Горячее молчание или прибежище негодяев

На плакате Дмитрия Моора (1920) выступить на Гражданскую войну зовет красноармеец.  Репродукция © РИА Новости

И второе значение: «Даже для последнего негодяя патриотизм может быть последним прибежищем». Или другими словами: «Если негодяй вдруг обнаруживает качества патриота, значит, он еще не совсем потерянный человек». В стране, где пират и работорговец Фрэнсис Дрейк был возведен в рыцарское звание за услуги, оказанные короне, это понятный ход мысли.

Владимир Березин предпринял специальное расследование, чтобы выяснить, как же эти слова все-таки понимать. В первом издании своего «Словаря английского языка» (1755) Джонсон дал определение слова «патриот»: «Тот, чьей руководящей страстью является любовь к своей стране». В четвертом издании (1773) появилось добавление: «Иногда он [патриот] используется для выступлений против правительства, продиктованных партийными интересами». Известно также, кого Джонсон считал негодяями: партию вигов, настроенных проамерикански (тогда как раз начиналась борьба за независимость будущих Штатов). А также либералов, размахивающих на улицах государственными флагами в защиту гражданских свобод.

Толстой фразу Джонсона процитировал в «Круге чтения», сборнике мудрых мыслей в форме календаря: один день – одна тема. На той же странице приводилось суждение самого Толстого: «Любовь к своему отечеству, так же как и любовь к своей семье, есть естественное свойство, но так же, как и любовь к семье, никак не может быть добродетелью, но может быть пороком, когда преступает те пределы, при которых нарушается любовь к ближнему».

Приведем еще толкование Георгия Адамовича. «Последнее прибежище негодяя – патриотизм», сказано в «Круге чтения» Толстого. Не всякий патриотизм, конечно… Патриотизм не дан человеку, а задан ему, он должен быть отмыт от всей эгоистической, самоупоенной мерзости, которая к нему прилипает. С некоторым нажимом педали можно было бы сказать, что патриотизм надо «выстрадать», иначе ему грош цена».

Интересно, что западные мыслители чаще понимают фразу Джонсона в первом, уничижительном смысле. Взять хоть высказывание Джорджа Бернарда Шоу: «Патриотизм – разрушительная, психопатическая форма идиотизма». Впрочем, Шоу был известный парадоксалист, который поставил производство хлестких фраз на конвейер и для красного словца не жалел никого и ничего. Но вот слова литовского поэта Томаса Венцловы: «Наивысший патриотизм – в том, чтобы воевать с комплексами своей нации». Или суждение Альберта Эйнштейна: «Те, кто радостно марширует в строю под музыку, получили головной мозг по ошибке: для них и спинного было бы достаточно».

Русским же свойственны суждения скорее амбивалентные. Вот Салтыков-Щедрин, также большой мастер звонкой фразы: «На каждом шагу приходится выслушивать суждения вроде следующих: правда, что N ограбил казну, но зато какой патриот!» То есть сам патриотизм вещь хорошая, но примазавшиеся негодяи сильно его компрометируют.

А вот Василий Розанов, непримиримый враг Щедрина, рассуждает, почему в России гимназисты становятся нигилистами. Гимназистов заставляют петь «Боже, царя храни» каждую субботу перед портретом государя. И «каждую субботу что-то улетает с зеленого дерева народного чувства в каждом гимназисте». Так растет протест против казенного патриотизма. «Чувство Родины должно быть великим горячим молчанием», – заключает Розанов.

«Я ВИДЕЛ ЖИЗНЬ, В НЕЙ ВСЕ ИНАЧЕ»

Но вернемся к Толстому. Вот еще несколько его высказываний на ту же тему. «Патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своем есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых – отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти». «Правительства и правящие классы всеми силами стараются удержать то старое общественное мнение патриотизма, на котором построена их власть, и остановить проявление нового, которое уничтожает ее. Но удержать старое и остановить новое можно только до известных пределов, точно так же, как только до известного предела можно плотиной задержать текущую воду».

Тут Толстой выглядит почти большевиком, мечтающим превратить геополитическую борьбу в гражданскую. Впрочем, это суждения позднего Толстого, сделанные в 1890-х годах, когда Россия никакой войны не вела (мелкие стычки в туркменских оазисах не в счет). А когда русские войска стали терпеть от японцев поражение за поражением, его настроения переменились.

Как бы то ни было, проповеди Толстого большинство читателей воспринимали как всякие проповеди: нас зовут к идеалу, идеал вещь хорошая, заповеди следует помнить, но в повседневной жизни идеалом руководствоваться невозможно. Ровно то же сообщает уголовная татуировка: «Я видел жизнь, в ней все иначе». Да и сам Толстой понимал тщету всякой проповеди. Когда ему рассказали, что в России появились общества трезвости, он принялся глумиться: зачем же собираться, чтобы не пить? ведь если соберутся, то немедленно выпьют.

Но проповедь Толстого все же породила целое движение отказников, которые буквально восприняли его призывы не ходить в армию и не служить в судах. Хотя сам же Толстой писал отказнику, которого в 1904 году осудили на 18-летнюю ссылку: «Укоры совести я чувствую от того, что своими писаньями, которые я пишу, ничем не рискуя, был причиною вашего поступка и его тяжелых матерьяльных последствий».

На плакате Ираклия Тоидзе (1941) Родина-мать – женщина в красных одеждах традиционного покроя.  Репродукция © РИА Новости

Само словосочетание «гражданская война» звучит слегка абсурдно. Как будто существует война военная и война гражданская. Но некоторый смысл в этой антитезе имеется. Войны между правителями или державами, которые вели профессиональные армии (наемные или из рекрутов), всегда велись по известным правилам, писаным или неписаным. Все сильно изменилось в эпоху армий призывных. Но правила удержались, хотя бы в виде международных конвенций. Войны же гражданские, или религиозные, или партизанские, или отечественные (когда на кону само существование государства) всегда отличались особым ожесточением. И Лев Толстой в «Войне и мире» устами одного из любимых своих героев выступает за войну без правил:

«– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Всё вздор (…) Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями...

Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но глаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:

– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь (…) Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка» (том 3, глава XXII).

Владимир Путин в октябре 2022 года на заседании дискуссионного клуба «Валдай» заявил: «Российский и украинский народы едины, это исторический факт. Отчасти сейчас идет гражданская война».

В той же речи Путин говорил о западном «порядке, основанном на правилах». Точнее, о «подмене международного права так называемыми правилами – хотел сказать, понятно кем придуманными, – но, пожалуй, и это не точно: вообще непонятно кем придуманными, на чем основаны эти правила, что внутри этих правил».

Эту тираду можно понять и в том смысле, что правил на войне никаких не нужно, особенно если они придуманы врагами. То есть почти по Андрею Болконскому. Но уточнение «отчасти» запутывает дело. Поскольку Путин в своей речи много внимания уделил «грязной, кровавой, опасной» игре Запада, можно заключить, что конфликт на Украине он считает отчасти и прокси-войной, которую Запад ведет против России руками украинцев.

При этом некие правила, не до конца понятные, в украинском конфликте российская сторона, несомненно, соблюдает. Боевые действия идут, и весьма ожесточенные, – но в то же время Украина перекачивает в Европу российский газ. От зерновой сделки, позволяющей противнику зарабатывать, Россия отказалась совсем недавно. И т. п., список можно продолжать.

Похоже, так в реальности и выглядит «гибридная война», о которой так много рассуждают военные теоретики. С другой стороны, в мире, где существует ядерное оружие, какие-то военные правила неизбежно приходится соблюдать.

ГОРЫ, МЫШИ И ЛЮДИ

Что сказал бы Лев Толстой о гражданской войне, мы не знаем. Подступы к этой теме он делал в романе «Декабристы», но это именно подступы: всего несколько глав, хоть и блестяще написанных.

Зато один нынешний писатель, иностранный агент, который все на свете умеет разъяснить, считал Гражданскую войну в России прямым следствием проповеди Толстого. Примерно по такой схеме:

«Трагедия русской революции заключалась в том, что люди богатые, благополучные и вследствие этого совестливые заразили своими идеями людей нищих, темных и вследствие этого бессовестных... Толстовский призыв отказаться от условностей и начать резать правду-матку привел к тому, что условностей в России действительно не осталось и табу, ограждавшие жизнь, были упразднены… Где можно сказать всю правду, там можно и убить за здорово живешь. Тем более что «всей правдой» мы обычно называем худшее о человеке и мире...

Гражданская война была вариантом коллективного самоубийства, когда страна дозрела до самосознания, увидела себя, ужаснулась увиденному и разочаровалась во всех рецептах спасения... После такой правды – только за вилы... Муки совести, за которыми не следует никаких действий, – бесполезное мучительство себя и ближних, а муки совести, вынесенные на социальный уровень, – столь же напрасное и кровавое мучительство несравнимо большего числа людей».

Но все это остроумие на лестнице, причем сто лет спустя. Нам кажется, что мы можем реконструировать мысли, чувства и побуждения людей минувших эпох, если мы проникнемся этими эпохами и примерно представим весь объем мировоззрения этих людей. Между тем, как отмечал Юрий Ломан, исследователь может попытаться выучить все, что знал Пушкин (или Наполеон, или Толстой, или Троцкий). Но этот исследователь не в силах забыть все то, что его герой не знал, а мы сегодня знаем. И это вносит в его исследование неизбежные искажения.

P.S. Опять не успел написать о релокантах. А это тема чрезвычайно интересная, хотя бы на материале «Войны и мира». Но вот пока что афоризм другого мудреца, Михаила Гаспарова: «Россия – это гора, а из-под нее убегают мыши».