Невозвращенец Игорь Гузенко

У канадского премьер-министра Маккензи Кинга была идея полететь в Москву и рассказать о деле Гузенко Сталину. Фото 1947 года

До конца 30-х годов у Москвы в Канаде, в этой не слишком важной в военном отношении стране, был небольшой разведаппарат. По сути дела, интересы советской разведки представляли два человека – лидеры компартии Канады Фред Роуз и Сэм Корр. Оба родились в дореволюционной России, длительное время были коммунистами и получали за сотрудничество денежное вознаграждение. Но после пакта Молотова–Риббентропа престиж коммунистов упал в глазах общественного мнения, а сама компартии Канады перешла на нелегальное положение. Обстановка стала меняться после вторжения гитлеровских полчищ в СССР. И именно в этот момент Москва решила перестроить свой разведаппарат в США и Канаде.

МОСКВА ЗНАЛА МНОГО

Когда в 1942 году в Канаду прибыла первая торговая миссия, майор Соколов, работавший под прикрытием ее сотрудника, приступил к созданию первых ячеек военной разведки. Вскоре к нему в ранге первого секретаря торгового представительства Советского Союза присоединился Сергей Кудрявцев, а Москва дала разрешение на использование Фреда Роуза, который стал надежным помощником руководителя советской военной разведки.

Разведгруппа, созданная Соколовым, Кудрявцевым и канадскими партийными лидерами, на первых порах была небольшой – 3–4 человека в Оттаве и Торонто и 2–3 человека в Монреале. А летом 1943 года в Оттаву прибыл Николай Заботин с группой сотрудников, в которую входил и шифровальщик Игорь Гузенко, чье предательство позднее оказалось роковым.

В первые годы работы резидентура военного атташе Заботина была занята вербовкой агентуры. К концу войны резидентура состояла из 17 официальных советских сотрудников и около 12 лиц из числа канадских граждан. Особое место среди агентов Заботина занимал Алан Пун Мэй.  Опытный физик-экспериментатор, государственный служащий Великобритании, он побывал в 1936 году в России и слыл человеком левой ориентации. В скором времени был направлен в Канаду в составе исследовательской группы, занимающейся атомной проблематикой.

Следуя указаниям Москвы, Заботин в 1943 году вошел в контакт с Аланом Мэй и стал получал от него информацию о ходе атомных исследований. В 1945 году по просьбе Заботина Мэй сделал несколько исследований. В июле 1945 года он передал лабораторные образцы урана-235 и урана-225, которые были срочно направлены в Москву. И уже на следующий день после бомбардировки американцами Хиросимы Заботин отправил в Москву шифровку с полученными от Мэя сверхсекретными сведениями об атомной бомбе: «Директору. Факты, приведенные Алеком: 

1) Испытания А-бомбы были проведены в в Нью-Мексике. Бомба, сброшенная на Японию, была из урана-235. Известно, что дневной выпуск урана-235 на магнитной обогатительной установке в Клинтоне составляет 400 г. Выход «49», очевидно, в два раза больше (некоторые графитные установки рассчитаны на 250 мегаватт, то есть на выпуск 250 г в день). Научные достижения в этой области решено опубликовать, но без технических деталей. Американцы уже выпустили книгу на эту тему;

2) Алек передал нам платиновую пластинку, покрытую тонким слоем урана-233 в виде окиси, вес которого 163 микрограмма».

А вот политическая информация поступала к Заботину от Кетлин Мери Уиллшер и Эммы Войкин. Уиллшер начала поставлять информацию Фреду Роузу еще в 1935 году. Она работала в офисе высокопоставленного представителя Соединенного королевства в Оттаве и имела доступ к секретной документации. Через ее руки проходили также письма, которыми обменивались канадский посол в Москве и премьер-министр Канады. Эмма Войкин имела возможность передавать документы из канадского департамента иностранных дел. Дочь русских эмигрантов Эмма Войкин была молодой вдовой, когда майор Соколов и его жена начали разрабатывать ее. Она потеряла не только мужа, но и ребенка и долгое время жила в бедности. Для Эммы Войкин Советский Союз представлялся страной счастья, и Соколовы старались поддерживать ее восторженное отношение к России. Из паспортного отдела департамента иностранных дел, где Войкин работала, в феврале 1944 года она была переведена в особо секретный шифровальный отдел. В октябре того же года Войкин согласилась передавать Соколову секретные материалы департамента иностранных дел. Она планировала эмигрировать в СССР, но Соколов удержал ее от этого. В январе 1946 года Эмма Войкин все-таки обратилась в посольство с просьбой о предоставлении ей советского гражданства. Но прежде чем ее просьба была рассмотрена, Эмму арестовали.

Еще одна группа информаторов была создана майором Роговым, помощником Заботина, в которую вошли четыре канадских государственных служащих – Девид Гордон Лунан, Дарнфорд Смит, Нед Мазералл и Исидор Гальперин. Главной задачей Лунана было собирать факты и информацию от остальных участников. Дарнфорд Смит, инженер Национального исследовательского совета, поставлял информацию по радиотехнике и оптике и о работе секретного совета по исследовательским проблемам. Нед Мазералл также работал в Национальном исследовательском совете – в самом секретном отделе, который занимался радарами, техническими аспектами радиосвязи и воздушной навигации. Исидор Гальперин – профессор математики и эксперт в области артиллерии и взрывчатых веществ. Вскоре Гальперин представил Рогову обширный отчет о работе Канадского института военных исследований и развития, о его заводах и лабораториях, включая опытный завод по производству взрывчатки. На основе информации, полученной от других агентов, Лунан составлял обобщенные отчеты для Заботина, который переправлял их в Москву.

С точки зрения руководителей разведки, одним из самых ценных агентов был Раймонд Бойер по кличке Профессор. Знаменитый химик и состоятельный человек, он начал работать на советскую разведку еще до того, как был открыт новый офис в посольстве. В то время его начальником был Фред Роуз. Советский военный атташе так характеризовал Бойера: «Самый лучший специалист по взрывчатым веществам на американском континенте. Дает полную информацию о взрывчатых веществах и химических заводах. Очень богат. Боится сотрудничества».

Московская штаб-квартира Главного разведывательного управления. Фото с сайта www.wikipedia.org

На основе докладов Бойера резидент Заботин направлял в Центр отсчеты о ведущихся работах по созданию атомной бомбы (многие из них были построены на слухах и не отличались особой достоверностью, но в Москве располагали информацией по созданию атомной бомбы и из более надежных источников): «Этот завод будет производить уран. В результате экспериментов, проведенных с ураном, установлено, что можно создавать урановые атомные бомбы, что уже практически происходит. Американцы провели большую исследовательскую работу, вложив в это дело 660 миллионов долларов».

Несмотря на устаревшую неточную информацию, Заботин высоко ценил Бойера. Его помощники, Соколов и его жена, получили разрешение поддерживать дружеские связи с Профессором, что было серьезным отклонением от строгих правил конспирации.

Двое советских агентов работали в канадском департаменте вооружений. Один из них, Джеймс Беннинг, отвечал за подготовку особо секретного «Прогноза военного производства в Канаде» – наиболее полного исследования экономической ситуации и перспектив развития канадской военной промышленности. Второй – Гарольд Сэмюэль Герсон, был зятем Беннинга. Сын русского эмигранта, инженер-геолог по профессии. Во время войны он работал в компании «Объединенные военные компании», которая занималась производством химических и взрывчатых веществ, а по окончании войны не без помощи Бойера был переведен в отдел производства боеприпасов. Герсона, который три года работал на советскую разведку, Заботину рекомендовал Бойер. От Герсона поступала важная информация в основном по техническим аспектам артиллерии. В августе 1945 года Герсон предложил план продолжения своей работы с советской разведкой, после того как ему придется уйти с государственной службы. Заботин сообщил об этом в Центр и запросил, даст ли руководство советской разведки согласие на такой план: Герсон создает в Оттаве Геологический инженерный исследовательский центр, который финансировался бы Москвой суммой в размере 7 тыс. долл. в год и, разумеется, служил бы прикрытием для советской разведки.

Следующим агентом резидентуры Заботина был Орик Адамс, особо доверенный работник Банка Канады. Среди его обязанностей в банке был анализ промышленных планов при выдаче кредитов, потому он был хорошо информирован о положении в военной промышленности. В частности, он передал Заботину сводку отправки вооружений в Англию. В результате усилий Адамса в Москву был отправлен и другой конфиденциальный доклад – о секретных переговорах, которые вели в 1944 году лорд Кейнс и канадское правительство.

Наряду с основным составом агентуры, занимавшимся поставкой секретной информации, были созданы группы специального назначения, которые изготавливали фальшивые паспорта и визы. Находящиеся в августе 1945 года в Канаде инспекторы из Москвы были удовлетворены работой военной разведки под руководством Заботина и разведки НКВД, которую возглавлял В. Павлов. Их обнадеживали большие перспективы, которые открывались для советской разведки в этой стране. 28 августа 1945 года советский посол в Канаде Георгий Зарубин повторил свою просьбу в Министерство иностранных дел о том, чтобы открыть в Монреале торговое представительство, которое пользовалось бы привилегиями дипломатического иммунитета. Штат торгового представительства в Канаде уже насчитывал 50 человек. Зарубин же предлагал увеличить его до 97 человек. Новые торговые миссии в Монреале и Оттаве должны были служить прикрытием для сотрудников резидентуры численностью до 20 человек. Этот и другие планы могли быть осуществимы, если бы не предательство Игоря Гузенко.

ПРЕДАТЕЛЮ НИКТО НЕ ВЕРИЛ

Шифровальщик резидентуры Заботина Игорь Гузенко был одаренным человеком. Он родился в бедной семье в 1919 году, в разгар Гражданской войны. Несмотря на то, что все его родные были приверженцами царской России, Гузенко вступил в ВЛКСМ. Три года он изучал архитектуру, но война разрушила эти планы. В 1941 году Гузенко направили в московскую школу военной разведки, где он изучал шифровальное дело. В 1943 году его направили шифровальщиком в только что созданную разведывательную точку в Канаде. Для Гузенко и его жены Анны Канада была не просто новая страна, это был новый мир. Когда подошел к концу двухлетний срок службы, Гузенко попытался отдалить неминуемое возвращение в Москву.

Решение об измене, о том, что ему придется порвать все связи со своей страной, друзьями, семьей и постоянно жить среди людей с другим языком и культурой, было нелегким. Но при одобрении и поддержке жены Гузенко решился на этот шаг и начал тщательно готовиться. Он взял из сейфа военного атташе секретные документы и был уверен, что в критический момент, предъявив эти бумаги, сможет доказать, что является настоящим перебежчиком, а не провокатором.

Поначалу Гузенко в правительстве Канады не поверили, а газеты отказались иметь с ним дело. Тогда Гузенко обратился в Министерство юстиции, а потом через Министерство иностранных дел попал к премьер-министру Маккензи Кингу, который оказался перед выбором: с одной стороны, он и не верил в подлинность документов и в правдивость слов неизвестного ему Гузенко и подозревал, что некие антисоветские силы просто хотят раздуть скандал, с другой стороны, документы подтверждали факт похищения атомных секретов и других государственных тайн, и соображения национальной безопасности требовали тщательного расследования.

Для политического климата того периода было показательным то обстоятельство, что мистер Кинг не только отказался принять Гузенко с его документами, но и посоветовал ему «вернуться в свое» посольство. «Я полагал, – говорил потом мистер Кинг в палате общин, – что ему следует возвратиться в посольство вместе с документами, которые находились в его распоряжении. Мне казалось более важным сделать все, чтобы исключить возможность недоразумений и не дать советскому послу повод утверждать, что Канада подозревает русских в шпионаже».

Гузенко не последовал совету премьер-министра. Он потратил целый день, обивая пороги других учреждений, но безуспешно. Казалось, перед ним были закрыты все двери. Чета Гузенко в отчаянии вернулась к себе в собственную квартиру.

Тем временем в резидентуре Заботина установили, что исчез не только Гузенко, но и некоторые из недавно полученных сообщений. Стало ясно, что его отсутствие вызвано не болезнью или другой уважительной причиной, а попыткой невозвращения в СССР.

Дело Гузенко сразу же было передано из военной разведки в ведение советской внешней разведки. Расследованием занялся Виталий Павлов –  второй секретарь посольства, а на самом деле резидент советской внешней разведки в Канаде. Он приказал двум охранникам следить за домом четы Гузенко и немедленно сообщить, как только они появятся там.

Когда Гузенко вернулись из своего бесплодного хождения по правительственным учреждениям, небольшая группа под командованием самого Павлова явилась в их дом. У них была деликатная задача: проникнуть в квартиру, произвести обыск, не имея на это ордера, и убедить Гузенко поехать с ними, а в случае необходимости принять более крутые меры. Но чета Гузенко предусмотрительно укрылась в квартире соседа и, когда бывшие коллеги выломали замок, вызвала полицию. Именно этот ночной налет и спас Гузенко. Следующим утром полиция взяла под охрану чету Гузенко. Теперь они были недосягаемы для Павлова.

Павлов и Заботин были озабочены рядом вопросов. Как много знал перебежчик о секретных делах резидентуры? Сколько документов, писем, книжек и различных записок он похитил?

В связи с бегством Гузенко посольство предприняло обычные в таких случаях дипломатические шаги. Еще до получения инструкций из Москвы посол Зарубин послал ноту протеста в канадское Министерство иностранных дел. Гузенко, по его словам, растратил казенные деньги, поэтому и канадское правительство обязано передать его советским властям. Разумеется, никакого ответа не последовало. Через неделю, получив к тому времени инструкции из Москвы, посол направил вторую ноту, в которой были выставлены те же требования, с важным добавлением, что Гузенко должен быть выдан без суда.

Тем временем в условиях строжайшей секретности были исследованы бумаги и документы Гузенко. Премьер-министр Кинг все еще колебался, не зная, какой курс ему избрать, поскольку дело получило международный резонанс. Не делая никаких заявлений в прессу, Кинг решил согласовать свои действия с президентом США Трумэном и премьер-министром Англии Эттли. А еще у Кинга была наивная идея полететь в Москву и раскрыть все Сталину. Через несколько месяцев Кинг заявил в канадской палате общин: «Судя по тому, что я знал и слышал о Сталине, я уверен, что русский лидер не одобрил и не простил бы такие действия в одном из посольств его страны». Все-таки Кинга сумели как-то отговорить от поездки в Москву до окончания расследования…

СЛЕДСТВИЕМ УСТАНОВЛЕНО

Тем не менее Заботин принял все меры предосторожности. Фред Роуз, Сэм Корр и другие важные члены разведсети были проинструктированы и должны были отрицать всякую связь с советским посольством в случае допросов. 13 декабря 1945 года, не поставив в известность МИД Канады, страну покинул Заботин, который опасался быть арестованным. Он бежал в Нью-Йорк. А оттуда на советском корабле «Александр Суворов», который тайно покинул порт, добрался до Москвы. И там уже был арестован: из-за предательства шифровальщика Заботина приговорили к 10 годам тюремного заключения.

Через несколько недель после бегства Заботина из Канады отбыл и советский посол. Канадское правительство не обвиняло его в причастности к шпионским делам, однако после публикации досье Гузенко положение Зарубина могло стать неприемлемым.

Менее чем через два месяца после отъезда Зарубина Оттава сделала первые официальные заявления о шпионском деле, связанном с побегом Гузенко. Прошло еще 5 месяцев, прежде чем начались первые аресты. Причиной тому было опубликованное канадским правительством в феврале 1946 года официальное, заявление. В нем содержались только голые факты, касающиеся раскрытия шпионской организации, которая работала в пользу иностранного государства (без упоминания названия этой страны). Премьер-министр Кинг пригласил советского поверенного в делах и лично объявил ему, что в заявлении имелся в виду Советский Союз.

Заключительный отчет королевской комиссии тоже продемонстрировал большое уважение к официальной советской позиции. Чтобы поддержать положение Зарубина, в отчет был включен специальный раздел, озаглавленный «Непричастность советского посла», в котором отмечалось, что тот ничего не знал о шпионской деятельности, что Заботин с Павловым держали его в полном неведении. И это было явным нарушением установленного порядка, так как посол отвечает за все, что происходит в посольстве.

Советские газеты опубликовали почти полностью текст заявления канадского правительства. Это был уникальный случай в истории советской прессы. Было ясно, что какая-то доля вины будет признана, некоторые лица понесут наказание, но советское правительство постарается остаться в стороне. И действительно, 20 февраля 1946 года в советской прессе появилось соответствующее заявление. «Козлами отпущения» были определены военный атташе Заботин и «некоторые другие сотрудники посольства». Их действия были названы «недопустимыми», но в то же время значимость их разведывательной работы в значительной мере была преуменьшена. К тому времени Москва еще не знала того, что скоро будет предано гласности множество документов, из которых станет ясно, что руководитель военной разведки лично давал указания военному атташе в Канаде добывать секретные данные, включая даже образцы урана-233».

Затем последовала кампания в прессе, в которой Канаду обвиняли в активной истерии и в раздувании пустячного инцидента до размеров международного скандала. Атаки советской прессы были поддержаны определенными голосами в США. Некоторые общественные деятели открыто заговорили о «праве на шпионаж». Джозеф Дайвик, бывший посол США в СССР, заявил, что «Россия в интересах самообороны имеет полное моральное право добывать атомные секреты с помощью военного шпионажа, если она лишена такой информации от своих бывших боевых союзников».

Муссировалось «дело Гузенко» и в Британии. Когда эти новости появились в английской прессе, знаменитый физик Д. Берналл заявил, что шпионские тайны являются прямым результатом нежелания «делиться атомными секретами». Лейборист и член парламента Л.Д. Соллей сказал, что канадское расследование по поводу шпионажа является угрозой для научного прогресса.

Но аресты и суды все-таки последовали. Одного из подсудимых, Алана Пуна Мэя, судили в Англии, а остальных в Канаде. Процесс в Канаде начался в мае 1946 года. Дело каждого подсудимого рассматривалось отдельно, и суд продолжался до 1948 года. Гузенко предстал на процессе под охраной полиции в качестве главного свидетеля. Прессе и присутствующим было запрещено делать снимки или зарисовывать его и даже описывать внешность.

Так же, как и на шпионских процессах во Франции, Японии, Швеции и Финляндии, члены канадской шпионской организации нарушили жесткие правила советской разведки, когда агенты в случае их ареста никогда не должны сознаваться в своей деятельности, признавать свою вину и выдавать свои связи. Во время следствия, а потом и на судебном процессе многие из обвиняемых предпочли признать свою вину, во всем сознаться и выдать своих товарищей.

Девид Лунан, одна из ключевых фигур разведсети, был, судя по официальным отчетам, «очень искренним» и «сотрудничал» после ареста и во время допросов с судебными властями. Он не только во всем признался, но и сообщил информацию о майоре Рогове и о других членах его группы. Раймонд, Бойер, богатый профессор и специалист по взрывчатым веществам, рассказал все о своих подпольных контактах, включая Сэма Корра, Фреда Роуза и советского майора Соколова. Кетрин Уиллшер тоже призналась в шпионской деятельности. Эмма Войкин из канадского МИДа поступила точно так же. Алан Мэй сделал письменное заявление о своей шпионской активности, где признался, что передавал образцы урана советским агентам и получал за это деньги.

Например, Мэй в результате был приговорен к 10 годам каторжных работ. Общественное мнение в Англии, еще не созревшее в тот момент для полного понимания значения советского шпионажа, по-разному отнеслось к его осуждению. Не уверены в справедливости приговора были члены лейбористской партии. Депутаты во главе с лейбористским членом парламента Гарольдом Ласки пытались войти в правительство с ходатайством в поддержку Мэя. Но они потерпели неудачу, и Мэй отбыл срок наказания, который ему сократили на одну треть за хорошее поведение. Он был освобожден 30 декабря 1953 года.

И все-таки канадский суд был снисходителен в первом послевоенном шпионском процессе. Шесть из 20 подсудимых были оправданы, хотя их вина казалась очевидной. 30 человек были приговорены к разным срокам заключения. Два партийных лидера получили по 6 лет заключения каждый. Фред Роуз оставался в тюрьме до августа 1951 года. Через два года он навсегда покинул Канаду и перебрался в Польшу. Его товарищ Сэм Корр бежал на Кубу, а потом вернулся в Нью-Йорк, где жил, скрываясь от властей. Два года спустя он был арестован сотрудниками ФБР. Его передали канадским властям, отдали под суд, где он и получил положенный тюремный срок.

На ранних стадиях расследования Гузенко и его семья жили в домике, расположенном в полицейском лагере, как лица, состоящие на попечении канадского правительства. Допросы и показания перед королевской комиссией и судом оставляли Гузенко слишком мало времени, чтобы устроить свои собственные дела. И все же в это время выходит его первая книга «Это мой выбор» (в США она вышла под названием «Железный занавес»). Книга имела успех. Бывший советский клерк-шифровальщик теперь обладал состоянием в более 150 тыс. долл.

Финансовые трудности отступили, по крайней мере на некоторое время. Однако с того времени, как Гузенко сделал свои признания, чету начали преследовать другие трудности. Им пришлось скрываться от публики, от прессы и даже от собственных детей. О месте их проживания знали немногие. Полиция подготовила для них легенду – фиктивную биографию. Они меняли квартиры, автомобили, имена, чтобы замести следы прошлого. Возле дома четы Гузенко постоянно дежурила охрана. Тем не менее Гузенко продолжал писать. Его очередная книга «Падение титана» тоже получилась удачной и имела финансовый успех.

В международном масштабе дело Гузенко обозначило конец процветания советской разведки военного времени. Число арестованных в связи с признаниями Гузенко было невелико, но удар, нанесенный в Канаде, посеял страх. Трудно привести точные цифры, но в США и Канаде многие агенты отказались от сотрудничества с советской разведкой.