Вадим Макаревич - Борис Васильевич, как вы впервые джаз услышали?
- Какой-то гениальный человек изобрел пластинки "на ребрах" - старых рентгеновских снимках. И приятель мой по общественной жизни Володя Назаров их изготавливал на специальном станке. Жил он напротив американского посольства, запись стоила пять рублей. Дома я их проигрывал на патефоне. В конце 50-х появились первые долгоиграющие пластинки, были бобинные магнитофоны. Мой назывался "Днепр-5". Первой пластинкой был сборник популярной музыки фирмы "Филипс", где пели Марлен Дитрих, Фрэнки Лэй, играл оркестр Лэса Эдгарта. А так как на каждой пластинке сзади была аннотация, то со словарем в руках я узнавал историю этой музыки. Модерновый джаз я тогда не любил. Чарли Паркер был прекрасен со струнными, Диззи Гиллеспи замечательно играл и пел, но до конца я их дослушивал редко - боперы все ломали. Боп вообще дошел не сразу - его нельзя было записать на пластинку на 78 оборотов. А боперы играли по 15-20 минут. То есть до нас доходили уже на долгоиграющих пластинках. И мое поколение выросло на биг-бендах, певцах, вокальных квартетах. Биг-бенды сегодня исчезли, певцов под оркестр тоже мало. Хотя в Америке, особенно в Калифорнии, появилась своеобразная ретро-мода на них. Молодежь одевается как в 40-е годы, танцуют "джектер", предтечу рок-н-ролла, под свинговую музыку. У нас это называлось "танцевать стиль", за что танцующие и преследовались оперотрядом.
- Слово "стиляга" - самоназвание?
- Нет, его придумали в журнале "Крокодил". Там вышел фельетон о тех, кто одевался как американцы и делал модные прически. О "фирмачах", как сказал бы Леша Козлов. Но настоящей американской одежды было не достать и пиджаки и брюки шили сами. "Button down" - обязательная пуговичка сзади, вешалка, чтобы рубашка вешалась, - те детали, по которым модные люди выделяли друг друга в толпе. Самошив был виден сразу, и ты автоматически становился человеком второго сорта. Вещи шли через фарцовщиков - "шептунов", стоявших у магазинов. Я шить не умел и поэтому стилягой не был. Но я всегда любил строгую моду и галстуков с петухами у меня никогда не было. Да и вообще я галстуки не любил. Модные ботинки на каучуковой платформе назывались "кашей", которую изготовляли армяне-артельщики. Их будки стояли по всей Москве. Но настоящими считались тупоносые американские солдатские ботинки, в которых и ходили по улице Горького. Но эта публика была старше, я тогда еще учился в школе. По "Броду" гуляли те, кто жил рядом и уже учился в институтах. А я всю жизнь живу на "Соколе", который в то время был концом Москвы: "Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны". Да и денег на коктейль-холл не было. Знаменитый Бэмс, первый московский стиляга, герой пьесы Славкина "Взрослая дочь молодого человека", жив до сих пор, уехал в Западную Германию. Он был у меня на передаче, и мы здорово повспоминали то время.
- Когда появились наши молодые джазмены?
- В 1957 году на фестивале молодежи и студентов появилась легендарная "девятка ЦДРИ", занявшая первое место, - Гаранян, Бахолдин, Рычков. Вот отсюда и пошел наш современный джаз. Были первые джем-сейшны с иностранцами. До этого джаз игрался только на танцах - в институтах, где-то еще. Те, кто любил танцевать, катались по Подмосковью по танцплощадкам. Это был хороший свинг. В парке Горького был "шестигранник", где играл знаменитый барабанщик Лаци Олах со своим ансамблем и висело расписание, какие будут танцы - танго, румба или фокстрот. В Ленинграде играл оркестр Иосифа Вайнштейна. Они играли, как Каунт Бейси, один в один. У Вайнштейна начинали нынешние мэтры - Гена Гольдштейн и Давид Голощекин. Гольдштейна звали "Чарли" - когда оркестр Бенни Гудмена приезжал к нам на гастроли в мае 63-года, саксофонист Фил Вудс подарил ему трость от саксофона Чарли Паркера! В том же 1963 году ансамбль Вадима Сакуна выступил на джазовом фестивале в Варшаве, и поляки выпустили маленький альбом. Это было событие. Регулярно его ансамбль играл в кафе "Молодежное" на улице Горького. Сам Вадим, физик по профессии, позже отошел от джаза, но из его состава вышла и главная наша мировая знаменитость - трубач Валерий Пономарев, ставший солистом ансамбля Арта Блейки.
- В знаменитые джазовые кафе ходили?
- Джазмены играли в ресторанах, куда публика приходила выпить-закусить-потанцевать. Потому кафе "Синяя птица" и "Молодежное" стали настоящей отдушиной. Туда было тяжело попасть, почти невозможно. На входе стояли дружинники, и пройти можно было либо с музыкантами, либо по официальной бумаге "в связи с подготовкой материала о развитии джаза в СССР". Зато охотно пускали интуристов, которые появились после фестиваля. В специальном справочнике "Как себя вести в Советском Союзе" им советовали брать с собой 5-6 долгоиграющих пластинок - в подарок. Поговорили с русским - дарите. Организованы кафе были комсомолом под предлогом борьбы с буржуазным влиянием. Оттого импровизации на тему русских народных песен, оттуда замечательная тема Андрея Товмасяна "Господин Великий Новгород". Информация о концертах передавалась из уст в уста: "Старик, он играет, как Билл Эванс!" Но для меня это и тогда было смешно - надо играть так, как никто не играет, а в основном же все подражали - кто Чарли Паркеру, кто Клиффорду Брауну.
- Как вы стали ведущим джазовой радиопрограммы?
- В октябре 92-го года меня выгнали из Агентства печати "Новости", не сказав ни слова благодарности. На "Эхе" уже работал мой коллега по АПН Володя Ильинский. Он был в мексиканской редакции, а я - в американской.
Периодически мы с ним менялись пластинками за обедом в столовой, друг друга просвещая - он собирал "Битлз", а я - американский джаз. Вот он и говорит: "Приходи на "Эхо Москвы"! Я и не знал тогда, что это за радио такое, но на Никольскую пришел. Крестной мамой стала Ксения Ларина, взявшая меня в свой эфир, - и два раза в месяц пошла программа под названием "Трамвай 23". Четыре человека на один микрофон рассказывали всякие байки и, конечно, играли музыку. Программа шла на общественных началах - деньги с огромными нулями выдавали раз в три месяца, когда накапливалась небольшая миллионная сумма. А потом мне позвонил Сергей Львович Корзун, главный редактор, и предложил более серьезную работу - в тот же вечер вести ночной эфир. Это была ночь со вторника на среду, с полуночи до семи утра. Вот так и пошло. А на следующий день шла моя программа "Романсы", появившаяся чуть раньше. Все эти десять лет мы работаем вместе со звукорежиссером Колей Котовым, которого я считаю своим соавтором. К тому же он - единственный звукорежиссер, говорящий в эфире. И за эти десять лет я ни разу не повторялся, чем очень горжусь. Даю все время что-то новое, которое, как известно, хорошо забытое старое. А старое - это 30, 40, 50-е годы, которых мы сегодня совершенно не знаем. Когда-то все это доносилось из знаменитой программы Music USA, которую вел Уиллис Коновер. Но он не рассказывал истории из жизни музыкантов, а просто вел программу. Это был великий человек, прививший любовь к джазу буквально всему миру.
- Собственные рассказы чередуются с приглашением музыкантов?
- Жесткой системы - с обязательным гостем или рассказом нет. Вообще дурацкое слово "формат" ко мне не подходит, у меня же всегда прямой эфир. А здесь, как в джазе, всегда есть место импровизации. Первым пришел саксофонист и кларнетист Валерий Киселев. Он пришел через месяц, и мы сразу подружились. Тогда "Эхо" находилось на Никольской, и он до сих пор удивляется: "Входишь - и сразу в эфир, ни охраны, ни предварительных разговоров. Приходишь и рассказываешь о себе". Когда спрашивают, сколько будет идти передача, я отвечаю: "Как устанете, так скажете". Или я скажу, что от вас устал! Музыканты приходят сами - я редко кого зазываю специально. Из классиков были барабанщики Джимми Кобб и Билли Кобэм. Хочу сделать телефонную беседу с Сонни Роллинсом. Записных передач я не люблю - вживую ты более внимательно относишься к слову. Энциклопедическая последовательность необязательна - ведь энциклопедии тоже листают с конца. Общие слова не нужны - я обожаю детали. Ведь то, что Дайана Вашингтон носила в каблуках бриллианты, гораздо интереснее того, где и когда она родилась. Ну а джазовые редкости я даю после трех ночи - те, кто увлекается, могут досидеть. Ведь если я дам сразу Орнетта Коулмена, люди просто выключат приемник. Из-за этого многие джазовые программы и закрылись. В классической музыке ведь тоже с Губайдулиной не начнешь.
- У вас существует постоянный круг слушателей?
- Да, есть те, кто с первого дня слушает. А теперь подключаются новые, из других городов, и просят рассказать о чем-то, что уже было. Но я-то ведь не могу повторяться! Может, придется ввести рубрику "Перелистывая страницы". Приходит много писем, но нет времени отвечать. Когда-то у меня была рубрика "Мой любимый музыкант", куда мог прийти каждый и рассказать о любимом джазмене. Однажды приходит мужик, достает бумажку и начинает читать что-то, чуть не по слогам, про чешского музыканта Карела Лаха: "Знаменитый чехословацкий оркестр┘" Я понимаю, что дело плохо. И говорю: "Знаете что, давайте я расскажу, а вы скажете, правильно я рассказываю или неправильно". Он ужасно обрадовался: "Давайте!" И вот пришлось выкручиваться, целый час про чехов рассказывать. А это был экспромт полный. С гостями мы веселимся в эфире, но я ведь ведущий, и, общаясь с человеком, я думаю о том, как дальше подхватить беседу. И что бы у тебя в жизни ни происходило, какое бы настроение ни было, слушатель не должен об этом подозревать.
- Вам не кажется, что джаз снова стал музыкой толстых? Попробуй, зайди в "Ле Клуб". Дорого! Новые русские с сигарами сидят!
- Зато сейчас свободно можно все услышать, заказать кружку пива и сидеть весь вечер, музыку слушать. С каким кошельком ты пришел, не смотрят. В Питере, скажем, есть джазовая филармония, куда студент или пенсионер попадают за полтинник. В Москве филармонии нет, зато есть клуб Алика Эйдельмана, где всегда кто-то играет и собирается круг друзей. Ну а на нашем концерте соберется вся джазовая Москва.
