Николай Пальчиков
Идентификация останков погибших военнослужащих – приоритетная гуманитарная задача.
Фото ИТАР-ТАСС
В 1716 году Воинским уставом (артикул 154) Петр I впервые в России узаконил обязательный вызов военного лекаря для осмотра потерпевшего или трупа военнослужащего. К 295-летию этого события имеют прямое отношение сотрудники 111-го Главного государственного центра судебно-медицинских и криминологических экспертиз Минобороны России (ГГЦСМиКЭ МО – или сокращенно ГГЦ МО), а также их коллеги из государственных центров СМиКЭ военных округов, флотов и видов войск.
Впрочем, для публикаций о «знающих людях» – так именовали судебных медиков и криминалистов в документах Российской империи – информационных поводов более чем достаточно. Это чуть ли не ежедневные системные технологические катастрофы, падения самолетов и затопления кораблей, всевозможные особо тяжкие преступления, а также ставшие уже привычными теракты, после которых трудно не только спасти, но даже идентифицировать пострадавших. В этом информационном потоке недолго забыть не только о юбилее знатоков.
ВИНОГРАДОВ УСТАНОВИЛ НРАВСТВЕННОЕ КРЕДО
Предшественницей ГГЦ МО была Центральная лаборатория судебной медицины Наркомата обороны, которой с 1942 года руководил главный судебно-медицинский эксперт НКО профессор Михаил Иванович Авдеев. Этот легендарный для своих коллег полковник медслужбы в 1940–1953 годах был начальником профильной кафедры Военно-юридической академии, вице-президентом Международной академии судебной и социальной медицины (в 1960 году). Именно профессор Авдеев в годы Великой Отечественной войны организовал систему судебно-медицинской экспертизы (СМЭ) в Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА).
– Ее значение, – рассказывает начальник 111-го ГГЦ МО, доктор медицинских наук и тоже главный судмедэксперт МО РФ, полковник медслужбы запаса Павел Васильевич Пинчук, – можно понять хотя бы по так называемому феномену Виноградова.
Первые два года войны врачам полевых лазаретов и прифронтовых госпиталей зачастую просто некогда было разбираться, почему у раненого вокруг входного отверстия пули копоть и блестки от латунного покрытия пули. И тогда диагноз был приговором: «Самострел!» А это значило – «К стенке!» И напрасно протестовали, заступаясь за сослуживца, доставившие его бойцы: «Доктор, да он же с нами в атаку бежал, в нем пули фашистские!»
Сколько было таких скоропалительных «диагнозов» среди почти 140 тыс. расстрелянных «самострелов», с уверенностью сказать вряд ли возможно. А ведь неправедно казнили не только невиновных – убивали их посмертную честь защитников Родины, на муки и страдания обрекались их семьи.
Но в 1943-м подобные огульные приговоры от врачей прекратились: их «запретил» военный эксперт Виноградов. Он доказал, что при большой скорости пуля, вылетая из нарезного ствола, нередко образует позади себя некий вакуумный мешочек, в который втягиваются несгоревшие частицы пороха и латунные блестки. И тогда даже при дальнем попадании создается видимость близкого выстрела. И это было не просто техническим решением судебно-экспертной проблемы – это было служебно-нравственным кредо для всех судебно-медицинских и криминалистических экспертов.
Павел Пинчук является также профессором ГБУ ВПО «Российский национальный исследовательский медицинский университет имени Сеченова». Он в кандидатской диссертации подтвердил возможность соотносительной идентификации личности по дактилоскопическим отпечаткам и контрольным точкам головы. Для этого он составил базу данных для разработанной им же автоматизированной информационно-поисковой системы АДИС «Папилон» – из дактилоскопических карт и фотографий военнослужащих. Приложив к сканеру ладони, можно видеть на мониторе фото с ФИО и другими данными. И, наоборот, поместив голову в систему трех видеокамер (вроде кабинки моментальной фотографии в метро) зарегистрированного в базе данных человека, на мониторе АДИС выводятся его дактилоскопические карты и другие данные.
Что это дает судмедэкспертам? Если у жертвы отрублены или сожжены руки, то идентификация по контрольным точкам головы позволяет восстановить дактилокарты с именами и адресами и наоборот. Как это может действовать – расскажем несколько позже.
Доказывать пользу создания такой базы данных излишне. И это важно не только при идентификации личности преступников или трупов полицией. Как иначе опознать «потеряшек» – многих тысяч людей со «стертой» памятью или не помнящих себя, пожилых и больных, ушедших из дома и пропавших, поиск которых то и дело объявляется в электронных и других СМИ.
ДЕШЕВАЯ ДНК-РЕГИСТРАЦИЯ ВОЕННЫМ НЕ ПОДХОДИТ
Еще важнее создание такой же базы данных ДНК. И ведь даже федеральные законы соответствующие были приняты! Один называется № 313-ФЗ от 17.12.2009 года «О государственной геномной регистрации в Российской Федерации». Но сегодня остается нереальной даже добровольная регистрация из-за того, как описали ее законодатели. Доброволец должен сам найти адрес организации, где проводится такая регистрация, потратить время и деньги, чтобы добраться до места, написать заявление, пройти процедуру, а потом ее оплатить. И это забота депутатов о своих избирателях и их родных.
– Без сравнительных данных, дактилоскопических и ДНК, мы до сих пор не можем идентифицировать останки солдат Великой Отечественной, – возмущается Павел Васильевич, – и афганской войны, а также обеих чеченских кампаний и других военных конфликтов. У нас только по первой чеченской войне около 120 неопознанных останков – сравнивать не с чем!
По идентификации воинов-афганцев ГГЦ МО тесно сотрудничает с Комитетом ветеранов-интернационалистов, который возглавляет генерал Руслан Аушев. Его представители выезжают в Афганистан, договариваются на местах с полевыми командирами и при их содействии получают останки наших бойцов. Но что говорить об идентификации военнослужащих, полицейских, сотрудников ФСБ и просто граждан, погибших в результате уже ставших системными технологических катастроф, регулярных падений самолетов и вертолетов, затоплений кораблей или уже привычных терактов? Как искать и доказывать участие преступников в терактах, убийствах, насилиях и тому подобном?
База данных ДНК позволяла бы минимизировать и даже исключить судебные ошибки, чем быстрее ведется розыск по горячим следам конкретного преступника, тем меньше возможностей у него скрыть следы своего преступления, устранить свидетелей, бежать.
Некоторое время назад МВД организовало межведомственное совещание с предложением провести геномную регистрацию по американскому образцу. В запаянный полиэтиленовый пакетик размером примерно 10х5 см помещают вкладыш вроде четвертушки тетрадного листа в клеточку, куда внесены цифры кода генома конкретного человека. Сбоку вдоль вкладыша склеенная двойная полоска с двумя каплями-образцами свежей крови этого человека. Еще янки в незаполненный пакетик вкладывают маленький карандаш, чтобы не искать для заполнения клеток. Все удовольствие стоит порядка 10–15 долл.
Представители МВД, ФСБ, Минюста, МЧС, Таможенного комитета, Минздрава и так далее с этим согласились. Кроме представителя Минобороны, который гордо заявил, что МО РФ за ценой не постоит и зарегистрирует своих людей в цифровом виде на цифровых носителях. А это стоит на порядок больше! Но кто же даст дополнительно такие деньги? И выходит, что в ВС РФ геномной регистрации не будет, как не будет и необходимой для экспертов сравнительной базы данных, и останутся неопознанные останки в случае боевых и криминальных потерь.
ИДЕНТИФИКАЦИЯ ОСТАНКОВ ДАЕТ ТОЧНЫЙ РЕЗУЛЬТАТ
Ответ, как на деле надо заботиться о правах живых и памяти павших, я получил в лаборатории молекулярно-генетических экспертиз ГГЦ, которой заведует Сергей Харламов. Это действительно последняя инстанция, которая может определить, «кто есть кто» при сравнительных исследованиях ДНК останков людей и их родственников. В этой лаборатории столько всякой сложной дорогой аппаратуры и не менее сложных компьютерных технологий!
С помощью этой аппаратуры (преимущественно американского и отчасти европейского производства) сотрудники лаборатории проводят исследования определенных генов. Харламов и его помощница, биолог Иола Верченко, умеют в бесконечных вариациях генов находить или опровергать возможность родства. Вот лишь один пример.
После окончания одного из вооруженных конфликтов на территории бывшего СССР мать нашла, как она полагала, останки своей дочери. Для сравнительного молекулярно-генетического анализа в Москву, в ГГЦ, направили кусочек большеберцовой кости неопознанного трупа и образец крови ее возможной матери. Провели комплекс последовательных процедур выделения ДНК и ее последующего типирования. Как и в каких условиях это делается, какие меры стерильности соблюдаются – этого не перескажешь.
И вот завершающая фраза заключения: «По результатам настоящего исследования вероятность того, что именно Н. является биологической матерью женщины, из трупа которой представлена большеберцовая кость, составляет не менее 99,9998%». Идентификация останков была проведена в рамках уголовного дела, и следователь получил неопровержимые улики.
– Мы многому научились у американских коллег, к которым ездили в 2005 году в Гонолулу, – рассказывает Сергей Харламов. – Там на военно-воздушной базе «Хикэм» размещены Центральная идентификационная лаборатория Вооруженных сил США. Были и в Идентификационной лаборатории американских ВС в одном из крупнейших научно-исследовательских медицинских центров мира – Институте патологии Вооруженных сил.
Дело идентификации останков погибших военнослужащих является приоритетной гуманитарной задачей американского государства. Достаточно сказать, что для этого создано Объединенное командование по розыску военнопленных и пропавших без вести, в штате которого служат и работают около 4 тыс. человек. Кроме того, создан банк сравнительного биологического материала, в котором хранятся образцы крови каждого военнослужащего армии, ВМС, авиации, корпуса морской пехоты и т.д. Ежегодно в экспедиции выезжают десятки поисковых партий для розыска и возвращения на Родину останков американских военнослужащих, погибших в ходе боев в Юго-Восточной Азии в 50–70-е годы и даже в ходе Второй мировой войны в Европе.
НУЖНО ЧУТЬЕ, ЧТОБЫ НАЙТИ ЖЕЛЕЗНОГО ДРОВОСЕКА
Криминальное расследование начинается после обнаружения трупа. Обнаружить его мог случайный прохожий или соседи, которые выполнили свой гражданский долг, позвонив по 02. Или это был оперативный работник, идущий по следам преступника. В общем, «на труп» и место происшествия (то есть место обнаружения трупа – а место преступления может быть и другим) выезжают следователь с судебно-медицинским экспертом. Следователь может при этом пригласить еще и специалиста (так обычно именуют эксперта-криминалиста) и уже на месте ему понадобятся, как всем известно, понятые. По УПК РФ протокол осмотра трупа и места происшествия составляет следователь – под диктовку судебно-медицинского эксперта и эксперта-криминалиста.
В нашем случае (поскольку речь о специалистах 111-го ГГЦ МО) – это судебно-медицинские эксперты отдела, которым руководит В.В.Самчук. Обычно из 10 экспертов первого отделения Любови Широковой (СМЭ трупов и живых людей) выезжает дежурный, но может также выехать Ирина Устюхина или эксперт ее отделения (повторных и сложных СМЭ). Третье отделение – эксперты-гистологи, то есть судебно-медицинские исследователи тканей организма. Но и они, как и любой врач (всех медиков с дипломами этому учат), справятся с этой задачей. В дежурном чемоданчике судебно-медицинского эксперта есть и фотоаппарат (а то и видеокамера – и эксперт ими умеет пользоваться), и рулетка, и линейка, лупа, фонарик, термометр, пинцеты, пакетики для вещдоков и т.д.
Любовь Широкова специально вспомнила интересный случай из своей практики. Как-то по весне в лесу поблизости от взлетной полосы аэродрома «Чкаловский» местные жители обнаружили обезглавленный труп человека да еще и без правой кисти, которую то ли отрезали, то ли отпилили, как и голову, бензопилой.
Вывод в заключении экспертизы был не детективный. Но это и не задача СМиКЭ – доводить расследования вместо следователя до конца и передавать дело в суд. Другое дело – обеспечить следствие всем возможным, что они, со своей стороны, делают. Вот и тогда Людмила Широкова повела молодого следователя из гарнизонной прокуратуры по тропинке к шумящей в стороне трассе. И что вы думаете – чутье не подвело эксперта.
Она поняла логику поведения «железного дровосека» – так они между собой назвали это дело – и на обочине дороги в лужице нашли обрывки ткани и куски костей черепа. И тут же услышали невдалеке повизгивание бензопилы. Вот ужас! Пришлось следователю срочно группу поддержки вызывать. А через некоторое время в старом колодце нашли второй обезглавленный труп, дела объединили, а дальше, как говорит на прощание телеведущий программы «Следствие вели┘» бывший майор Томин из «Знатоков» Леонид Каневский: «Но это уже совсем другая история».
 Главный судмедэксперт Минобороны России полковник Павел Пинчук. Фото предоставлено автором |
НЕПОЛНОЦЕННЫЕ, РВАЧИ И НЕУДАЧНИКИ МЕШАЮТ АРМИИ
О солдатах-самоубийцах. Все сотрудники 111-го ГГЦ СМиКЭ МО РФ (а беседовал я со многими) в один голос говорили: количество таковых стало значительно меньше. Правда, одни считали, что это связано с общим сокращением ВС РФ, другие видели причину в том, что солдатам стали редко давать в руки оружие, порой только для десятка выстрелов перед присягой. Третьи говорили о сокращении всяких небоевых частей, в которые направляют и с криминальными следами в биографии, они-то и доводят молодежь до суицида. Четвертые, ссылаясь на знакомых военных прокуроров и следователей, отмечали общее изменение атмосферы в казармах в сторону ее смягчения и в то же время значительное уменьшение суицидов по причине «она меня не дождалась». В общем, стало меньше солдат срочной службы, покончивших с собой.
Но зато ажиотаж вокруг каждого из самоубийц в погонах поднимается в разы больше. Кто и зачем распаляет страсти, причем зачастую, как меня уверяли судмедэксперты и криминалисты ГГЦ МО, несправедливые, адресованные не только возможным виновникам гибели военнослужащего, но и экспертам ГГЦ МО.
– Есть две категории родителей, которые занимаются подобными делами, привлекая общественность и, в частности, Комитет солдатских матерей, который стремится не пропустить ни одного повода, дающего возможность напомнить о своей общественно-политической значимости, – говорит судебно-медицинский эксперт высшей категории, мать уже отслужившего в армии сына, имени которой мы не назовем. Ее коллега, сделавшая для полноты картины события несколько надрезов на теле самоубийцы (пытаясь найти следы прижизненных повреждений) и потому обвиненная в издевательствах над трупом солдата, вынуждена была перейти из ГГЦ МО на другую работу под прессингом упомянутого КСМ и региональных СМИ.
Так вот о двух категориях родителей. Первая – условно назовем их идеалистами. Они считают, что их сын вырос в абсолютно нормальной, здоровой и благополучной семье, все у сына было замечательно, и сам он был здоров и психически нормален, и только трижды проклятая жестокая армия довела его до суицида. А «эти» военные судмедэксперты, конечно же, защищают «своих». Родители-идеалисты, как правило, жаждут только признания вины Минобороны и тем самым собственной невиновности за воспитание мягкотелого, слабохарактерного, не приученного к труду и трудностям сына. А в армию столько приходит акселератов, которые даже не только в военкоматы, но и в воинскую часть прибывают в сопровождении родительниц, готовых весь год прожить рядом в казарме.
Такие и в гражданской жизни попадают в категорию виктимных личностей. Если человек (особенно молодой) совершил суицид – это прежде всего говорит о его, мягко сформулируем, неустойчивой психике. В судебной психологии есть даже термин – «подростковые самоубийства». Это относится и к тем, кто и в 18, 20, а то и в 30 и даже в 50 лет остается по уму и характеру недорослем с вечными проблемами в личной жизни, комплексами, неспособностью противостоять обычным житейским трудностям.
Есть и другая категория родителей – судя по их явно сутяжному и корыстному поведению, их можно назвать откровенно – «рвачами»: они жаждут от Минобороны исключительно денежной компенсации. Для этого они настырно возбуждают общественное мнение (в лице и при содействии, как правило, упомянутого КСМ, который уже далеко не тот, каким был в начале 1990-х годов). КСМ через СМИ, через своего представителя в Общественном совете при МО РФ вынуждает Минобороны оплатить повторную, так называемую независимую экспертизу.
Но каждый раз эти деньги тратятся напрасно и разве что на имидж самого КСМ: в ГГЦ СМиКЭ МО РФ не было ни одного случая ошибочного заключения по суицидам. По крайней мере за последние 10 лет. Более того, в ГГЦ МО, как к третейским экспертам, обращаются после экспертиз, проведенных в других ведомствах, в том числе МВД и ФСБ, Минюсте, а также Бюро судебно-медицинских экспертиз Москвы.
Так что родителям погибших солдат, при всем сочувствии к их невосполнимой потере, следует уважать выводы экспертов ГГЦ МО. И прямо скажем: бесполезно привлекать «независимых экспертов», особенно тех, которые (не давая суду или прокуратуре подписки об уголовной ответственности за заведомо ложные заключения) умудряются делать выводы даже по фотографиям или по чьим-то описаниям трупа (уже подвергавшегося судебно-медицинскому вскрытию и экспертизе) в доставленном гробу.
Такие спецы за гонорар (в интересах клиента и ради собственных интересов) не учтут какие-то возможные посмертные повреждения (например, ушибы, царапины) при транспортировке тела, в том числе при перегрузке гроба, другие объективные обстоятельства некриминального прижизненного характера. И будет от них одно разочарование и ненужные дополнительные переживания. Эксперты же ГГЦ МО РФ за свои заключения всегда отвечают собственной головой – то есть дают подписку об уголовной ответственности за заведомо ложные выводы. Какая тут может быть защита чьих-то интересов или чьей-то чести мундира?
ЭКСПЕРТИЗА ТРАНСПОРТИРА
«Криминалистика – это рутина» – так мне сказал сам начальник отдела криминалистических экспертиз, подполковник медслужбы запаса Алексей Михайлович Верескунов. Потомственный врач, окончивший художественное училище после окончания мединститута, он попал на два года служить практически по профилю – в ЦЛ СМиКЭ Минобороны СССР. И остался в ней, так как оказалось, что это – его. По отделу криминалистики проходит больше всего разнообразных экспертиз, но лично Алексею Михайловичу больше всего нравится почерковедческая экспертиза.
– Вот уже лет 20 больше всего уголовных дел, даже по военному ведомству, – экономические, хозяйственные. А эти дела не обходятся без подделки подписей под доверенностями, другими документами. По одному такому делу, связанному с убийствами одиноких стариков и договорами купли-продажи их квартир, включающего в себя в качестве подельников участковых уполномоченных, работников паспортных столов и других – я назначил 1343 экспертизы одной-единственной, но главной подписи! И по всем методикам мне дали одинаковое заключение: выполнил один человек, главный подозреваемый.
Но тогда получалось, что он одновременно подписывал документы, находясь в одно и то же время в разных местах, на значительном удалении одно от другого! Я стоял на своем: это другой человек подписывал часть документов! Для доказательства Верескунов придумал собственную методику: разделил все графические знаки вертикальными штрихами и замерил углы наклона каждой буквы (в 1300 образцах по семь букв в каждой подписи) транспортиром! В разных подписях они не совпадали. Только тогда один из участников дела признался, что подписи делал он, профессиональный художник-копиист.
– Мы похожи на жюль-верновского Паганеля с сачком, который гоняется за бабочками, – улыбается Верескунов. – Ведь преступники все время ищут и находят все новые уловки, даже технологии разрабатывают. Сейчас вот придумали «руку»-робот, которая любой автограф поставит без видимых изъянов. А мы все равно их выявляем!
Сейчас он работает над «завещанием» умершего военного пенсионера, посмертные и заверенные нотариусом документы которого представила некая молодая женщина, жившая с ним в якобы ей завещанной квартире. Реальные наследники обратились в суд.
– Разберемся! – уверяет главный криминалист ГГЦ МО. – Уже кое-что знаем точно. Большего до завершения дела эксперт сказать не имеет права. В его отделе есть даже свое «Сколково» – только это комплимент скорее будущему академгородку. А здесь ведущий эксперт-криминалист Ольга Миловидова проводит экспертизы документов. Видящая все насквозь и «на метр под землю» аппаратура плюс знания и опыт позволяют ей уличать самые изощренные подлоги.
– Приходит из арбитража запрос на проведение экспертизы документов, – рассказывает Ольга Юрьевна. – Как уже сказано, дела это больше финансовые. И вот партнер предъявил уезжавшему в отпуск коллеге по бизнесу претензии на весьма значительную сумму. Показывает главному партнеру договоры с его же подписью, тот признает, что подпись действительно его, а вот содержание документов ему неизвестно. Проверили: оказалось, что давние соратники по бизнесу на время отпуска одного из них договорились, что уезжающий оставит свою подпись на чистых бланках. Вот «верный друг» и решил «кинуть» партнера. На спектрометре «Кристалл 5001» разницу в давности подписи и текстов мы выявили.
Подобное произошло и с владелицей одной фирмы, которую вздумали обанкротить давние поставщики. Мы проверили документы, и оказалось, что была выполнена искусная компьютерная подделка всех предыдущих листов, кроме последней страницы договора с подписью владелицы. Фирмы уже имели дела между собой, вот «проверенные» партнеры и решили обобрать бизнесвумен, взяв последнюю страницу одного из предыдущих договоров.
В другом случае один адвокат решил услужить своему клиенту: принес в суд обгоревшее дело, в котором некоторые оригиналы документов просто почернели и не читались. Объяснил, каясь, судье, что он, дескать, при просмотре дела случайно опрокинул на бумаги чашку кофе или чая – не важно. Решил высушить в микроволновой печке, но не рассчитал температурный режим и время. Мы проверили: никаких следов влаги там никогда не было, документы пытались уничтожить сознательно. Чем это закончилось для услужливого адвоката и его готового все оплатить клиента, легко догадаться.
Такие истории здесь чуть ли не каждый день случаются: время дикого бизнеса не прошло, и не известно, когда оно кончится, при такой избирательной мягкости закона, в том числе по «хозяйственным делам». А избирательность эту объяснили еще в середине 1960-х (при Брежневе) и подтвердили в конце 1990-х годов авторы классического курса «Криминологии» под редакцией академика В.Н.Кудрявцева. Среди авторов был, в частности, очень авторитетный человек в российской юстиции, доктор права, профессор, начальник ГУ уголовного розыска, а потом ВНИИ МВД и ВНИИ Генпрокуратуры генерал милиции И.И.Карпец.
Авторы предупреждали, что «законодатель всегда субъективен». То есть если законодатель лично глубоко заинтересован, то он может узаконить преступление как норму, и наоборот. И это справедливо на все времена. Но именно эту субъективность и требуется исправлять высшим судебным инстанциям – например, Верховному или Конституционному суду. Иначе дело может плохо кончиться.
В подтверждение приведу историю, которая произошла в 44 году до нашей эры. В Римском сенате произошло убийство. Вызвали врача по имени Антистий, который составил первый дошедший до нас протокол осмотра трупа. Антистий зафиксировал 23 колото-резаные раны в области груди, живота и спины, но лишь одну из них он признал смертельной. Но не это обессмертило врача, просто труп при жизни был в Римской республике как бы президентом (правда, с полномочиями императора) и носил имя Гай Юлий Цезарь.
По законам Древнего Рима убийцы подлежали смертной казни. Но не зря же именно они сами создавали законы. К тому же законодатели в те времена были олигархами: чтобы попасть в сенат, надо было иметь 600 тыс. тогдашних у.е. – сестерциев – на полтонны серебра. А с такими деньжищами кого и чего им бояться в Древнем Риме? Вот только Антистия, конечно, жаль: нежелательным свидетелем оказался, о дальнейшей его судьбе ничегошеньки неизвестно. А ведь какой честный и знающий врач был.
Впрочем, то же касается и наших здравствующих судебных экспертов, в том числе 111-го ГГЦ МО, которые должны действовать строго в рамках правового поля и свое дело делать честно и профессионально. Вот только рамки эти, как уже сказано, переменчивы, а потому весьма опасны не только для преступников и подозреваемых, но и для самих судебных экспертов, а также потерпевших и свидетелей – и вообще для всех нас, несенаторов и неолигархов.
Дарья Гармоненко