Борис Сыромятников С начальником разыскного отдела 3-го Главного управления МГБ (военная контрразведка) полковником Пуминовым мне пришлось впервые встретиться в 1949 году, когда он приезжал в составе инспекторской группы для проверки работы контрразведчиков в советских оккупационных войсках в Германии. Наряду с прочим Владимир Николаевич внимательно ознакомился также с подготовкой материалов на объявление в розыск, которой занимался автор этих строк, и остался ей доволен, хотя не преминул дать ряд разумных советов.
ДЕЛО ГЕНЕРАЛА КАЧАЛОВА
В августе 1950 года по инициативе Пуминова меня перевели в аппарат 3-го Главного управления. Так я стал сначала уполномоченным, а затем – старшим уполномоченным возглавляемого им отдела. Вскоре узнал, что в органы госбезопасности Владимир Николаевич был призван в 1938 году, когда нужно было срочно закрывать брешь в чекистских рядах, образовавшуюся в результате «большого террора». Великую Отечественную встретил начальником особого отдела 71-й стрелковой дивизии. Воевал на Ленинградском и Карельском фронтах.
Успехи в борьбе с агентурой немецкой и финской разведок, в организации закордонной работы позволили Пуминову занять должность начальника 4-го отделения особого отдела Карельского фронта. Здесь он тоже добился хороших результатов, был замечен Виктором Абакумовым и при создании Главного управления контрразведки (ГУКР) «Смерш» взят в его центральный аппарат. Однако в Москве не засиживался, часто выезжал в действующую армию. А с мая по декабрь 1945 года находился на Дальнем Востоке, где оказывал помощь местным органам в розыске японских разведчиков, диверсантов и террористов.
Деятельность Владимира Николаевича в период войны была отмечена четырьмя орденами: два – Красного Знамени, Отечественной войны 2-й степени и Красной Звезды, несколькими медалями.
В течение почти года совместной работы я имел возможность убедиться, что Пуминов в интересах дела не боится принимать смелые, а порой даже рискованные решения, а в случае той или иной неудачи – вину брать на себя, не перекладывая ее на подчиненных или других руководителей.
Характерна в этом отношении следующая история.
Мне было передано в производство 50 разыскных дел, в основном – на бывших рядовых агентов немецкой разведки, с недостаточными установочными данными. Задача состояла в том, чтобы добыть эти данные и найти где-то затаившихся шпионов.
Но мое внимание привлекло совсем иное дело – «на разыскиваемого агента американской разведки»... советского генерал-лейтенанта Качалова Владимира Яковлевича, командовавшего летом 1941 года 28-й армией. Изучив имевшиеся в деле немногие документы, я убедился, что основанием для обвинения Качалова измене родине стал приказ Ставки ВГК, который готовил небезызвестный Лев Мехлис. Причем с октября 1941-го и до 1951 года никаких мероприятий по этому делу не проводилось. Очевидно, останавливала подпись Сталина. Она была на приказе № 270 от 16 августа 1941 года. В нем, в частности, говорилось: «...Командующий 28-й армией генерал-лейтенант Качалов, находясь вместе со своим штабом группы войск в окружении, проявил трусость и сдался в плен немецким фашистам...».
Кроме этого приказа и выписки из решения Военной коллегии Верховного суда Союза ССР, заочно приговорившего Качалова к расстрелу, никаких других материалов, подтверждающих факт измены генерала, не было. Это подвигло меня на довольно рискованный шаг: заняться этим делом в первую очередь. Причем напрямую доказать, что Качалов не предатель, было абсолютно невозможно – меня сразу же уничтожили бы «за компрометацию товарища Сталина». Пришлось избрать обходной путь: якобы идет сбор дополнительной информации, свидетельствующей об измене Качалова. Однако подготовленные мною запросы начальник отделения, на которого я замыкался, подполковник Лифанов визировать отказался, заявив: «Тебе, видимо, жить надоело, а мне пока нет».
Попытка получить подпись заместителя начальника отдела тоже оказалась неудачной. Пришлось обратиться к полковнику Пуминову. Он помог отправить запросы. Внимательно прочитав поступившие документы, я доложил Владимиру Николаевичу, что дело явно сфальсифицировано, а Сталин введен в заблуждение. Никаких доказательств измены Качалова нет. Решение Военной коллегии носит явно необоснованный характер, поскольку никаких свидетельств предательству у суда не было. Член военного совета и начальник политотдела 28-й армии категорически утверждали, что Качалов не мог изменить родине. Единственным лжесвидетелем оказался порученец командарма, которого Мехлис принудил оговорить Качалова.
Совершенно очевидно, что кто-либо из любящих писать доносы мог сообщить на «самый верх»: мол, Сыромятников подкапывается под Сталина. Конечно, я рисковал. Но, разумеется, Пуминов рисковал куда больше. Ведь если бы началось разбирательство, то больший спрос был бы не с меня – рядового работника, а с руководителя. Что Владимир Николаевич, конечно,отлично понимал. Но он был мужественным человеком. Кстати, именно за это и высокий профессионализм Пуминова ценил Абакумов.
Благодаря поддержке Владимира Николаевича мне удалось найти захоронение погибшего в бою Качалова, а также установить, что руководство Наркомата обороны располагало еще в сентябре 1941 года немецкими трофейными документами о гибели в бою и похоронах Качалова, оценке противника генерала как талантливого и храброго полководца. Однако, получив в октябре 1952 года документы на реабилитацию Качалова от 3-го Главного Управления МГБ, Главная военная прокуратура затянула этот процесс до января 1954 года.
К сожалению, Владимир Николаевич к тому времени уже был уволен из органов госбезопасности. Почему? Ответ на этот вопрос требует отдельного рассказа.
СОРВАННАЯ ПРОВОКАЦИЯ
В 1952 году на территории Группы советских войск в Германии при проведении разведывательной акции был задержан работник центрального аппарата военной разведки одной из западных стран. Его этапировали в Москву. Дело вел следственный отдел 3-го Главного управления (начальник – полковник Афанасенко).
В процессе следствия задержанный сообщил довольно подробные сведения о структуре и деятельности своей спецслужбы, а затем заявил, что якобы в высшем командовании Вооруженных сил СССР есть иностранные агенты, причем упор делался на руководстве ВМФ, в котором-де имеются примерно до десяти шпионов. Разведчик утверждал, что он видел фотографии этих людей и располагает некоторыми данными об обстоятельствах, при которых происходили вербовки в Англии, США и Канаде (в эти страны в годы Второй мировой войны направлялись советские военные миссии).
Тут же к делу подключили Пуминова, одного из офицеров розыскного отдела и автора этих строк. После довольно долгого разбирательства мы пришли к выводу, что налицо – комбинация западных спецслужб, которая преследует цель, учитывая мнительность Сталина, организовать новое уничтожение командных кадров Вооруженных сил.
Однако срыв столь необычного и коварного плана кому-то в «верхах» явно не понравился. Пуминова исключили из Коммунистической партии и изгнали со службы (вопреки, замечу, мнению коллектива отдела, который выступил категорически против). Впрочем, ситуация в органах контрразведки тогда вообще складывалась крайне негативная: было арестовано до 50 офицеров и генералов, обвиненных в том, что они вместе с министром госбезопасности Абакумовым, его аппаратом и некими активистами международных сионистских центров готовят заговор против руководителей советского государства.
Лишь после смерти Сталина дело об этом заговоре было прекращено, и всех обвиняемых по нему, за исключением Абакумова и трех следователей, из-под стражи освободили. Восстановили в партии и Владимира Николаевича Пуминова. Однако на Лубянку он не вернулся. Долгое время работал в одном из московских НИИ заместителем директора по режиму и умер в 1980-е годы.
