Личность
Переусердствовавший Малюта

Я ИМЕЛ удовольствие беседовать с человеком, который знал Николая Ивановича Ежова, сиживал с ним за одним столом. Это известный писатель Лев Разгон. Он прошел лагеря, выжил. Он был зятем Ивана Михайловича Москвина, который в конце 30-х гг. ведал в ЦК руководящими партийными кадрами и сделал Ежова своим помощником. Вот что рассказывал Лев Разгон:

- Москвин приезжал домой обедать и привозил с собой Ежова. Тот был очень маленького роста и вызывал, как все маленькие люди, жалость, даже нежность. Он был очень тихий, худой, молчаливый, всегда одет одинаково - в синюю сатиновую косоворотку и мятый костюм. Жена Москвина Софья Александровна его опекала и называла его "воробышком": "Воробышек, вам нужно побольше есть!"

Разгон однажды спросил Москвина, хороший ли работник Ежов и как высоко тот его ценит.

Москвин подумал и ответил:

- Ежов, вероятно, лучший работник из тех, кого я знаю. Отдав ему приказание, можно его не проверять. Он все сделает. У него только один недостаток.

- А, значит, он что-то может сделать не так?

- Нет, он все сделает. Но он никогда не остановится. Во всяком деле есть известный предел, когда надо остановиться. Ежов никогда не останавливается...

И Москвин, и его жена Софья Александровна были арестованы. Ивана Михайловича расстреляли в 1937 г. А что касается судьбы Софьи Александровны, то Разгон был уверен, что она погибла в Мордовии, в тех лагерях, где держали жен - членов семей врагов народа...

Прошли годы, и на Лубянке Льву Разгону показали дело Софьи Александровны. Он увидел постановление о ее аресте. Это был, собственно, ордер на арест Москвина. На нем резолюция наркома Ежова: "К исполнению. Арестовать". И приписка: "И жену его тоже".

В деле Софьи Александровны протоколы двух допросов. На первом она "призналась", что, будучи женой Москвина, знала о всех его преступлениях. Обычный протокол допроса члена семьи врага народа. Потом долгий перерыв. И вдруг на втором допросе она признает, что по заданию английской разведки пыталась отравить Ежова...

После XX съезда следователь, который ее допрашивал, рассказал, что жена Москвина была арестована как ЧСИР - член семьи изменника Родины, ее ждал лагерь. Но следователей вызвал Ежов и приказал: получите от нее показания о том, что она хотела меня отравить. Софью Александровну расстреляли.

Почему Ежов решил уничтожить женщину, которая была к нему так добра? Это одна из тайн странной и страшной души...

ДОЛГАЯ ДОРОГА В КРЕМЛЬ

Петербургские авторы Борис Борисович Брюханов и Евгений Николаевич Шошков написали очень подробную биографию Ежова, но все равно в истории его жизни остаются белые пятна.

Не удалось толком выяснить, кто были его родители. Да это и не так важно. Известно, что учился будущий нарком совсем мало (два-три года) и остался необразованным, малограмотным человеком, зато обладал каллиграфическим почерком.

В годы его взлета писали, что он занимался активной революционной работой, чего, судя по всему, тоже не было. Но все-таки 5 мая 1917 г. - до Октябрьской революции - он вступил в партию большевиков. Женился на образованной женщине - Антонине Алексеевне Титовой, которая не только закончила гимназию, но и поступила в Казанский университет. Она поехала в Москву и нашла себе неплохую работу - заведующей культотделом профсоюза химиков. Вслед за ней в столицу приехал и Николай Иванович. В ЦК обратили внимание на молодого партийца, через полгода в феврале 1922-го отправили его секретарем обкома в Марийскую автономную область.

Историки тщетно пытаются понять, кто покровительствовал Ежову, кто включил его в партийную элиту, кто давал ему высокие партийные должности. Связи и знакомства, конечно, - большое дело в карьере. Но в те времена ощущался очевидный голод на партийные кадры, не хватало элементарно грамотных людей для исполнения секретарских функций, каждый толковый человек был нужен. А Николай Иванович Ежов был толковым работником.

В марте 1922-го Ежов с женой поехали в Краснококшайск, который сейчас называется Йошкар-Олой. Но он вел себя грубо, высокомерно, поссорился с местными работниками, и уже осенью ЦК его отозвал.

Следующего назначения ему, правда, пришлось ждать долго, но в марте 1923-го его рекомендовали секретарем Семипалатинского губернского комитета партии. Там у Ежова тоже не заладилось. Он переехал в Оренбург с понижением - на должность завотделом обкома, а потом все же стал секретарем крайкома в Кзыл-Орде - этот город был тогда столицей Казахской АССР. Видимо, была у Ежова организаторская жилка.

Летом 1927-го его вызвали в Москву - заведующий организационно-распределительным отделом ЦК Москвин предложил ему должность инструктора. Этот низший в цековской иерархии пост стал для Ежова трамплином. На Старой площади он понравился и приобрел славу человека, умеющего работать с людьми. В ноябре 1930-го Ежов был назначен заведующим орграспредотделом ЦК, стал ведать всеми партийными кадрами. Заведующий этим важнейшим отделом подчинялся непосредственно Сталину. Москвина к тому времени из партийного аппарата убрали.

При этом Ежов, судя по воспоминаниям, вел себя скромно, казался доступным и приятным человеком, держался весьма демократично, любил выпить и погулять, хорошо пел и сочинял стихи. Бухарин считал его человеком "доброй души".

В 1933-м его назначили председателем центральной комиссии по чистке партии. На XVII съезде избрали заместителем председателя Комиссии партийного контроля. 1 февраля 1935 г. Ежова избрали секретарем ЦК. Вместо Кагановича он возглавил Комиссию партийного контроля.

"МУДРОЕ РЕШЕНИЕ НАШЕГО РОДИТЕЛЯ"

25 сентября 1936 г. Сталин прислал из Сочи телеграмму членам политбюро, которую вместе с ним подписал Жданов:

"Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока..."

На следующий день в Москве оформили решение. Ежов сохранял все свои партийные должности, оставался секретарем ЦК и председателем Комиссии партийного контроля. Политбюро обязало его "девять десятых своего времени отдавать НКВД".

Лазарь Каганович написал наркому тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе:

"Главная наша последняя новость - это назначение Ежова. Это замечательное мудрое решение нашего родителя назрело и встретило прекрасное отношение в партии и в стране. У Ежова наверняка дела пойдут хорошо".

Назначение народным комиссаром внутренних дел не было для Ежова повышением. Его партийные должности были неизмеримо выше. Политические решения принимались в ЦК, наркомы были просто высокопоставленными исполнителями. Вот такого суперревностного исполнителя Сталин нашел в лице Ежова. Он был человеком со стороны, ни с кем не связанным, никому не обязанным. Он, по мнению генсека, мог и должен был действовать в тысячу раз активнее Ягоды, который слишком врос в аппарат госбезопасности.

23 февраля 1937 г. в Москве начал работу печально известный февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б).

"За несколько месяцев, - зловещим голосом сказал Ежов, - не помню случая, чтобы кто-нибудь из хозяйственников и руководителей наркоматов по своей инициативе позвонил бы и сказал: "Товарищ Ежов, что-то мне подозрителен такой-то человек, что-то там неблагополучно, займитесь этим человеком".

Таких фактов не было. Чаще всего, когда ставишь вопрос об аресте вредителя, троцкиста, некоторые товарищи, наоборот, пытаются защищать этих людей".

Бывший сотрудник НКВД Михаил Шрейдер вспоминал, как, собрав руководящий состав наркомата, Ежов сказал:

- Вы не смотрите, что я маленького роста. Руки у меня крепкие - сталинские, - при этом он протянул вперед обе руки, как бы демонстрируя их сидящим. - У меня хватит сил и энергии, чтобы покончить со всеми троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами...

Сделав выразительную паузу, он с угрозой закончил:

- Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, не- взирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа.

Выступая на пленуме ЦК в июне 1937-го, Ежов сказал, что "существует законспирированное контрреволюционное подполье, страна находится на грани новой гражданской войны, и только органы госбезопасности под мудрым руководством И.В. Сталина способны ее предотвратить".

В начале июня центральные комитеты нацреспублик, обкомы и крайкомы получили из ЦК телеграмму за подписью Сталина, где говорилось, что кулаки, которые возвращаются в родные места после ссылки, "являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных выступлений".

Предлагалось поставить всех бывших кулаков на учет для того, чтобы "наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки". Остальных - подготовить к высылке. Для проведения операции ЦК требовал образовать во всех областях тройки - секретарь партийного комитета, начальник управления НКВД и прокурор.

Это было начало большого террора. Ежов в те месяцы бывал в кабинете Сталина чаще любого другого руководителя страны. Все края и области получили разнарядку - сколько людей им следовало арестовать. Арестованных делили на две категории: по первой - немедленно расстреливали, по второй - давали от 8 до 10 лет.

Расстрелять по всей стране предполагалось почти 76 тыс. человек, отправить в лагеря - около 200 тыс. Приказ о чистке вызвал невиданный энтузиазм на местах - областные руководители просили ЦК разрешить им расстрелять и посадить побольше людей. Увеличение лимита по первой категории утверждал лично Сталин. Он никому не отказывал.

Помимо этого составлялись списки высокопоставленных "врагов народа", которые подлежали суду военного трибунала. Приговор объявлялся заранее: расстрел. Эти расстрельные списки Ежов посылал на утверждение Сталину, Молотову и другим членам Политбюро. Найдены 383 таких документа. Генсек в обязательном порядке заставлял всех членов Политбюро их подписывать. Он знал цену круговой поруке, чистеньким никто не остался.

15 августа Ежов подписал новый приказ N 00486 - началась операция по аресту "жен изменников Родины, членов правотроцкистских, шпионско-диверсионных организаций, осужденных Военной коллегией и военными трибуналами по первой и второй категориям". Детей тоже ждала печальная судьба - тех, кто постарше, отправляли в исправительно-трудовые колонии, маленьких отдавали в детские дома.

Зачем Сталину понадобилось так жестоко расправляться с семьями репрессированных? Не только для того, чтобы внушить стране дополнительный страх. Он не хотел, чтобы жены и дети арестованных оставались на свободе, жаловались соседям и коллегам и рассказывали о том, что их мужья и отцы невиновны. Зачем же позволять им сеять сомнения в правильности сталинских решений?

Генеральный секретарь исполкома Коминтерна Георгий Димитров 7 ноября 1937 г. записал в дневник, что на обеде у Ворошилова после праздничной демонстрации Сталин сказал: "Мы не только уничтожим всех врагов, но и семьи их уничтожим, весь их род до последнего колена..."

В 1937-м было арестовано за контрреволюционные преступления 936 750 чел., в 1938-м - 638 509. В 1937 г. расстреляли 353 074 чел. (т.е. больше, чем каждого третьего). В 1938 г. - 328 618 (каждого второго).

Под руководством Сталина Ежов провел массовую чистку Красной Армии. Она началась с расстрела маршала Тухачевского и еще семи крупных военачальников.

БАРСКАЯ ЛЮБОВЬ К ЕЖЕВИЧКЕ

Известный врач и писатель Виктор Давидович Тополянский пишет, что Ежов был тщедушный и низенький - всего 160 см. Задержка физического развития при сохранении детских пропорций тела именуется инфантилизмом. Нарушение функций желез внутренней секреции могло быть вызвано врожденным сифилисом, туберкулезом, алкоголизмом родителей, черепно-мозговой травмой или недоеданием в раннем детстве.

"Не была ли сопряжена его физическая неполноценность с определенной инфекцией или травмой черепа, оставившей небольшой шрам на лице, с бедностью и алкоголизмом родителей, отправивших его на завод в четырнадцать лет, или с каким-то заболеванием щитовидной железы либо гипофиза?" - задается вопросом доктор Тополянский.

Он пишет о задержке психического развития наркома, о незрелом, ограниченном мышлении: "Его интеллект и эмоции застыли на уровне ребенка и зацементировались фантастическим невежеством...

Нуждается в пояснении и феноменальный садизм Ежова. Чувство собственной неполноценности и потребность в компенсации породили в нем особую жестокость испорченного и недоразвитого ребенка, готового - при условии безнаказанности - бесконечно мучить любое живое существо слабее себя".

Сталин называл наркома "Ежевичка". Он нравился ему тем, что не гнушался черновой работы. Один из следователей секретно-политического отдела НКВД с гордостью рассказывал товарищам, как к нему в кабинет зашел нарком. Спросил: признается ли подследственный:

- Когда я сказал, что нет, Николай Иванович как развернется и бац его по физиономии. И разъяснил: "Вот как их надо допрашивать"!

Сталин часто приглашал Ежова к себе, играл с ним в шахматы. Но барская любовь, тем более любовь диктатора, недолга. 27 января 1937-го Ежову присвоили звание генерального комиссара государственной безопасности. На следующий день "Правда" напечатала его парадный портрет.

17 июля 1937-го "за выдающиеся успехи в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственного задания" Ежова наградили орденом Ленина. 27 июля орден вручал Калинин, который сказал, что "Николай Иванович проявил исключительно широко свои способности и добился превосходных результатов".

В его честь небольшой город Сулимов на Северном Кавказе переименовали в Ежово-Черкесск. Его славили газеты. О нем слагали стихи.

На торжественном собрании, посвященном двадцатилетию ВЧК-ОГПУ-НКВД, с докладом выступал Анастас Микоян: "Учитесь у товарища Ежова сталинскому стилю работы, как он учился и учится у товарища Сталина... Славно поработало НКВД за это время!"

Ежов находился на вершине карьеры - кандидат в члены Политбюро, член оргбюро и секретарь ЦК ВКП(б), председатель Комиссии партийного контроля, заместитель председателя Комитета резервов Совета труда и обороны, член исполкома Коминтерна. Его избрали депутатом Верховного Совета СССР, а также Верховных Советов нескольких автономных республик - Татарской, Башкирской, Удмуртской и немцев Поволжья.

В деле Ежова хранятся сбереженные им письма от товарищей. Вот записка Серго Орджоникидзе:

"Здравствуй, дорогой Ежов.

О тебе идет плохая молва: не спишь, не обедаешь и всякие подобные прелести. Я должен по-дружески тебе сказать, что ежели ты свалишься, поставишь себя, партию и всех нас в дурацкое положение...

Твой Серго."

Шрейдер вспоминает, что рассказал ему его тогдашний начальник Станислав Францевич Реденс, свояк Сталина, в 1938-м наркомвнудел Казахстана. По словам Реденса, после выпивки на даче Ежов разоткровенничался с подчиненными:

- Чего вам бояться? Ведь вся власть в наших руках. Кого хотим - казним, кого хотим - милуем. Вот вы - начальники управлений, а сидите и побаиваетесь какого-нибудь никчемного секретаря обкома. Надо уметь работать. Вы ведь понимаете, что мы - это все. Нужно, чтобы все, начиная от секретаря обкома, под тобой ходили. Ты должен быть самым авторитетным человеком в области...

Если Ежов действительно вел такие разговоры, то о них наверняка сразу же доносили Сталину, которого это могло убедить в том, что нарком внутренних дел очень неумный человек, раз говорит такие вещи. Никто, даже НКВД, не может быть выше партии...

К началу 1938-го Сталин, вероятно, уже считал, что Ежов свою задачу выполнил. И партийный рост его остановился - в Политбюро он так и не был избран, остался кандидатом.

В 1938-м Ежов написал в ЦК, Верховный Совет СССР и Верховный Совет РСФСР записку с предложением переименовать Москву в Сталинодар. Хотел услужить хозяину, сделать ему приятное, но не угадал. Сталин этого не захотел: чувствовал, что это будет плохо воспринято. И разозлился на Ежова. Хорошо, когда есть преданный и неутомимый исполнитель, но неумный нарком стал его раздражать. Сталину нужен был новый человек. Столь же безжалостный, но более толковый.

9 января 1938 г. ЦК принял постановление "О фактах неправильного увольнения с работы родственников лиц, арестованных за контрреволюционные преступления".

14 января 1938-го приняли еще одно постановление "Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков". Доклад прочитал преемник Ежова на посту начальника отдела партийных кадров Георгий Маленков. Все выступавшие призывали "не обвинять людей огульно, отличать ошибающихся от вредителей". Все это для людей понимающих означало, что работой Ежова недовольны, что его эра заканчивается и что он будет объявлен виновным во всех несправедливостях.

В августе у Николая Ивановича Ежова появился новый первый заместитель - Лаврентий Павлович Берия. Для первого секретаря ЦК Грузии назначение было явным понижением - оно имело смысл только в том случае, если Берия собирался в самом скором времени сменить Ежова и должен был просто принять дела. В ноябре приказы по наркомату (невиданное дело!) издавались уже за двумя подписями. Ежов уже не был властен даже над собственным аппаратом.

Тем временем нарастала критика наркомата. 17 ноября 1938-го ЦК и правительство приняли постановление "Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия". В нем говорилось о "крупнейших недостатках и извращениях в работе органов НКВД". Постановление ликвидировало тройки и требовало производить аресты только с санкции суда или прокурора.

Это постановление обычно трактуется как сигнал к прекращению массовых репрессий. Однако репрессии продолжались и при Берии, более того, постановление помогало находить новых врагов - внутри самого наркомата. Ордера на арест прокуратура выдавала бесперебойно. А особое совещание при НКВД работало столь же эффективно, как и тройки. Но постановление создавало алиби для Сталина и политбюро и звучало как смертный приговор Ежову.

СУД И РАССТРЕЛ

8 апреля 1938 г. Ежова назначили по совместительству еще и наркомом водного транспорта. Сталин действовал по испытанной схеме: убирал главного чекиста в сторону, готовя к аресту и суду.

За две недели до изгнания Ежова генсек заставил его своей рукой написать, на кого из крупных работников, прежде всего членов Политбюро, в НКВД есть доносы, кто в чем обвиняется. Получился довольно большой список. Не на машинке отпечатанный документ - это можно подделать, а рукописный.

Этот документ Сталин хранил в своем архиве до самой смерти. В этих доносах на членов Политбюро не было ничего особенного - какие-то сомнительные, двусмысленные высказывания, кем-то заботливо записанные и принесенные в НКВД. Но важно не содержание, а сам факт наличия такого документа. При необходимости он легко обрастал другими такими же доносами и показаниями уже арестованных.

Поводом для ареста Ежова стал донос начальника управления НКВД по Ивановской области Валентина Журавлева. Скорее всего он писал под диктовку сверху: уж больно смело Журавлев обвинял наркома в том, что он покровительствовал сомнительным людям. Такое можно было написать, только будучи уверенным, что судьба наркома уже решена. Журавлева похвалил сам Сталин, его перевели в Москву, а при Берии уничтожили.

23 ноября 1938 г. Ежов провел в кабинете Генерального секретаря почти четыре часа - с 21.15 до 01.00. Присутствовали также Молотов и Ворошилов, в то время главные доверенные лица Сталина.

В тот же день Ежов написал большое покаянное письмо, попросил освободить его от работы наркома внутренних дел. Закончил его словами: "Даю большевистское слово и обязательство перед ЦК ВКП (б) и перед тов. Сталиным учесть все эти уроки в своей дальнейшей работе, учесть свои ошибки, исправиться и на любом участке, где ЦК сочтет необходимым меня использовать, оправдать доверие ЦК".

Даже такому человеку была свойственна некоторая наивность. Николай Иванович должен был бы понимать, что его ждет. Но верил, что его, такого преданного Сталину, пощадят. Ну снимут с должности, ну арестуют, но не расстреляют же! За что его расстреливать?

Но оправдания уже никого не интересовали. Ежов и его команда были отработанным материалом. Наркомат внутренних дел был поручен новой бригаде во главе с Лаврентием Павловичем Берией, которая старательно уничтожала своих предшественников.

Смена команды имела для Сталина еще один очевидный плюс - на Ежова и его людей можно было переложить ответственность за все "перегибы" и ошибки. Партия сурово наказала преступивших закон... И люди видели, как справедлив Сталин и как ему трудно, когда вокруг столько врагов.

На следующий день после разговора с Ежовым, 24 ноября генсек подписал вполне нейтральное решение Политбюро об освобождении от обязанностей наркома внутренних дел, "учитывая как мотивы, изложенные в заявлении тов. Ежова, так и его болезненное состояние, не дающее ему возможности руководить одновременно двумя большими наркоматами".

Еще через день, 25 ноября Берия становится наркомом внутренних дел.

9 апреля 1939-го появился указ Президиума Верховного Совета СССР о разделении наркомата водного транспорта, который не выполняет плана перевозок, на два - морского и речного флота. Тем самым Ежов остался без работы.

На следующий день, 10 апреля бывшего наркома вызвал к себе только что избранный секретарем ЦК и назначенный начальником управления руководящих кадров Георгий Максимилианович Маленков. Он занял кресло, в котором в пору своего расцвета сидел Ежов. Но эпоха Николая Ивановича закончилась. В кабинете Маленкова его арестовали. Ордер подписал новый нарком Лаврентий Павлович Берия.

Его отвезли в Сухановскую следственную тюрьму особого режима. Там держали ограниченное число заключенных.

После ареста он написал записку Берии:

"Лаврентий!

Несмотря на суровость выводов, которые заслужил и принимаю по партийному долгу, заверяю тебя по совести в том, что преданным партии, т. Сталину останусь до конца.

Твой Ежов".

Ежова обвиняли в "изменческих, шпионских взглядах, связях с польской и германской разведками и враждебными СССР правящими кругами Польши, Германии, Англии и Японии", в заговоре и подготовке государственного переворота, намеченного на 7 ноября 1938 г.

Николай Иванович признал, что германская разведка завербовала его в 1930 г., что он работал на троцкистов и готовил теракты против вождя - собирались стрелять в Сталина во время банкета или во время просмотра кинофильма.

Накануне суда в Сухановскую тюрьму приехал Берия и о чем-то говорил с Ежовым. О чем? Вероятно, он проводил те же беседы, что вел еще недавно сам Николай Иванович: объяснял, что надо признаваться в своей вине, тогда появится шанс на снисхождение. Так или не так, спросить уже некого, поскольку расстреляли и Ежова, и Берию.

Но на следующий день в последнем слове Ежов говорил:

"Вчера еще в беседе с Берия он мне сказал: Не думай, что тебя обязательно расстреляют. Если ты сознаешься и расскажешь все по-честному, тебе жизнь будет сохранена".

На суде Ежов по существу отверг все обвинения и закончил свою последнюю речь так:

"1. Судьба моя: жизнь мне, конечно, не сохранят... Прошу одно: расстреляйте меня спокойно, без мучений.

2. Ни суд, ни ЦК мне не поверят, что я не виновен. Я прошу, если жива моя мать, обеспечить ей старость и воспитать мою дочь.

3. Прошу не репрессировать моих родственников и земляков, так как они совершенно ни в чем не повинны...

Прошу передать Сталину, что все, что случилось, является просто стечением обстоятельств, и не исключена возможность, что и враги приложили свои руки, которые я проглядел. Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах".

4 февраля 1940-го после суда, который завершился в один день, Ежов был расстрелян в подвале на Никольской улице по приговору военной коллегии Верховного суда.

* * *

Отрывок из новой книги писателя Леонида Млечина "Председатели КГБ", которая выходит в издательстве "Центрполиграф".