Искусство наживать врагов

Перед нами две книги об отношении к нашей стране ее ближайших соседей. 

Это Япония, которая со времен войны 1904–1905 годов почитает Россию одним из главных исторических противников. И Западная Украина (она же Галиция), которая стала врагом России в результате целенаправленной политики Австро-Венгерской империи и невнятной политики Петербурга-Петрограда. Обе книги написаны молодыми российскими исследователями.

А.Г. Зорихин. Военная разведка Японии против России. Противостояние спецслужб на Дальнем Востоке. 1874 – 1922 гг. М., Центрполиграф, 2023. («Новейшие исследования по истории России»). 349 с.

20 лет назад вышла книга Бориса Акунина «Алмазная колесница». Начиналась она огромной, страницы на полторы, незакавыченной цитатой из рассказа Куприна «Штабс-капитан Рыбников».

Рецензентка «Известий» (не будем поминать ее фамилию), написала тогда: 

«Зачин этому роману положен такой, что в первые секунды чтения с последней прямотой понимаешь: нет, мне этого не выдержать. Десять первых зубодробительных строчек про «день, когда ужасный разгром русского флота у острова Цусима приближался к концу и когда об этом кровавом торжестве японцев проносились по Европе лишь первые, тревожные, глухие вести», увлекательными могут показаться разве что не приходящему в сознание книжному червю... Поклонники акунинской прозы ищут в ней другого: красоты слога, напряженности действия, в конце концов – и легкости. Те, кто преодолевает мимолетный, но ощутимый ужас перед первыми строками, с удивлением обнаруживают: за неудачным началом следует исключительно занимательное продолжение».

Ситуация исключительно забавная. Обозначка на три кона, как говорили во дворах моего детства.

Куприн написал «Штабс-каптана Рыбникова» в 1906-м, по свежим следам японской войны. Здесь он отдает должное и даже слегка любуется врагом – как поздний Толстой восхищался мятежным кавказцем Хаджи-Муратом. Русские офицеры, для которых война – романтическая эскапада, противопоставлены японцам, воюющим как машины (русское кадровое офицерство Куприн, получивший военное образование, знал хорошо; в отношении японцев он слегка приукрасил действительность). Куприн считал «Рыбникова» своим лучшим рассказом, и многие критики были с ним согласны.

Акунин воспользовался готовым героем классика, амплифицировал его шпионские похождения и даже сделал его внебрачным сыном от японской гейши своего любимого героя Фандорина. Это прием известный. Скажем, Щедрин и Булгаков беззастенчиво заимствововали героев у Гоголя и Грибоедова. А Вячеслав Пьецух попытался продолжить до наших дней «Историю одного города» самого Щедрина.

Рецензентка, воспитанная на беллетристической жвачке, не только не опознала классики – ее стало от нее корежить. Так младенцы, вскормленные искусственными смесями, могут заболеть от натурального материнского молока. По-хорошему после такого ужасного фиаско критикессе стоило бы уйти из профессии.

Труд Александра Зорихина как раз и показывает, сколь велик зазор между увлекательными шпионскими романами и кропотливыми повседневными трудами военной разведки. Единственное, что сближает японских шпионов с книжными самураями – необыкновенное упорство, доходящее порой до фанатизма.

Японская военная разведка, как и вся японская армия, строилась с 1870-х годов по прусским образцам. К началу ХХ века в Генеральном штабе японской армии появились два управления, наделенных функциями оперативного планирования и сбора разведданных на основных театрах военных действий. Их усилиями к 1904 году японцы располагали «исчерпывающей информацией о численности, вооружении, дислокации и мобилизационных возможностях русской армии на Дальнем Востоке и в Южной Маньчжурии». Японская разведка была ограничена в средствах и действовала с позиций легальных резидентур и поддипломатическим и торговым прикрытием. То есть штабс-капитанов Рыбниковых у них было раз-два и обчелся. Да и те не доезжали до Петербурга.

Позднее японцы также действовали в основном с легальных позиций – агентура из китайских хунхузов и осевших в России корейцев играла достаточно скромную роль. Вполне развернулись японцы на Дальнем Востоке и в Забайкалье во время Гражданской войны в России (хотя семилетняя «сибирская экспедиция» японской армии оказалась в итоге провальной). И позднее, вплоть до конца Второй мировой, ключевым элементом японской разведки оставались легальные военно-дипломатические миссии.

Между прочим, определения типа «польско-японский шпион» в приговорах «врагам народа» во времена Большого террора в СССР не столь абсурдны, как кажется на первый взгляд. Разумеется, я не хочу сказать, что обвиняемые действительно были агентами иностранных разведок, речь только о формулировке. Японские резиденты в Европе в поисках информации об СССР охотно сотрудничали с разведслужбами самых враждебных к советскому государству режимов – с польскими, латвийскими, финскими и др. В случае с Польшей можно даже говорить о своеобразном симбиозе разведок.

Но на этом пути японцев ждали свои обозначки. «Капризная фортуна нередко была благосклонна к японским разведчикам, но, случалось, показывала свой вздорный характер. Так получилось и с [японским военным атташе в Польше] Ямаваки: сам того не желая, он зачислил в состав своего негласного аппарата одного из наиболее результативных разведчиков Иностранного отдела ВЧК-ОГПУ в 1920-х годах Владимира Антоновича Горвиц-Самойлова», – пишет Зорихин.

В книге немало примеров упорства и прозорливости японских агентов и аналитиков. И в то же время вызывает сомнение конечная эффективность всей этой машины. В 1920-х японцам с советского Дальнего Востока пришлось уйти. Позднее КВЖД они у СССР все-таки отжали, но ненадолго. А в 1945-м РККА устроила японцам настоящий блицкриг. Да и слава реального Рихарда Зорге как эталонного разведчика навсегда затмила вымышленного штабс-капитана Рыбникова.

Что не подлежит сомнению – эффективность труда автора книжки. Александр Зорихин проделал огромную работу в российских и японских архивах (подавляющее большинство японских документов вводится в научный оборот впервые). Изучил изрядное количество источников на трех языках. По части научной добросовестности это работа образцовая. Ей не хватает разве что смелости интерпретаций.

Меня всегда занимал простой вопрос. Американцы сожгли Токио, взорвали атомные бомбы над Хиросимой и Нагасаки, подвергли японцев тысячам мелких унижений. Но Япония уже почти 80 лет послушно следует в кильватере США.

А с Россией формального мира у Японии нет до сих пор. Военные наши столкновения по большому счету кончились вничью – за 1905 годом последовал 1945-й. Но дважды мы выказали свою слабость: развалились в 1917 и в 1991 годах. И я хорошо помню, как в 1990-е говорили: надо отдать японцам Курилы, все равно у нас до них руки не доходят.

Вот японцы и ждут терпеливо третьего раза. Что с возу упало два раза, может упасть и в третий. Им-то невдомек, что это обозначка ужасная, из тех, что обесценивает все усилия шпионов, дипломатов и аналитиков.

Д.С. Парфирьев. Украинское движение в Австро-Венгрии в годы Первой мировой войны. Между Веной, Берлином и Киевом. 1914–1918 гг. М., Центрополиграф, 2023. («Новейшие исследования по всеобщей истории»). 223 с.

Недавно я наткнулся на статью известного политолога Алексея Фененко. Она как раз и объясняет, как неудачные войны типа Крымской или Японской связаны с превращением Западной Украины в антирусский регион, логово бандеровцев и прочей нечисти.

После проигранной Крымской войны в правление Александра II в России увлеклись концепцией панславизма. Концепция эта возникла в Австрийской империи и была продуктом ее политической культуры (сам термин «панславизм» ввел в 1826 году чех Ян Геркель). 

Движение панславизма делало акцент на просвещении западных славян. Получив доступ к европейской культуре, они должны были помочь восточным славянским народам присоединиться к «общеславянской семье». Австрийские Габсбурги выступали здесь как покровители славянских народов по части просвещения.

Россия попыталась перехватить эту идеологию у Австрии. В 1858 году возник московский Славянский комитет. В 1863-м русские приняли участие в Пражской конференции во славу Кирилла и Мефодия. В 1867-м в Петербурге и Москве прошел 2-й Славянский съезд с участием сербов, чехов, словаков, хорватов, русинов-галичан и др. Венский кабинет воспринял это как покушение Петербурга на интересы Австро-Венгрии и ответил поддержкой украинского национализма.

Русско-турецкая война 1877 года считалась в России войной за освобождение славян. И именно Австро-Венгрия постаралась урезать плоды российской победы. Это породило в русском обществе теории славяно-германского конфликта. «Борьба между славянством и тевтонами неизбежна... Она будет длительна, кровава, ужасна, но я верю, что она завершится победой славян», – говорил генерал Скобелев в программной речи в Париже в феврале 1882 года.

После 1905 года поднялась «вторая волна панславизма». Отчасти она стала психологической компенсаций русского общества после неудачи в Японской войне. Панславизм быстро завоевывал позиции при дворе Николая II и в высшем командном составе Русской армии.

Но панславизм, предполагавший конфликт России с Австро-Венгрией и Германией, перечеркивал государственную систему России, созданную Петром I.  Ведь Российская империя со времен и по примеру Петра строилась во многих отношениях (от системы образования до военного строя) по немецким образцам. И сама правящая династия была сильно онемеченной.

Россия вступала в конфликт сама с собой. Логическим финалом такого конфликта мог быть только отказ от петровского наследия и завершение петербургского периода русской истории, утверждает Фененко.

В 1914 году противниками славянства считались Германия и Австро-Венгрия. Россия выступала защитницей Сербии и примеряла роль защитницы австрийских славян – от чехов до словенцев. Но ставка на панславизм оказалась иллюзорной. «Российский императорский дом сделал ставку на идеологию, которая разрушала идею «Петровской революции» как фундамента России». Ведь Петр проводил свои реформы по немецким образцам - от системы образования до военного строя. И правящая династия в России была сильно онемеченной.

Книга Дмитрия Парфирьева как раз и показывает, что братья-славяне из Австро-Венгрии не торопились приветствовать русских как освободителей. В середине XIX века жители Галиции считали себя русинами, а по-немецки именовались рутенами (от латинского названия России – Ruthenia). Сейчас небольшая этническая группа русинов осталась только в Закарпатье, да и те сидят тихо.

Книга рассматривает украинское национальное движение как политический проект, который развивался сначала под покровительством австрийских Габсбургов, а затем обрел собственную логику и стал считать своими врагами и австрийцев, и поляков, и русских, 

Основным средством этого проекта была национальная мобилизация («стратегически организованная, целенаправленная, долгосрочная деятельность… для вовлечения индивидов и групп в коллективные усилия с целью формирования и поддержания национальной идентичности»).

Если сказать попросту, русины Галиции тихо ненавидели и своих политических угнетателей – немцев и венгров, и угнетателей экономических – поляков. Постепенно верх взяла партия, которая ориентировалась на сильного – на австрийские власти, которые поощряли украинское движение в пику России.

Заметим, что ничего уникального в этом проекте не было. Примерно в ту же эпоху сочинялись румынская нация и румынский язык, примерно такие же процессы проходили и в Норвегии (где придумали даже два норвежских литературных языка). 

Главное, украинский проект оказался успешным. Дмитрий Парфирьев прослеживает все его этапы, отдельно останавливаясь на Первой мировой войне, которая процессы национальной идентификации сильно ускорила.

Могла ли Российская империя этот проект прекратить? Могла, если бы ее политика русификации (вплоть до запрещения книг на украинском языке) была более дальновидной. А ее военные успехи в Первой мировой более устойчивыми (успехи-то были – взятие Львова и Перемышля, Брусиловский прорыв – да вот удержать завоеванное не удалось).