Андрей Трейвиш
Космополитизм может уживаться с местным колоритом.
Илья Даньшин. Цюрих. Шпигельгассе, 27. Одинокое окно
Постиндустриальная экономика – глобальная и национальная реальность. Она складывается из экономики услуг, или сервисной, и экономики знаний, информации, контроля, управления.
Первый из этих типов соотносим с третичным, а второй – с четвертичным сектором экономики. А модель и качество постиндустриального развития зависят от пропорции, в которой находятся между собой эти два сектора. В России, например, средний вклад четвертичного сектора экономики в ВВП составляет 16–18%, что вдвое меньше, чем в США, и вдвое больше, чем в Китае. По абсолютным размерам в долларах (при расчете по паритету покупательной способности) он составляет всего 7% американского, в два-три раза меньше китайского, немецкого или французского. В СССР этот вклад был больше и качественно опережал третичный за счет науки и техники, которые были необходимы сверхдержаве для военного паритета с Западом. В нынешней России, напротив, «раздуты» сферы обращения и рядовых услуг: их вклад в ВВП составляет 45%, то есть больше, чем у некоторых туристических, офшорных и просто торговых гаваней вроде Сингапура.
Иерархические сети
Как информационная, так и сервисная экономика зависят от пространства – но влияют на него по-разному. Информация быстро распространяется, почти всюду проникает, многих виртуально соединяет. А туристические, муниципальные, гостинично-ресторанные, медицинские, образовательные услуги часто не торгуемы за рубеж, либо их экспорт «невидим». Доля услуг в мировом ВВП выше 70%, а в мировой торговле – 20–25% (этот показатель растет). Эффект запаздывания структуры мировой торговли американский экономист Саймон Кузнец отметил для первой половины ХХ века, когда экономика ведущих стран уже была преимущественно индустриальной, а в торговле еще преобладали аграрные продукты. Леонид Синцеров возвел это явление в ранг закона.
Для постиндустриальной экономики формируется следующий – не закон, но, во всяком случае, парадокс: информационно-деловой, четвертичный, сектор мыслит и действует глобально, «стирает» дистанции и географию, а сам устроен иерархично и локально, избирательно. Предполагается, что сетевые структуры, в эпоху которых мы живем, заведомо полицентричны. Но сети бывают разные: циклические с горизонтальными связями и центрированные иерархические, соподчиненно-пирамидальные. И там, где бизнес оперирует очень большими деньгами, ресурсами, связан с ТНК, – он тяготеет к иерархии. Функции изобретения, производства и управления распределены между разными ее уровнями (в то время как потребление относится ко всем), что как раз и делает экономику глобальной и одновременно управляемой из немногих мест. Такие места – это глобальные (мировые) города.
Здесь же необходимо упомянуть о втором парадоксе постиндустриальной экономики: «меньший» объект (город) может управлять «большими» и, главное, «не своими» странами, регионами или даже миром – политически, культурно и, конечно, экономически. Парадокс этот не нов – достаточно вспомнить о роли Лондона в эпоху Pax Britannica. Находятся и более ранние примеры – возраст такого явления, как мировой город, составляет не одну тысячу лет. Скажем, Персеполис, одна из четырех сезонных столиц Ахеменидов, чья империя (VI–IV века до н.э.) простиралась от Греции до Индии – именно в этой столице праздновали Новый год (науруз), а через Ворота наций проходили посланцы всех сатрапий Дария.
Фокусы быстрого мира: критерии
Современному общепринятому, почти каноническому варианту описания сети мировых городов около 10 лет. Они выделены исследовательской группой The Globalization and World Cities (GaWC) по такому критерию, как наличие штаб-квартир и представительств четырех бизнес-услуг: финансовых, аудиторских, рекламных и юридических. В этой сети 55 реальных фокусов «быстрого мира», или мира развития, узлов опорного каркаса современной глобализации, разделенных по значению на три класса, а также 67 потенциальных – кандидатов на эту роль. Выделяются три главные арены мировых городов – Европа, США и АТР, – на которых представлены города всех классов – «альфа», «бета» и «гамма». На полупериферии мира есть города-«бета» (Москва, Сан-Паулу, Сеул), на периферии мало даже «гамма», а в Индии реальные фокусы не представлены вообще.
Ни размер города, ни его столичный статус в мощном государстве сами по себе не гарантируют его глобальной роли, хотя у центра, где с пригородами меньше 0,5 млн. человек, шансов немного. Самый малый мировой город в сети GaWC – Женева, где население составляет около 0,4 млн. Национальных столиц из 55 центров только 27. Крупнейших по людности и/или экономической роли в своих странах (столиц неформальных) больше – почти 35, или 63%; однако 800-тысячный Цюрих (с пригородами) относится к серии «бета», а 12-миллионный Стамбул – к серии «гамма». Не менее яркий пример – Германия, где воссоединенный Берлин – столица, крупнейший глобальный город – вместе с другими четырьмя относится к серии «гамма». К серии «альфа» же в Германии относится только Франкфурт-на-Майне, одна из вершин «столичного треугольника» ЕС (кстати, вписанного в Рейнский мегалополис), главный финансовый центр, столица евро. Правда, за американскую небоскребность делового центра, атмосферу одновременно меркантильную и суетливую он получил разные насмешливые прозвища: Майнхэттен, Банкфурт и даже Кранкфурт┘
Фокусы современного постиндустриального мира не совпадают ни со старыми имперскими столицами, ни с нынешними мегаполисами и мегалополисами. Григорий Костинский даже считает, что феномен глобального (мирового) города и вся «новая география центральности» опровергают прежнее понимание урбанизации как «расползающейся» по линиям мегалополисов.
Правда, участки с высокой концентрацией городов и сеть мировых городов обычно пересекаются, как, например, на Рейнской оси Европы, в мегалополисах США Босваш и Сан-Сан, в японском Токайдо и шире – по краевой линии АТР (пока слишком рыхлой), на юго-востоке Австралии... Очевидно, что урбанизация – это своего рода питательный бульон для глобальных городов.
Индекс глобальности крупных городов, то есть степень соответствия размера города и его глобальной роли, зависит и от уровня урбанизации, и от «строения» городской сети. Высокие значения индекса могут быть следствием гипертрофии роли столицы и строгого ранг-размерного распределения городов. Сверхцентру легче стать глобальным, так как его функции, от которых зависит вся городская сеть, обычно вообще локализованы жестче прочих. Поэтому в моноцентричных странах при прочих равных условиях индекс соответствия размера города и его глобальной роли выше, чем у полицентричных.
В подходе GaWC выделяются следующие недостатки:
1. Недоучет организующих центров ТНК не только в сфере деловых услуг. Поскольку глобальные города – это организующие центры всей мировой экономики, для нее важны все корпорации, включая промышленные.
2. Игнорирование политической роли глобальных городов, имеющих черты столиц, не только государственных, но иногда транснациональных.
3. Отсутствие в критериях выделения коммуникационной компоненты и тем самым информационной, хотя информационная функция – одна из главных функций глобальных городов, которая обуславливает их мощную инфраструктуру.
4. Отсутствие регистрации признаков разных стадий развития глобальных городов (при описании сети не учитываются глобальные города прошлого).
5. Отвлеченность от национальных, региональных и местных условий развития глобальных городов. При всем их «космополитизме» традиции и корни важны для их успеха в роли глобальных игроков не меньше, чем деловые или технические факторы. Если местные особенности незаметны в международных, часто стандартных по виду и роли деловых зонах города, то городской организм в целом не может быть таких особенностей лишен. Даже у явных городов-перекрестков и «чужеродных имплантантов» (Гонконга, Сингапура) есть своя история, особая симбиотическая культура. Отсюда потребность в сочетании универсальных критериев с персональным, страноведческим анализом отдельных глобальных городов и их национальных групп.
Попытка выделить мировые города в Западной Европе по таким более привычным критериям, как густонаселенность, валовый продукт, коммуникационная и политическая роль дала неожиданный результат – в пользу «запасных игроков» Запада (Вена, Дублин, Афины). Сеть мировых городов лояльнее к переходным экономикам, поскольку реагирует на бум деловых услуг, особенно финансовых и рекламных. Таким образом, глобальное развитие способно стимулировать общегородское. И это дает надежду для России, представляющей собой архипелаг немногих центров в океане периферии.
Постиндустриальный глобализм – не синоним полицентризма. Глобализм зависит от развитости его «плацдарма» и обилия потенциальных точек. В странах среднего развития один центр глобального значения зачастую формируется ценой жесткого отбора. Иллюзии и прожектерство – вроде мегалополиса Москва–Петербург (через нечерноземную пустыню, созданную во многом самими столицами России) или «глобальных» Сочи и Владивостока как центров разовых, пусть и крупных, международных мероприятий – к добру не ведут. «Натянуть» желаемый результат методом ударной стройки или манипулирования статистикой не так просто, как может показаться.
С другой стороны, безусловно, количество глобальных городов в известной мере отражает статус и «качество» страны. Например, в дореволюционной России таких городов было три или четыре: Москва, Петербург, симметричное Петербургу южное морское окно в мир – Одесса (четвертый по людности город империи); глобальным городом, видимо, можно назвать и Варшаву (тогда третий город по количеству жителей и тоже окно на Запад, но сухопутное).
Культурная роль метрополисов
А как быть с антиглобализмом, неприятием «майнхэттенов», одинаково скучных и часто уродливых палачей национальной и городской самобытности?
Одно из поразительных свойств элитных центров состоит в их устойчивости, крепкой «памяти места», в способности к долгой эксплуатации и воспроизводству этого нематериального актива в самых тяжких исторических условиях. Вскоре после победы советской власти оба морских окна в Европу закрылись, Петербург и Одесса превратились в промышленные центры, «великие города с областной судьбой». В бурях ХХ века физически выжили считаные петербуржцы и одесситы. Однако микроскопических гуманитарно-генетических доз, некоторых институтов да камней – зданий, театров, музеев, улиц и площадей – хватало, чтобы сохранять за этими городами, хотя бы отчасти, их дух и имидж.
Да, эти очаги культурных «псевдоморфоз» (термин Отто Шпенглера) кажутся современным антиглобалистам такими же чужими и неправедными, каким эллинизированный Иерусалим казался Христу, а европеизированный Петербург – Достоевскому. Но именно с помощью «псевдоморфоз» такие города страхуются от национальных увяданий и спадов, сохраняя каналы связи с миром и аккумулируя потенциал развития для всей страны. Периферию не вытащить из кризиса и застоя, если из кризиса и застоя не вырвутся центры. В этом и есть оправдание бытия элитарных, эгоистичных, холодных, бесчеловечных центров-метрополисов и глобальных городов.
