Глобальных деревень не бывает

Лидер Северной Кореи вводит учение Чучхе в виртуальную реальность. Фото Reuters

На вопросы ответственного редактора приложения «НГ-сценарии» Юрия СОЛОМОНОВА отвечает преподаватель факультета коммуникаций, медиа и дизайна НИУ ВШЭ, кандидат социологических наук, координатор клуба любителей Интернета и общества Полина КОЛОЗАРИДИ.

– Полина Владимировна, в вашей научной деятельности главенствующее место занимают исследования современного Интернета. После знакомства с интересными публикациями в профильных изданиях и, скажем так, в качественных СМИ, не могу не спросить автора: «Деглобализация Интернета» – это серьезно? А как же теперь все эти метафоры вроде «Всемирной паутины», «глобальной деревни»?

– Действительно, долгое время понятие «Интернет» было почти синонимом глобализации и универсализации. Метафоры «глобальная деревня», «Всемирная паутина» и «киберпространство» были важной составляющей утопии Интернета в 1980–1990-е. Сейчас все чаще возникает обратная тенденция: мы реже говорим об Интернете как о чем-то общем. Происходит платформизация – это когда у пользователей есть не браузер, который оказывается порталом в мир бескрайней Паутины, а приложения: каждое связано с конкретной задачей. Современный Интернет, получается, состоит из разных онлайн- и офлайн-элементов, и каждый из них развивается своим особым образом на уровне отдельной страны, города или сообщества. 

Интернет не перестает быть глобальным, но он больше не считается чем-то универсальным. И это происходит не только из-за действий государств (законов, посвященных пиратству, цензуре, инфраструктуре связи), но и из-за того, что он сам является инструментом и средой развития разнообразия. Происходит фрагментация по странам, локальным объединениям, социальным группам.

Конечно, в 1990-е годы Интернет казался важным элементом глобализации, самые разные люди получили возможность установить связь с людьми из других стран, найти там собеседников и коллег.

Но уже в 2019 году представление об Интернете только как способе связи с людьми из других стран кажется утопичным, ведь мы чаще общаемся в мессенджере с членами семьи, а не с неизвестными в офлайне друзьями. А ожидание ответа на рабочий e-mail может быть таким же долгим, как и в 80-е, когда переписка происходила через офлайновую почту. Да, теоретически и технологически мы имеем возможность общаться с людьми из других стран, слушать лекции профессоров Гарварда или Токио. Но  статистика массовых online-курсов утверждает, что большинство слушателей лекций профессоров крупнейших университетов являются студентами этих университетов или других крупных вузов. Хотя никто не препятствует тому, чтобы любой мог стать слушателем интересного иностранного или российского ученого.

Если говорить об Интернете с точки его развития в течение десятилетий, то национальная или региональная фрагментация становится более заметной, чем стирание границ.

– Здесь я могу согласиться и привести пример из области журналистики. Во многих странах Запада исторически популярна местная пресса. Это газеты и журналы небольших городов и других поселений. Американский фермер или клерк легко обходится без Washington Post, но местную газету  будет читать всю жизнь, потому что там для него одна польза. В теории этот феномен называется «близость к читателю»…

– Это подходит и по отношению к медиа в Интернете. В связи с этим тем более возникает скепсис по поводу глобальных сервисов. Еще недавно люди говорили: новые сервисы, новые соцсети, рост прозрачности, широта возможностей для работы с данными – это классно. Больше новых технологий! Сейчас высказывается все больше опасений: что будет с нашими данными? Кто читает нашу переписку? 

Кстати, важно, что изменения, связанные с обеспокоенностью, происходят в разных странах, и они начались не в России.

Разве раньше могло быть то, что происходит сегодня, скажем, в отношениях американских властей к руководителям компаний Facebook и Twitter? Марк Цукерберг в Сенате много часов объяснял, что их компания не преступает закон, отвечая на тезис о том, что «все рекламодатели, конечно, равны, но вот есть русские рекламодатели».

Когда в 2004 году Цукерберг начинал создавать Facebook, он был частью своего времени и контекста нулевых годов. И в работу Facebook не заложена идея фильтрации рекламодателей. Но глобализация Facebook, скандалы, продолжающиеся после выборов Трампа, возможно, повлияют на эту политику.

– И все же оставим пока Америку, давайте поговорим про российский Интернет или Рунет. Кстати, это одно и то же?

– Если мы говорим про российский Интернет, мы подразумеваем свои законы, сервисы, в некоторых случаях – общность языка. Но кстати, в России общаются не только на русском. Есть немалый сегмент татароязычного Интернета, пользователи которого живут и в Казани, и в Москве, и в других городах и селах.

Важны не только языковые различия. Когда мы, исследуя тот или иной регион, спрашивали, как люди в городах пользовались Интернетом 10–20 лет назад, они нам ничего не рассказывали ни про Антона Носика, ни про Романа Лейбова, ни про Тему Лебедева. А ведь эти активисты – часть истории Рунета, который скорее является частью русскоязычного Интернета, связанного с сообществом, культурой и общероссийской историей.

Мне кажется, интересна и история Рунета как централизованного феномена, и истории Интернета разных городов и регионов России, разных социальных групп, фэндомов, порой не имеющих с Рунетом ничего общего.

– Как вы пришли к идее практических исследований?

– В 2015 году мы придумали и организовали с коллегами Клуб любителей Интернета и общества – неформальное объединение исследователей. В рамках клуба мы проводим регулярные встречи в библиотеке им. Некрасова, на которых обсуждаем теоретические проблемы, доклады, проекты, устраиваем круглые столы. У нас есть несколько инициативных исследовательских проектов: о видеоблогерах, о том, как государство представляет Интернет, наконец, об истории Интернета в городах России. При поддержке Высшей школы экономики мы начали ездить в исследовательские экспедиции по городам России, которые пока выбирали точечно. Так, в наших исследованиях появились Воронеж, Тюмень, Казань, Томск, Владивосток, Лобня, Арзамас и Переславль-Залесский. Первое, что мы поняли: в разных городах страны Интернет возникал по-своему, и помимо общей истории Рунета и Интернета в России есть истории локальные – в отдельных городах, со своими особенностями.

– Как вы выбрали эти города?

– Мы сразу решили подбирать города с определенной и важной спецификой. Например, в Казани нас интересовали национальные (и межнациональные) особенности сетевой жизни.

Я сама родилась и выросла в Томске, это мой родной город с очень интересной историей «Тонета». В нем долго был почти бесплатный внутригородской трафик, и томичи часто пользовались им, а не «внешкой». Мы решили проверить, были ли еще такие примеры. Нашли другие города с разделением на внешний и внутренний трафик, например Переславль-Залесский. Но мы не ищем лишь набора факторов, влияющих на разнообразие, все же наша задача – понять историю, разобраться в ней. Через это исследование мы стали лучше понимать параллельные сюжеты –  о 1990-х годах в России, об истории технологий в мире.

Кстати, иногда наши гипотезы не подтверждались, но это было тем более интересно и давало много новых любопытных выводов. В Тюмени мы искали связь между нефтяными ресурсами и их влиянием на развитие местных сетей.

А нужен ли теперь деревне киномеханик... Фото PhotoXPress.ru

Но связь может быть очень разной. Так, в 1990-х  между провайдерами и академической средой в городе было очень мало отношений. И до 2007 года там почему-то не возникало значимых общегородских проектов. Этой значимостью обладал лишь один Большой воронежский форум.

Но в двух городах мы увидели связь больших городских площадок для общения и городских медийных проектов. В Воронеже и Томске городские медиа появлялись именно на локальных форумах. С их стороны это было рационально – вместо строительства своего СМИ с нуля взяться за разработку тематической или жанровой ветки на готовом форуме с уже широкой аудиторией. Так, например, 10 лет назад из ветки БВФ (Большого воронежского форума) выросло издание Downtown.ru. Хотя его создатели изначально вовсе не мыслили как медиаменеджеры, а рассказывали на форуме о культурной жизни города, вечеринках, разных мероприятиях.

Иной пример – это уже упомянутый мной Томск, где до конца нулевых  между провайдерами действовало соглашение о дешевом внутригородском трафике. Такая модель, построенная на кооперации, принесла провайдерам прибыль и рост количества пользователей.

Еще одно наблюдение. В тех городах, где медиасреда не очень разнообразная, появляются не только и не столько блоги, сколько коллективные площадки – ими могут стать форумы родителей или рыболовов. И никогда не угадаешь, где может оказаться такой центр политической жизни. Например, очень политически активны родительские форумы во Владивостоке, интересные дискуссии мы читали и на тюменском сайте «Детки». В целом о родительских сообществах как гражданских инициативах написала отличную книгу моя коллега из Петербурга Жанна Чернова, и наше исследование скорее подтверждает ее тезисы.

Для примера. Во Владивостоке  был случай, когда повысили пошлины на иностранные автомобили. Весь Приморский край выразил свой протест в самых разных формах. Для этого они вместе с детьми пришли на главную снежную горку города с металлическими тазами, на которых ребята стали кататься. Это была такая игровая акция, показывающая несогласие людей с тем, какими средствами власть принуждает людей покупать машины, которые им не нравятся.

– Но для того чтобы отыскать особенности, надо, наверное, иметь какую-то подготовку, план исследования?

– Примерно за месяц до приезда мы начинаем копаться в цифровых архивах, выяснять, как в выбранном городе появился первый провайдер, стали возникать сайты и форумы, ищем нужных для встреч людей, заранее с ними договариваемся. У нас разработана структура тем, которые могут оказаться интересными, по ней мы собираем информацию о сайтах, пабликах, провайдерах. Затем едем в город группой от 5 до 15 человек.

В первых поездках стало понятно, как именно строить диалог, и мы написали базовые гайды интервью, по которым работали в последующих экспедициях. Примерно за неделю работы на месте мы берем до 50 интервью. Говорим с первыми провайдерами, веб-дизайнерами, создателями сайтов, предпринимателями, которые связаны с Интернетом, модераторами и активистами форумов, блогерами, редакторами медиа, журналистами, чиновниками. По результатам этой работы мы писали и пишем тексты, посвященные отдельным аспектам, связанным с городами и Интернетом.

Довольно важно, что и теория нуждается в критическом осмыслении. Например, в понятии «интернет-сообщество» немало политического заряда. Вроде как Интернет обеспечивает какую-то невероятную связность и позволяет мобилизовать к действию. На самом же деле он, связывая, одновременно и изолирует.

Убедиться в этом легко. Просто подумайте, как ваша жизнь изменилась, когда вы начали общаться со своей семьей или партнером, друзьями, возлюбленными по мессенджерам. С одной стороны, вы теперь все время на связи, понимаете, что друг с другом происходит; с другой, у вас больше нет потребности так часто видеться. Безусловно, мессенджеры не первопричина, а скорее фактор, который накладывается на многие другие процессы, происходящие с современными горожанами. По сути, речь идет о том, что типы связей между людьми меняются. И не всегда уместно слово «сообщество».

Это если мы говорим о пользователях, но и на уровне города происходит что-то похожее. Одни явления и вещи связываются, другие, наоборот, обособляются. Например, возникают родительские группы, но размыкаются связи между поколениями. Где-то провайдеры и медиа объединяются, появляется пространство внутригородского Интернета: форумы, чаты. Потом развиваются социальные сети, и форумы перестают быть такими важными. В других городах, наоборот, все сразу по «тусовкам»: рыбаки отдельно, автомобилисты отдельно. В каждом городе эта мозаика собрана из разных элементов.

– А какова роль государственных структур в жизни и развитии регионального Интернета?

– Мы осторожно смотрим на роль государства в жизни городского Интернета. Осторожно, так как сейчас еще не закончили исследования на эту тему. На локальном уровне здесь обнаруживается разнообразие. Как в области, городе или поселке гораздо большее значение и влияние имеет местная власть, а не федеральные органы. Как показало наше исследование, в голове у местных руководителей много разных представлений об Интернете.

Некоторые из этих руководителей помогают развитию крупных IT-кластеров, поддерживают идею провести Интернет в каждую деревню. Например, чиновники из Тюмени в 2005 году съездили в Эстонию, посмотрели, как там устроено электронное правительство, и решили сделать у себя такое. Сейчас у них очень интересная программа: специалисты много ездили в деревни, научили бабушек и дедушек пользоваться компьютером и сетями. Мы спросили, почему они перестали ездить. Отвечают, всех, кто хотел, научили, теперь делают более продвинутые курсы для разных социальных групп.

При этом чиновники резонно говорят, что такую повальную интернетизацию надо проводить осторожно. В противном случае если все бабушки и дедушки перестанут ходить на почту и в сберкассу, то у пожилых людей обеднеет важная часть социальной жизни: для них же эти заведения являются центрами активного общения и обсуждения здешних новостей.

Есть другие стратегии работы с Интернетом на уровне региона: когда развивают в первую очередь IT-бизнес, а госпрограмм для населения не вводят.

Социальные сети – это тоже не легкие цепи. Фотo Интерпресс/PhotoXPress.ru

– Конечно, любые трансформации медиаресурсов могут с успехом изучаться в таких дисциплинах, как история технологий и медиаархеология. Но интернет-исследования (Internet Studies) – это не отдельная дисциплина, а всего лишь направление в исследованиях.

Причем наши исследования направлены и на описание самого Интернета, и на то, чтобы понять, что происходит с обществом и его отдельными членами в присутствии Интернета. Мы стараемся понять, что, собственно, происходит в связи с Интернетом в социальной жизни, и этим наши исследования отличаются, к примеру, от методов работы  социологов, психологов, антропологов, а также специалистов, занимающихся аналитическими исследованиями.

Следует ли из этого, что Интернет столь значим, что может заставить нас иначе смотреть на общество? Я думаю, что отчасти да. Но Интернет не сам по себе возникает, важно и то, как разные социальные процессы влияют на технологии. Получается, что объект наших исследований – это целое явление, влияющее на другие объекты социального мира: институты, образование, методы исследования, политику.

– Тогда, может быть, само существование интернет-исследований обусловлено конъюнктурой сегодняшнего дня…

– Отчасти это так. Но важно, что отдельные науки не всегда могут ухватить Интернет в его связности, соотнести инфраструктуру, политику и практику так, чтобы это было понятно и для других исследователей, и для самих пользователей. А интернет-исследования пытаются это делать.

– Возникают ли при этом какие-то не разрешимые ни реальным обществом, ни Интернетом задачи?

– Мне кажется, тут есть скрытое противопоставление «реального» и «виртуального». Но Интернет сейчас – это не только «параллельный мир», в нем могут быть те же проблемы, что и в офлайне. И вы как журналист не хуже меня это знаете. Например, ложь, непроверенные факты, заголовки, выставленные с целью привлечь к себе внимание, – они всегда были в СМИ, но, оказавшись в контексте Интернета, становятся элементом более серьезных изменений в том, что мы знаем о мире. Я скептически отношусь к словосочетанию «фейковые новости», но стоит обращать внимание на то, как меняется распределение знания и информации. Раньше у многих институтов была монополия на определенные виды знания, например у образования или медицины. А сейчас люди ищут в Интернете, что делать, если заболела, скажем, левая нога, а уже потом идут к врачу.

– Но это на самом деле скорее нейтральные изменения, а я бы хотел вернуть вас к вопросу о проблемах.

– Проблемы продолжают во многом известные сложности, например, вызванные социальным неравенством. Но добавляется и то, что сами технологии и их свойства для пользователей не всегда понятны, а человек оказывается все дальше от возможности влиять на собственную жизнь.

– Вы поднимаете эти вопросы и на своих конференциях. Я помню, что в 2017 году у вас были очень интересные доклады о влиянии на современного человека магии цифр.

– Не сочтите за каламбур, но да, в век цифровых технологий меняется (а точнее, повышается) доверие людей к цифрам. Внимание к рейтингам стран и политиков, сообщения о росте экономических показателей и продолжительности жизни, демонстрация красоты и качества товаров и услуг снабжается множеством лайков и тем, что мы должны быть лучше с каждым днем. В том числе в количественном эквиваленте. Соревновательность перенеслась в область повседневной жизни, в том числе под влиянием капиталистической системы. Но как пользователи мы об этом не думаем, а о количестве лайков – думаем. При этом наши практики, самые разные, превращаются в данные для корпораций и правительств. Те их считают, поощряют нашу активность в цифровой среде и так далее, получается связь наших практик и исчисляемых данных, в которой зачастую очень сложно разобраться, понять, что значат отдельные цифры. Но звучат все эти показатели – от лайков до статистики использования госуслуг – внушительно.

– И что же, на ваш взгляд, делать с информацией, как с ней работать в такой ситуации?

– Зависит от того, чего хотят разные группы с их политическими или классовыми интересами, личными желаниями. Безусловно, важно понимать, как устроена наша интернет-жизнь, быть немного исследователем самого себя.

Но мы как пользователи можем и действовать. Например, если говорить о работе с непроверенной информацией, для этого нужно осознать, что мы все участники медиапроизводства, в том числе и как пользователи. Это значит, что нужно отчасти действовать так же, как качественные СМИ: проверять информацию и думать, зачем я делаю тот или иной репост. Если для увеличения количества лайков, то не лучше ли еще три раза подумать. Тем более что пользователям соцсетей никто не платит за рекламу.

– Если сравнить социальные сети и форумы, то где обычный человек чувствует себя более комфортно с позиции общения?

– Социальные сети – это скорее наборы разных групп, где каждая сеть собирает людей с определенными интересами, целями, статусами и пр.

Форумы в этом смысле гораздо чаще являлись или являются пространством для общей или профессиональной дискуссии. Сегодня многие удивлены, почему немало людей до сих пор пользуется форумами. Ведь на уровне мегаполисов считается, что форум – это уже прошлый век.  Но в городах поменьше это может быть и не так.

Один наш собеседник из Воронежа говорил, что, несмотря на разные социальные сети, многие люди делают покупки через форум. Потому что там люди больше доверяют друг другу. А вот почему так происходит –  отдельный большой вопрос, который мы, надеюсь, еще будем исследовать.

– Получается, чтобы понять Интернет в целом, нам нужно смотреть сейчас на эти локальные, единичные случаи, так?

– И да и нет. Тема Интернета всегда была связана с большими вопросами, политикой, с изменениями, которые происходят в мире. Поэтому возникают и умножаются надежды и страхи по поводу этих изменений, и часто в них замешан Интернет. Когда мы говорим об Интернете, условно говоря, снаружи, как о чем-то, что взаимодействует с социальными институтами, появляется Интернет как нечто целостное, хотя и многосоставное. Важно понять, как это происходит, и удерживать напряжение между частным опытом и теми выводами, которые мы читаем в статьях ученых, экспертов и футурологов.

– А как вы сами реагируете на вопрос о том, что приносит нам Интернет? У вас есть на него ответ?

– У меня есть идея: переформулировать этот вопрос. Ведь Интернет сейчас все чаще называют вездесущим, он стал частью повседневной рутины. Иногда все же видим его как нечто отдельное, а иногда совсем забываем, что мы все пользователи. Мне кажется важным, в каких случаях и почему мы начинаем говорить об Интернете как о чем-то отдельном, а когда – перестаем. И отмечать, что так же поступают политики, корпорации, активисты. В этой мерцающей видимости и есть самое интересное в Интернете, его политическая и социальная сила.