский в труде «Тайная разведка (военное шпионство)» понимает свою тему как скользкую: «Как можно писать о столь позорном деле, как шпионство! Как можно проповедовать его!» Почему же нет?.. Шпионство не так позорно, как может показаться с первого взгляда… Могут быть случаи, когда деятельность лазутчика не заключает в себе ничего преступного».

Историк и филолог Валерий Шубинский рисует такую схему. «Схватку между полицией и революцией общество воспринимало не как борьбу законной (пусть и несимпатичной) власти с разбойниками (пусть и благородными), а как конфликт двух равноправных сил... И поскольку революционеры могли декларировать высокие идеалы, а государство – лишь сохранение несовершенного status quo, оно, разумеется, проигрывало в этом споре». Поэтому революционер, внедренный в охранку, казался героем-мучеником. А его двойник из тайной полиции в кружке эсеров-террористов – омерзительным провокатором.

Плоды такого расклада сказались в 1918 году. Красный террор в глазах современников был законным плодом революции, «солдаты Дзержинского» казались преемниками народовольцев, а не охранки. «Даже враги обычно видели в злодействах ЧК пароксизмы революционного насилия, а не возрождение политической полиции».

Отсюда изрядная романтизация чекистов в 1920-е годы. Николай Гумилев благосклонно выслушивает восторги чекиста Блюмкина, поклонника его поэзии. Владимир Маяковский дружит с чекистом Аграновым (прямо причастным к гибели Гумилева). Исаак Бабель, Илья Эренбург, Максим Горький, Алексей Толстой ничуть не стыдятся связей с чекистами.

Но если в первых руководителей ЧК-ОГПУ, Дзержинском и Менжинском, «были черты трагического и изысканного демонизма», пишет Шубинский, то об их преемниках этого сказать нельзя. Бывший аптекарь Ягода и бывший портной Ежов – фигуры явно не того калибра. Однако романтический ореол вокруг «органов» сменяется ужасом и отвращением только во второй половине 1930-х.

Вторичная романтизация основателей ВЧК (памятник Дзержинскому работы Вучетича появился на Лубянке в 1958-м) носила уже характер официозный. Но среди шестидесятников было еще немало адептов «ленински[ норм» и в «комиссаров в пыльных шлемах». Многие диссиденты писали и издавали книжки в серии «Пламенные революционеры».

Феликс Дзержинский (второй слева) в группе работников ВЧК. 1919 год.  Фото с сайта www.goskatalog.ru

Разоблачительные памфлеты на вождей революции, особенно популярные в перестройку, часто уклонялись в физиологию и домашний фрейдизм.

Феликс Дзержинский родился недоношенным, в детстве убил родную сестру, болел чахоткой и употреблял наркотики. Яков Петерс пил запоями, страдал агорафобией и избегал людных сборищ. Вячеслав Менжинский был глух, как тетерев, и страдал травматическим неврозом: в эмиграции в Париже попал под машину.

Генрих Ягода – еврей-аптекарь, знающий толк в зловещих зельях, дурно сложенный и негодный к военной службе. Яков Агранов – эпилептик, тоже негодный к строевой. Николай Ежов – карлик и гомосексуалист, кривоногий и хромой, малограмотный и косноязычный. На войну его не взяли из-за маленького роста. К тому же он страдал от язвы и чесотки, псориаза и фурункулеза, хронических ангин и постоянной депрессии... Одним словом, бог шельму метит.

Но столь же пахучие карикатуры нетрудно набросать и на вождей советского государства. Ленин – коротконогий картавый фанатик с изъеденным известью мозгом, в конце жизни выживший из ума. Сталин – сухорукий, колченогий и рябой параноик, принял страну с сохой, оставил без сохи, с одними граблями. Хрущев – малограмотный косноязычный интриган с повадками клоуна и бесформенной наружностью: не мужчина, а облако в штанах и вышиванке.

Но если мы возьмем российских самодержцев, то и среди них преобладают фигуры гротескного толка. Пропойца Петр Первый, дурашка Петр Второй и ротозей Петр Третий. Хамка Анна Иоанновна, кокетка Елизавета Петровна и нимфоманка Екатерина Алексеевна. Вздорный карлик Павел Петрович, набожный отцеубийца Александр Павлович, узколобый служака Николай Павлович… Не династия, а какой-то паноптикум. И как это она такую империю умудрилась построить.

В общем, портрет правителя или государственного деятеля не стоит составлять из одних теней. Это даже и опрометчиво. Деталей не видно – один силуэт.

С другой стороны, юбилейные статуэтки советских времен были слишком засахаренными. Скажем, в 1977 году, к столетию нашего героя, Светлана Алексиевич, будущая нобелевская лауреатка, писала в журнале «Неман»: «Он был чист и свят душой, как ребенок... Ловлю себя на мысли, что мне все время хочется цитировать самого Дзержинского. Его дневники. Его письма... Дзержинский очень любил детей... Тысячи беспризорников обязаны ему новой жизнью... Когда у меня вырастет сын, мы обязательно приедем на эту землю вместе, чтобы поклониться неумирающему духу того, чье имя – Феликс Дзержинский – «меч и пламя» пролетарской революции».

А за сорок лет до того, в 1937-м, «Пионерская правда» писала: «В 1918 году восстали левые эсеры. Как только об этом узнал Дзержинский, он сам, рискуя жизнью, немедленно отправился в восставший отряд эсеров. Подлые предатели посмели задержать председателя ВЧК... И тут, обезоруженный, Дзержинский бросил в лицо руководителю этой банды предателей: «Негодяй! Отдайте мне сию минуту мой револьвер, для того чтобы я мог пустить вам пулю в лоб. Вы трус! Уходите отсюда!»

Враги не посмели тронуть Дзержинского».

А заканчивается эта заметка так: «Славные наркомвнудельцы, руководимые сталинским наркомом Н.И. Ежовым, продолжают боевые дела первого чекиста и, не колеблясь, действуют так же, как их учитель – Ф.Э. Дзержинский».

В общем, с такими панегириками и пасквилей не нужно.

ЧЕЛОВЕК И ПАРОВОЗ

Прозвище Железный Феликс отсылает к должности наркома путей сообщения, сиречь железных дорог, которую Дзержинский занимал в 1921–1924 годах. Вообще железо как металл войны было у большевиков в почете: партийные псевдонимы Сталин и Молотов, роман Серафимовича «Железный поток», роман Островского «Как закалялась сталь». А Дзержинский вдобавок на посту председателя ВСНХ создал комиссию МеталлЧК, которую сам и возглавил.

Тяжелый паровоз ФД и мини-фотоаппарат ФЭД (изготовляемый подростками коммуны имени Дзержинского) – материальные памятники этих сторон деятельности нашего героя. Фотокамера тут особенно символична как инструмент света и тени. Был еще арифмометр «Феликс», когда-то весьма популярный, но нынешние поколения не знают, чему служила эта железная машинка. А также несколько боевых кораблей по имени «Дзержинский»: крейсер, эсминец, монитор, пограничные сторожевики.

Феликс Дзержинский окончил гимназию, то есть получил приличное образование (среди соратников Ленина это правило, среди соратников Сталина – скорее исключение). Учился, правда, скверно, а наибольшие успехи сделал в законе Божием (и одно время хотел даже стать ксендзом).

Биография его до 1917 года была вполне канонической: нелегальная пресса и агитация, ссылки, каторга, побеги, эмиграция. При этом на звание марксиста-идеолога Ф.Э.Д. никогда не претендовал – и это пошло на пользу его карьере: вожди не видели в нем соперника.

Ф.Э.Д. был человеком эффектного жеста, театральной позы и драматического красноречия, чуть что – грозился подать в отставку (впрочем, шантаж отставкою был тогда в моде: к нему прибегали и Сталин, и Куйбышев, и Киров, и Рыков с Бухариным). При этом Дзержинский был хорошим организатором – его бросали на самые трудные участки: от захвата Главпочтамта и телеграфа в 1917-м до комиссии по организации похорон Ленина в 1924-м.

Отдельно отметим его заслуги по части военного строительства. Кроме ВЧК и Наркомата внутренних дел Ф.Э.Д. был создателем войск ВОХР (внутренней охраны Республики) и войск ВНУС (внутренней службы, то есть охраны тыла). Позднее из них выросли Внутренние войска (ныне Росгвардия). Отдельная дивизия оперативного назначения (ОДОН, при советской власти ОМСДОН) и сегодня носит имя Дзержинского.

Пограничники также числят Дзержинского среди своих отцов-основателей. В 1919-м Ф.Э.Д. возглавлял также Комитет обороны Москвы. Руководил борьбой с крестьянской партизанщиной на Украине. В 1920-м во время польской кампании был начальником тыла Юго-Западного фронта.

Мы здесь почти не касаемся миссии Ф.Э.Д. как большого друга детей и борца с беспризорностью. Но об антропологическом проекте советской власти и роли в нем ВЧК-ОГПУ-НКВД мне уже доводилось писать («Воспитание чувств. Об антропологической революции в СССР», «НГ», 14.03.22; «Мифологические и реальные корни советского сиротства», «НГ», 20.06.22).

ВЕЛИКОДЕРЖАВНЫЙ ШОВИНИСТ

В 1922 году возникла дискуссия между Лениным и Сталиным. Сталин считал, что СССР должен быть унитарным, с ведущей ролью России и декоративной автономизацией окраин. Ленин настаивал на глубоком федерализме вплоть до права выхода республик. Если Российская империя была тюрьмой народов, то новый Союз должен стоять на иных принципах.

Сталина поддержали Орджоникидзе и Дзержинский. Иначе говоря, убежденными империалистами и великодержавными шовинистами выступили два грузина и поляк, а интересы национальных окраин отстаивал русский.

Эти споры нашли отражение и в Декларации об учреждении СССР: основателями его провозглашались народы, а не территории.

«ТВС»

Большую роль в канонизации Дзержинского сыграла небольшая поэма Эдуарда Багрицкого «ТВС» (1928, опубликована в 1929). Произведение в контексте советской литературы, вообще говоря, странное.

ТэБэЦе – слово из медицинского жаргона, так сокращали диагноз: туберкулез. Оба героя поэмы – поэт-рассказчик и его призрачный гость с того света – снедаемы этим недугом. При том, что Багрицкий, как и его герой, умер не от туберкулеза, а от воспаления легких, вызванного бронхиальной астмой.

Выбор в качестве героя поэмы Дзержинского при этом странным не кажется. Багрицкий был поэт вполне советский и числил своими друзьями «механиков, чекистов, рыбоводов». Багрицкий был поэт откровенно романтический и демонический ореол чекистов, похоже, искренне его волновал. Правда, с таким же энтузиазмом он воспевал турецких контрабандистов и крестьян-махновцев, юных вольноопределяющихся и порочных гимназисток времен Первой мировой.

ДИАЛОГИ В ЦАРСТВЕ МЕРТВЫХ

Жанр загробного разговора с вождем был санкционирован в советской печати стихами Маяковского «Разговор с товарищем Лениным» (написаны в январе 1929 года, опубликованы незадолго до «ТВС»).

(Кроме того, у Маяковского в поэме «Хорошо» (1927) в череде прочих призраков из кремлевской стены являлся призрак Дзержинского: «в шинели измятой,/ с острой бородкой,/ прошел человек,/ железен и жилист». Но эти стихи почему-то редко цитируют, и Ф.Э.Д. там никаких разговоров не ведет).

Итак, у Маяковского поэт беседует с фотографией вождя на стене и отчитывается о проделанной работе. У Багрицкого все наоборот: монолог произносит мертвый вождь, а поэт помалкивает. Вместо отчетного доклада – прямая мистика, заставляющая вспомнить «Разговоры в царстве мертвых» Лукиана.

Поэт-повествователь в знойный рабочий полдень чувствует приближение удушья и приступа кашля. Между тем он должен вечером идти в клуб: слушать доклад и встречаться с рабкорами. Тут к нему и приходит призрак Дзержинского.

«Жилка колотится у виска,/ Судорожно дрожит у век./ Будто постукивает слегка/ Остроугольный палец в дверь./ Надо открыть в конце концов!// «Войдите». – И он идет сюда:/ Остроугольное лицо,/ Остроугольная борода./ (…) Выпятив бороду, щурясь слегка/ Едким глазом из-под козырька./ Я говорю ему: «Вы ко мне,/ Феликс Эдмундович? Я нездоров».

Остроугольность и одноглазость тут явно мифического свойства. Владимир Даль описывает «баснословных людей об одном глазе, одной руке и одной ноге». Плодятся они «не вследствие нарождения, а выделывая себе подобных из железа». Дым и смрад из их кузниц разносят по свету повальные болезни: мор, оспу, лихорадки. На рудниках Алтая такие демоны назывались оплетаями. К тому же отряду относятся греческие киклопы, германские кобольды и британские пикси в острых колпаках. Остроголовые дети Эрлика – владыки преисподней у тюрок и монголов. Остроголовые бесы на русских иконах. Князья ада с острыми когтями в европейских демонологиях.

«Нет, я попросту – потолковать»./ И опускается на кровать./ Как бы продолжая давнишний спор,/ Он говорит: «Под окошком двор/ В колючих кошках, в мертвой траве,/

Не разберешься, который век./ А век поджидает на мостовой,/ Сосредоточен, как часовой./ Иди – и не бойся с ним рядом встать./ Твое одиночество веку под стать./

Оглянешься – а вокруг враги;/ Руки протянешь – и нет друзей;/ Но если он скажет: «Солги», – солги./ Но если он скажет: «Убей», – убей».

Призрак вождя настаивает на своем сходстве с поэтом. Этот призрак и впрямь поэт – но совершенно инфернального склада. Смерть человека для него лишь метафора, каллиграфический изыск, фигура письма:

«Враги приходили – на тот же стул/ Садились и рушились в пустоту./ Их нежные кости сосала грязь./ Над ними захлопывались рвы./ И подпись на приговоре вилась/ Струей из простреленной головы./ О мать революция! Не легка/ Трехгранная откровенность штыка…»

Когда морок развеивается, поэт выходит из дому. Он никак не выражает своего отношения к услышанному, но его выражает вся окружающая действительность. Освежающий ветер налетает «как вестник победы, как снег, как стынь». Земля лежит «как доска, готовая к легкой пляске пилы, к тяжелой походке молотка». Окружающий ландшафт нуждается в переделке самого прикладного характера, а ветер несет идеологическую нагрузку.

Но поэт, как ни в чем не бывало, отправляется в клуб слушать доклад и встречаться с рабкорами. Жизнь продолжается, приступ миновал, приходится жить и исполнять свои обязанности.

Монолог призрака из «ТВС» пытались трактовать как антигуманистический манифест самого Багрицкого. Но поэма выстроена очень аккуратно. Рассказчик нигде не выказывает прямой солидарности с заветами своего гостя. Хотя никак не обнаруживает и неприятия этих заветов.

ДВУСМЫСЛЕННЫЕ ЗАПОВЕДИ

Вернемтесь еще раз к заглавию «ТВС». Сделав названием поэмы медицинский диагноз, Багрицкий допустил возможность превратного понимания ее смысла.

Людоедскую проповедь призрака можно трактовать и как симптом болезни поэта. Монолог Дзержинского (если отвлечься от его прокурорского пафоса) выражает, по сути, желание покойника утащить с собою на тот свет как можно больше людей. Как раз за то, что они любят жизнь со всеми ее желудочными соками и матерьяльным антуражем. А поэт в бессилии припадка своему ментору не противоречит.

А впрочем, Багрицкий и без того сказал в своих стихах много жестоких и страшных вещей. Уж никак не меньше, чем Бабель, певец красных конников и одесских бандитов. Но кто-то же должен был сказать все это вслух. Николай Тихонов и Владимир Луговской, поэты схожего амплуа, высказаться начистоту не решились. И остались в истории фигурами двусмысленными. И вспоминают их теперь кто с сожалением, а кто и с презрением.

А стихи Багрицкого и через сто лет вызывает жаркую любовь и настоящую ненависть.

ПО СЛЕДАМ ЧЕРНОГО ЧЕЛОВЕКА

При всем при том «ТВС» – очевидная вариация на тему есенинской поэмы «Черный человек», опубликованной посмертно в 1926-м.

Поэма Есенина также начинается описанием болезни поэта. В это время его навещает черный человек. Диалог у них складывается бессвязный, однако понятно, что незваный гость пытается навязать поэту свои мнения и правила. Разговоры их перемежаются описаниями скудной природы городского предместья.

У Есенина черный человек прикидывается двойником поэта – его негативом из зазеркалья. У Багрицкого потусторонний визитер – деятель недавней советской истории. Но призрачный Феликс Эдмундович носит явные черты подземного жителя.

ПРОПИСКА В ВЕЧНОСТИ

Почему мы уделили столько внимания поэме Багрицкого? Потому что больше о Дзержинском никто ничего выдающегося не написал. Были, впрочем, строчки того же Маяковского: «Юноше, обдумывающему житье,/ решающему делать бы жизнь с кого,/ скажу не задумываясь, делай ее/ с товарища Дзержинского». Но сегодня этот рецепт не кажется убедительным. Вот и получается, что портрет Дзержинского работы Багрицкого остается единственным каноническим. Судьба памятника с Лубянки тому порукой. Вроде бы этот истукан давно сослан в музейное инобытие. Но раз в год какой-нибудь депутат Государственной думы выходит с инициативой вернуть этот памятник на Лубянку. Видимо, тень Феликса Эдмундовича регулярно является им по ночам.

Дзержинский продолжает существовать в политическом пространстве России на правах призрака. Безусловно, это призрак титана. Но не стоит забывать, кто такие титаны: жестокие подземные боги, олицетворения стихий. А такие категории как справедливость, гуманизм, благо общества и польза для государства тут ни при чем. Титанами были Ленин и Сталин, Троцкий и Свердлов. Дзержинский – свой в этой когорте, хотя и не в первом ряду.