Евгений Горбунов Можно с уверенностью утверждать, что начало 1930-х годов оказалось одним из самых тяжелых периодов для начальника советской военной разведки Яна Берзина. В июле 1929-го он лишился высококвалифицированного профессионала Бронислава Бортновского, работавшего в органах ВЧК с начала 1918 года, тяжело раненного в том же году - 30 августа - при штурме здания английского посольства в Петрограде (у него навсегда осталась парализованной правая рука), а в январе 1920-го направленного в Регистрационное управление Полевого штаба Реввоенсовета Республики (так именовалась военная разведка до апреля 1921 года, затем - РУ Штаба Красной Армии, 4-е Управление Штаба РККА, потом - вновь РУ и т.д.). Почти три года Бортновский возглавлял важнейший в 4-м Управлении 2-й (агентурный) отдел, но в связи с болезнью был направлен в распоряжение Главного управления РККА, а вскоре - зачислен в резерв армии.
ОДИНОЧЕСТВО ЯНА БЕРЗИНА
Руководство резидентурами и отдельными агентами попало в руки человека слабого и, мягко говоря, малокомпетентного в столь специфической сфере. Недавний политработник Рубен Таиров не обладал опытом, знаниями и навыками своего предшественника. Партийный стаж, преданность ВКП(б), поддержка в цековских кабинетах - все это не давало никаких гарантий успешной деятельности в такой необычайно трудной области, каковой всегда являлась тайная война. Однако Берзин не смог противиться напору чиновников со Старой площади, выдвинувших преданного, идейно выдержанного, проверенного товарища.
Таким образом, начальник 4-го Управления потерял надежную поддержку "снизу". Ведь у него теперь не было заместителя, которому он мог бы со спокойным сердцем доверить дела в свое отсутствие. Согласно действующему "Положению о 4-м Управлении Штаба РККА" у Берзина имелись два помощника - начальники информационного и агентурного отделов. Но первый -Александр Никонов, хороший аналитик - не занимался агентурной разведкой. А на "варяга" Таирова надеяться не приходилось.
Вдобавок в ту пору Берзин лишился прикрытия "сверху". В 1924 году его кандидатуру на пост начальника управления поддержал в ЦК зампред Реввоенсовета Иосиф Уншлихт, курировавший военную разведку. Берзин привык трудиться под покровительством Уншлихта и к некоторой самостоятельности в общении с верхами. Поскольку Уншлихт знал Берзина еще по Западному фронту, где они оба находились в 1920-м, он не досаждал начальнику Разведупра мелочной опекой, предоставлял ему свободу действий при общении и с партийными структурами, и с руководством Коминтерна, когда дело касалось таких деликатных проблем, как подготовка разведывательных и диверсионных кадров или совместные акции с Отделом международных связей Коминтерна. Такой стиль работы позволил Берзину стать за несколько лет весьма заметной фигурой в советских верхах, поскольку именно он, в частности, держал в своих руках тайные контакты с Рейхсвером, через него шла в политбюро ЦК ВКП(б) вся политическая и военная информация из Китая.
Но в 1930-м Уншлихта перевели в Высший совет народного хозяйства СССР на должность заместителя председателя ВСНХ. Его место в военном ведомстве занял Ян Гамарник, который был дилетантом в вопросах разведывательной службы. Рассчитывать на его помощь, также как и на свободу действий, Берзин уже не мог. Положение усугубилось и в связи с тем, что по новому распределению обязанностей 4-е Управление отныне подчинялось непосредственно наркому по военным и морским делам, то есть начальник разведки остался один на один с Климентом Ворошиловым, человеком ограниченным и некомпетентным, которому трудно было что-либо доказать.
Следует отметить, что в начале 1930-х годов, помимо 120 человек штатного состава, в 4-м Управлении имелось и около 350 секретных сотрудников или "прикомандированных", как они числились в документах. Держать в своих руках деятельность около 500 человек не под силу ни одному руководителю. Попытка советской литературы 1960-1970-х годов, заданная руководством ГРУ, представить Василия Давыдова и Оскара Стиггу в качестве ближайших и надежных соратников Берзина при знакомстве с архивными документами не выдерживает критики. Они (особенно Давыдов) были мелковаты для подобной роли.
Результаты кадровых перестановок внутри управления, связанные с приходом нового неопытного и неквалифицированного начальника агентурного отдела, вскоре начали сказываться в полной мере. Берзин не смог в одиночку руководить разросшимся разведывательным аппаратом.
А тут еще грянул и знаменитый процесс "Промпартии". Дутое сфальсифицированное дело с надуманными обвинениями подсудимых во всех смертных грехах сопровождалось громогласными заявлениями о подготовке Францией в союзе с Польшей войны против СССР. От военной и политической разведок требовали представить доказательства интервенционистских замыслов Парижа и Варшавы, их активной поддержки в Лондоне и Вашингтоне. Обе советские спецслужбы были буквально подняты по боевой тревоге. Резидентуры Иностранного отдела ОГПУ и 4-го Управления Штаба РККА в странах Европы и США начали вовсю теребить свою агентуру.
Привлекались для такой работы и сотрудники военных атташатов СССР, которые традиционно находились под "колпаком" местных контрразведок. К сожалению, подбор военных атташе и их помощников не всегда зависел от начальника 4-го Управления, иногда на эти должности назначали строевых командиров Красной Армии, не имевших специальной разведывательной подготовки. И как следствие неумения контактировать с агентурой, уходить от наружного наблюдения, слабого знания языка и страны пребывания - элементарные провалы, которых можно было бы избежать.
ВАРШАВСКИЙ СКАНДАЛ
Вечером 11 июля 1931 года сотрудники польской контрразведки вели наблюдение за "объектом" на одной из варшавских улиц. Находившийся под их присмотром мужчина подошел к стоявшему у тротуара легковому автомобилю, внимательно посмотрел по сторонам и юркнул в салон. После короткой беседы владельцу машины был передан пакет.
Дальнейшие события развивались по классической схеме детективной литературы. В момент передачи пакета дверцы автомобиля распахнулись, сверкнула вспышка фотоаппарата, обоих собеседников попросили выйти и предъявить документы. Севший в машину человек оказался майором разведывательного отдела польского Генерального штаба Петром Демковским, а владельцем автомобиля - помощник советского военного атташе в Варшаве Василий Боговой.
Задержанных доставили в полицейское управление. Там в присутствии представителя полпредства вскрыли пакет, сфотографировали обнаруженные в нем секретные документы и составили протокол. После его подписания обладавший дипломатической неприкосновенностью Василий Боговой был отпущен, а майор Демковский - арестован. Не дожидаясь неизбежного демарша польских властей и объявления "персоной нон грата", советский дипломат в ту же ночь выехал в Данциг и оттуда на самолете Люфтганзы через Кенигсберг улетел в Москву. Судьба Демковского сложилась куда печальней: после обыска на его квартире, где удалось обнаружить неопровержимые доказательства шпионской деятельности офицера в пользу СССР, и в полном смысле слова молниеносного предварительного следствия он уже 18 июля был приговорен военным трибуналом к смертной казни за государственную измену и в тот же день расстрелян в цитадели Варшавской крепости.
Шифровка о событиях в польской столице легла на стол Берзина уже утром 12 июля. Он, конечно, хорошо понимал значение провала Богового для 4-го Управления. Дипломатический скандал, шум в европейской прессе, в эмигрантской печати... Но главное - военная разведка лишилась ценнейшего источника, предстояли неизбежные и очень неприятные доклады и наркомвоенмору Ворошилову, и на самом "верху". Правда, все теперь зависело от официальной Варшавы: предадут там ЧП с Боговым огласке или нет.
Надежды Берзина на то, что на этот раз удастся обойтись без излишнего шума, не оправдались. Власти Речи Посполитой не стали скрывать инцидент, и 20 июля польские и эмигрантские газеты в Варшаве начали публиковать подробности провала советской военной разведки. Причем 22 июля в московских "Известиях" появилась заметка, в которой кратко сообщалось, что, дескать, варшавская печать рассказывает о связях майора польского Генштаба Демковского с заместителем советского военного атташе Боговым, который получал от своего агента секретные документы. Поскольку улики были бесспорны, то на этот раз обошлось без трафаретных заявлений о "происках реакционной черносотенной прессы".
23 июля заместитель наркома иностранных дел Николай Крестинский направил письмо Сталину (копия Ворошилову и Гамарнику) о провале Богового. С вернувшимся в Москву неудачливым разведчиком разговаривал Гамарник. Боговой сообщил, что он отправился 16 июля из Варшавы по железной дороге, получив предварительно в польском МИДе визу на въезд в Данциг и на обратный приезд из этого "вольного города" в столицу Польши. Таким образом, по словам Крестинского, "отъезд т. Богового носил характер совершенно открытого официального отъезда, и так как он уехал через пять дней после происшествия, говорить о его бегстве, как пишет польская печать, не приходится". Вместе с тем Крестинский подчеркивал в своем письме: он, мол, не думает, что можно настаивать на возвращении Богового в Варшаву, так как работать ему там было бы невозможно и его возвращение вызвало бы взрыв враждебных выступлений в польской печати. К тому же поляки не дадут Боговому въездную визу.
Но и просто так оставлять без ответа инцидент не хотелось. Поэтому Крестинский предложил Сталину вызвать польского посла Патека и сделать ему следующее заявление: "...т. Боговой приехал в Москву и сделал доклад своему начальству. В результате этого доклада советское правительство пришло к полному убеждению, что т. Боговой никакого отношения к приписываемому майору Демковскому предательству не имеет, что т. Боговой вел себя вполне лояльно по отношению к польскому правительству. Советское правительство не видит поэтому никаких оснований для отзыва т. Богового. Учитывая, однако, что при сложившемся в варшавских официальных кругах отношении к т. Боговому последнему было бы трудно выполнять возложенные на него обязанности, советское правительство решило дать т. Боговому другое назначение". В переводе на обычный язык это означало - сделать хорошую мину при плохой игре.
Итак, публичного скандала избежать не удалось, и 25 июля Крестинский докладывал членам политбюро ЦК ВКП(б) подробности провала. Решили вызвать Богового для объяснений. 5 августа на политбюро опять обсуждали деятельность Богового и варшавский "прокол". Выступали Сталин и нарком иностранных дел Максим Литвинов. Интересы военного ведомства представлял Ян Гамарник. Очевидно, ему удалось оправдаться, так как Боговой получил только выговор (даже не строгий), из разведки его не выгнали. Интересен последний пункт постановления, где говорится, что военные атташе являются представителями Реввоенсовета СССР, а не 4-го Управления Штаба РККА. То есть военным дипломатам предписывалось представлять в стране интересы высшей структуры руководства Вооруженными силами Советского Союза в стране пребывания и не лезть в разведывательные дела, где можно нажить кучу неприятностей.
Неприятности тогда обошли стороной Берзина. Начальник 4-го Управления не получил даже выговора от "инстанции", и в кабинет Сталина для разноса его тоже не вызвали. Может быть, сыграло роль выступление Гамарника, который принял огонь на себя, или Боговой сумел доказать, что документы, которые нес майор Демковский на встречу, были настолько ценными, что ради их получения стоило идти на угрозу провала. Сейчас без архива ГРУ, где наверняка осел отчет Богового о встрече в Варшаве, установить истину невозможно. Важно одно - гроза миновала.
"ПРОКОЛЫ" В ГЕРМАНИИ И АВСТРИИ
Но 1931 год принес Берзину также ряд серьезных неудач в Германии. 14 апреля немецкие и русские эмигрантские газеты Берлина сообщили об аресте 13 германских коммунистов. Они обвинялись в краже производственных секретов на химических заводах концерна "И.Г. Фарбениндустри" по поручению советского торгпредства, то есть в промышленном шпионаже. 25 апреля печать проинформировала читателей, что взятый под стражу в Аахене инженер Пеш сознался в том, что выполнял задания в сфере научно-технической разведки для СССР. 8 мая - новые публикации. Признал себя виновным в тех же преступлениях еще один арестованный - инженер машиностроительного завода в Кельне. За солидное вознаграждение он передавал секретные сведения служащим советского торгпредства.
27 сентября появляется очередная весть на ту же тему. На металлургическом заводе в Тангермюнде схвачены еще два коммуниста. И опять-таки за промышленный шпионаж в пользу Советского Союза.
Немцы предъявили претензии по дипломатическим каналам в ноябре, когда следствие было закончено и имелись неопровержимые улики. Демарш Берлина обсуждался на заседании политбюро 10 ноября. А накануне, 9 ноября, в Кремль вызвали начальника военной разведки. В присутствии Ворошилова Берзин отвечал на вопросы Сталина. Пришлось руководителю 4-го Управления объясняться и на высшем партийном ареопаге. Вопрос был серьезным, и потому на политбюро выступали Сталин, Молотов, Ворошилов, Мануильский. По итогам обсуждения в протокол записали, что Берзин нарушил постановление ЦК ВКП(б) от 8 декабря 1926 года о запрещении привлекать членов иностранных компартий к разведывательной работе. Ему поставили на вид (самая малая форма партвзыскания в те годы) и решили для выяснения всех обстоятельств дела образовать комиссию под председательством Лазаря Кагановича
На заседании политбюро 20 ноября комиссия доложила, что после опроса Берзина и вызванных из Германии сотрудников 4-го Управления Гришина и Улановского выяснилось следующее: последние проигнорировали требования директивы своего руководства, выдержанной в духе решений ЦК, в части, предлагавшей привлекавшихся к агентурной работе иностранных коммунистов исключать формально из партии. Берзина обязали принять действенные меры, обеспечивающие полное проведение в жизнь постановления ЦК от 8 декабря 1926 года. Политбюро предупредило, что малейшая попытка обойти решение ЦК повлечет за собой исключение из ВКП(б). Для нелегала это было самое страшное наказание, так как без партийного билета он сразу же становился невыездным и его выгоняли из разведки.
Последний удар в 1931 году по агентурной сети советской военной разведки в Европе был нанесен австрийской полицией. 9 декабря газеты сообщили об аресте в Бадене группы коммунистических агентов. Они обслуживали расположенную в этом курорте под Веной радиостанцию, которая передавала в Москву радиограммы, содержащие сведения, добываемые агентами 4-го Управления Штаба РККА в посольствах крупнейших европейских государств в Берлине, Брюсселе, Праге, Берне и других столицах. Возглавлял этот радиоцентр некий Мартин Клейн, обладатель германского паспорта, но австрийской полиции удалось установить его подлинную фамилию - Абелтынь. Вместе с ним были арестованы его жена Рут Клейн (она же Гертруда Браун) и еще четыре человека. У них у всех тоже были германские паспорта. Поскольку арестованные не занимались шпионажем против Австрии, здешние власти не стали устраивать дипломатический скандал и показательный судебный процесс, а просто выслали этих людей из страны. До разбирательства на политбюро с вызовом на "ковер" Берзина дело тоже не дошло.
ОЧЕВИДНЫЕ ПРИЧИНЫ
Между тем незадолго до варшавских событий Ворошилов обратился с циркулярным письмом к военным и военно-морским атташе. В нем наркомвоенмор отмечал неудовлетворительное состояние их работы. Это, по его мнению, объяснялось отсутствием твердо установленной системы в подборе кандидатов на военно-дипломатические должности, которая должна быть основана на плановости, заблаговременной подготовке и изучении людей. Существующая же практика, подчеркивал Ворошилов, приводит к тому, что в большинстве случаев назначение за границу производится в спешном порядке, на основании послужных списков и аттестаций, без личного знакомства с человеком. При этом, как правило, атташе слабо владеют иностранными языками и плохо знакомы с политической обстановкой и армией той страны, куда едут. Они вынуждены тратить почти год для того, чтобы усвоить элементарные сведения о государствах, в которые их направили, приобрести первоначальные навыки в разговорной речи и чтении прессы.
Не часто Ворошилов высказывал столь здравые суждения, и Берзин решил выжать максимум из создавшейся ситуации. 6 сентября 1931 года, после окончания истории с Боговым, в докладе Гамарнику, от которого многое зависело в подборе кандидатов на военно-дипломатическую работу, начальник 4-го Управления предложил рассматривать назначение на должности атташе, их помощников и секретарей как поощрение по службе. Кандидаты должны были отбираться из числа начсостава, владеющего иностранными языками и обладающего качествами, которые необходимы будущим военным дипломатам. Составлением списков кандидатов обязано заниматься и 4-е Управление.
...Заканчивался 1931 год, итоги которого были, мягко говоря, неутешительными для советской военной разведки. Шумные провалы с подробными описаниями оных в иностранных СМИ не способствовали поднятию авторитета 4-го Управления ни в ЦК, ни в собственном Наркомате. Конечно, причины неудач крылись и в просчетах с подбором военных дипломатов. Но не только в этом. В частности, ставка на использование для агентурной работы иностранных коммунистов оказалась неудачной. Из-за отсутствия дисциплины, соответствующей подготовки, элементарных разведывательных навыков они быстро попадали в руки служб контршпионажа и в Европе, и на Востоке. Причем тянули за собой резидентов, приезжавших из Москвы.
Берзин хорошо знал недостатки такой агентуры. Понимал, что преданность коммунистической идее не заменит профессионализма. Однако вызвать этих людей в СССР и обучить было невозможно, поскольку на тринадцатом году существования военная разведка не имела не только своего вуза, но даже какой-либо разведывательной школы, подобной училищам, выпускавшим командиров для пехоты, кавалерии, артиллерии. К сожалению, все попытки Берзина создать такое учебное заведение натыкались на равнодушие и безразличие наркома. Не ценил Ворошилов разведку и не понимал ее значение в укреплении обороноспособности страны.
Правда, в высоких кабинетах Наркомата и ЦК на печальных итогах 1931 года убедились в полной беспомощности Таирова. Его тихо перевели на должность члена реввоенсовета Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии, заменив квалифицированным разведчиком Борисом Мельниковым.
Что касается Василия Богового, то 3 октября 1931 года его назначили заместителем начальника 3-го информационного отдела 4-го Управления Штаба РККА. В июле 1934 года он окончил оперативный факультет Военной академии им. Фрунзе. С 20 января 1935 года по 4 февраля 1936 года был начальником 4-го отдела Разведупра. Затем до ареста 29 мая 1937 года возглавлял 5-й отдел РУ. Расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР. Полностью реабилитирован в 1956 году.
Та же участь постигла и Берзина, и Таирова, и Бортновского, и Мельникова, и Никонова, и Уншлихта. Гамарник застрелился.
