Холодная война и противостояние разведок

Офицерский билет полковника Рышарда Куклинского. Фото с сайта www.cia.gov

Что во времена холодной войны заставляло человека избрать нелегкий и опасный удел разведчика? Достаточно известная на Западе аббревиатура MICE (money, ideology, career and ego) раскрывает самые базовые мотивации стать шпионом и многое объясняет на начальном этапе новоявленного разведчика. А вот в последующем эти четыре элемента могут соединяться и переплетаться самым неожиданным образом и прирастать какими-то новыми факторами: жаждой приключений или желанием посмотреть мир. История мировой разведки знает немало способов корректировки поведения и логического обоснования своих поступков. Мы вспомним два случая из практики разведки, в каждом из которых фигурируют незаурядные личности, оставившие заметный след в истории – хороший или плохой.

Офицер и гражданин

Мало кто мог бы лучше рассказать о насыщенных конфликтами отношениях между Восточной и Западной Германией в 1960–1970-е годы, чем Гюнтер Гийом и его жена Кристель.

Гюнтер родился в 1927 году в Берлине в семье аккомпаниатора немых фильмов и парикмахерши. В последний год мировой войны он был призван в вооруженные силы и даже вступил в нацистскую партию. Освободившись от краткосрочного пребывания в плену у англичан, Гюнтер устроился техническим редактором и фотографом в государственном издательстве Восточной Германии Volk und Wissen, выпускавшем образовательную и педагогическую литературу и служившим ширмой для Министерства государственной безопасности (MfS).

В 1951 году он женился на Кристель Боом, дочери голландского торговца, в свое время испытавшего гонения из-за того, что он защищал коллег-евреев. На следующий год Гюнтер вступил в Социалистическую единую партию Германии (СЕПГ), а в 1955 году было оформлено его пребывание в MfS в качестве «офицера по особым поручениям». Как он вспоминал позже, его основным мотивом было стремление компенсировать его нацистскую деятельность в годы войны. 

Для облегчения «эмиграции» супругов в Западную Германию мать Кристель, у которой был голландский паспорт, выехала первой и без труда устроилась во Франкфурте-на-Майне. Супружеская пара последовала за ней в 1956 году и, зарегистрировавшись у нее заранее, избежала проверки со стороны контрразведки, которой обычно подвергались политические беженцы в особых приютах. Гюнтер (псевдоним HANSEN) принял от тещи небольшой кофейно-табачный магазин, а Кристель (псевдоним HEINZE) подыскала работу секретарши. Интересно, что до появления на Западе Гюнтер не получил продвинутой и систематической подготовки по разведывательному делу.

Первоначальное задание супругам было сравнительно простым – руководить имевшимися источниками в Социал-демократической партии (СДПГ) Западной Германии в интересах внешней разведки ГДР, но по своей инициативе Гюнтер последовал более амбициозным путем, не только вступив в эту партию, но и став автором и фотографом в местной партийной газете. В течение года его полная самоотдача в этой работе позволила отказаться от служившего прикрытием занятия магазином. Он выдавал себя за стойкого антикоммуниста, без раздумий советовавшего не признавать ГДР дипломатически, чем завоевал авторитет у правых членов партии. Гюнтер последовательно занимал ряд постов в местном отделении партии, кульминацией чего стало его избрание в городской совет Франкфурта в 1968 году. Тем временем Кристель, работавшая секретарем у Вильгельма Биркельбаха, депутата бундестага от СДПГ и одного из руководителей партии, добывала ценную информацию (описание и оценка) относительно двух военных учений – одного в масштабе НАТО, второго в рамках группы «Север» западногерманских вооруженных сил.

Основной прорыв в карьере Гийома случился в сентябре 1969 года в ходе национальных выборов. Он умело руководил избирательной кампанией Георга Лебера, видного консервативного социал-демократа и руководителя профсоюза из Франкфурта, и ему была обещана должность в Бонне. Когда Вилли Брандт начал собирать первое в истории Западной Германии правительство, возглавляемое социалистами, кандидатура Гийома была с энтузиазмом предложена Георгом Лебером (сам он стал министром труда, а позднее – министром обороны). Лебер ручался за Гийома, однако в январе 1970 года тому все-таки пришлось пройти допрос, которым руководил Хорст Эмке, начальник штаба Брандта и признанный новичок в вопросах разведки и безопасности. Гийом признал свое прежнее членство в FDJ (организация «Свободная немецкая молодежь» ГДР) и профсоюзе, однако остроумно отвел все предположения о его связи со ШТАЗИ. Ответы на все вопросы давались таким естественным и убедительным манером, что легко отпадали любые кажущиеся подозрения. Однако для Гийома, как он сам позднее вспоминал, эти два часа оказались самыми трудным в его карьере. В конце месяца BfV (Ведомство по защите Конституции ФРГ) пришло к выводу, что Гийом может быть допущен к работе с документами вплоть до уровня «секретно». Его новый пост младшего помощника в аппарате Брандта предполагал работу с профсоюзами и политическими организациями. Исключительно энергичный и много работавший Гийом, к тому же практичный и коммуникабельный в общении, продолжал движение вперед. Его непосредственный начальник отмечал, что ему крайне редко приходилось встречать людей, которые были бы так же общительны и способны завоевывать доверие сослуживцев, стоящих как выше, так и ниже их по должности. Тем временем Кристель получила должность в представительстве земли Гессен в столице ФРГ.

Во Франкфурте Гюнтер поддерживал контакты с Восточным Берлином, передавая информацию, спрятанную в пустые сигаретные пачки, в магазине его тещи. Инструкции для него самого передавались кодированными сообщениями на коротких радиоволнах. В Бонне же, бывшем тогда столицей Западной Германии, он предпочитал встречаться со своими курьерами (псевдонимы ARNO и NORA) в близлежащих ресторанах, гостиницах и автомобилях, редко передавая письменные документы или фото, а устно излагая свое видение событий. Для разведки ГДР особо важным была его оценка «остполитик» правительства Брандта – попытки установить дружественные отношения с Восточным блоком, в особенности с СССР и ГДР. Трудно даже оценить знание того, о чем говорилось неформально, за кулисами, понять настроения и нюансы, о которых молчат документы.

Пик карьеры Гийома пришелся на лето 1972 года, когда один из трех высших личных помощников канцлера Брандта решил самостоятельно вступить в избирательную кампанию. Назначенный на его должность и получивший более высокий допуск к работе с секретными документами восточногерманский оперативник стал известен в аппарате канцлера как «тень Брандта», особенно в ходе успешной осенней кампании по переизбранию Брандта, когда они вместе с канцлером колесили по стране в специальном поезде. Ни одно поручение не рассматривалось Гюнтером как незначительное, будь то поиск свежих круассанов для завтрака или выбор подходящего по комплекции костюма для официального мероприятия. И хотя канцлер подчеркивал «его служебное рвение» и мастерство в организационных вопросах, тем не менее ему не нравилась смесь «раболепства и запанибратства». Он считал Гюнтера чересчур ограниченным интеллектуально для серьезных политических дискуссий. Канцлер даже высказал пожелание перевести его на новую должность – подальше от себя.

Весной 1973 года над головой Гийома стали собираться тучи – канцлер был проинформирован о нескольких незначительных делах, в которых был замешан его личный помощник. В ходе расследования другого дела контрразведка стала собирать обрывки косвенных улик, которые выводили на Гийома и его жену. В частности, наиболее убедительными казались расшифрованные материалы радиоперехвата, относящегося к 1950-м годам. Дело в том, что восточногерманская разведка для поднятия морального духа своих сотрудников, работавших за рубежом, практиковала передачу закодированных поздравлений с днем рождения, праздниками и семейными торжествами. Исходя из этого, контрразведка нашла прямую связь между обоими супругами и рождением в 1957 году их единственного сына Пьера. Глава контрразведки рассказал об этом министру внутренних дел. Когда же об этом стало известно самому Брандту, он отнесся к новости недоверчиво – «полностью притянуто за уши», – хотя и согласился не трогать пока своего помощника и установить за ним тайное наблюдение.

Последующие недели не дали дополнительных свидетельств двойной жизни Гийома, возможно, из-за того, что слежка за ним велась только в нерабочее время. Сам Брандт, вероятно, также проверял своего помощника, как бы случайно оставляя на своем столе аккуратно разложенные бумаги и карандаши, чтобы на следующий день посмотреть, не нарушен ли порядок. В начале июля канцлер начал свой отпуск в норвежской глубинке к северу от Осло, Гийом с семьей сопровождал его. Он оказался в исключительно выгодном положении, поскольку как единственный старший помощник канцлера в этой поездке был обязан забирать всю корреспонденцию, поступавшую во временный офис BND, организованный поблизости. Поскольку никто из западногерманских сотрудников безопасности не был оповещен о ведущемся расследовании, они легко завели дружеские отношения с Гийомом, который по несколько раз в день забирал расшифрованные сообщения, обычно в двух экземплярах, один из которых попадал к канцлеру, а другой доставался Гийому. Среди этих сообщений было письмо президента Ричарда Никсона Брандту, в котором обсуждались серьезные разногласия с Францией относительно стратегии НАТО.

Есть несколько противоположных мнений по поводу судьбы «норвежских документов». По словам Гийома, который считает этот подвиг величайшим достижением в своей карьере, фотокопии документов попали в Восточный Берлин через его куратора. Маркус Вольф опроверг его и заявил позднее, что Кристель передала документы курьеру в уличном кафе в Бонне, а курьер, не сумев оторваться от предполагаемой слежки, выбросил сверток с документами в Рейн. Сама Кристель опровергла обе версии как неточные, но внятных объяснений не дала. Единственным подтвержденным фактом является отсутствие упоминания о «норвежских документах» в базе данных восточногерманской разведки, которая после объединения Германии была неоднократно изучена вдоль и поперек.

К апрелю 1974 года западногерманские власти не сумели собрать никакого инкриминирующего материала против четы Гийомов, однако, опасаясь бегства пары в ГДР, арестовали их ранним утром в пригороде Бонна. Застигнутый врасплох Гийом дерзко заявил сотрудникам безопасности: «Я офицер и гражданин ГДР. Уважайте это». Такое признание было не только чрезвычайно серьезным нарушением правил поведения разведчика, но и стало единственной конкретной уликой, которая могла гарантировать начало судебного следования.

Дальнейшее известно достаточно подробно. Канцлеру Брандту пришлось уйти в отставку, хотя через год в заявлении независимой комиссии Теодора Эшенбурга было заявлено, что «дело Гийома» было поводом к отставке канцлера, однако оно не должно считаться его основной причиной. В докладе также критиковались некомпетентность расследования, проведенного западногерманскими чиновниками, и общее равнодушие к вопросам безопасности, господствовавшее в парламенте. Гюнтер был приговорен к 13 годам тюрьмы, Кристель получила восемь лет. В конце концов в октябре 1981 года Гюнтер был обменен на восемь западных шпионов (трое из них с пожизненными сроками). В марте того же года Кристель была обменена на шесть шпионов.

Возвращение супругов в Восточный Берлин прошло под фанфары. Гюнтер был назван «разведчиком мира», награжден орденом Карла Маркса – высшей наградой ГДР – и произведен в подполковники. Кроме того, для обучения будущих сотрудников ШТАЗИ был снят инструктивный документальный фильм AUFRAG ERFULLT («Задание выполнено»). Гюнтер надеялся получить важную должность в разведке, однако его обязанности были ограничены чтением лекций несколько раз в неделю в школе подготовки агентов ШТАЗИ в Потсдам-Эйхе, где он получил почетную степень доктора. Его автобиография, написанная за него, превозносит достижения восточногерманской разведки, а сам Гийом в ней ставится в один ряд с такими знаменитыми коммунистическими разведчиками, как Рихард Зорге и Клаус Фукс.

Пьер, сын четы Гийомов, взявший фамилию матери, так и не восстановил доверительных отношений с отцом и не смог приспособиться к жизни в коммунистическом государстве. В 1988 году его просьба о возвращении в Западную Германию была удовлетворена, хотя Гюнтер предпочел бы увидеть его в тюрьме.

Союз Гюнтера и Кристель распался вскоре после их возвращения в ГДР по причине внебрачных похождений Гюнтера в Бонне. Он женился во второй раз, взял фамилию жены и умер после долгой болезни в 1995 году под именем Гюнтер Броль.

Если говорить о приобретениях ГДР в связи с делом Гийома, то, с одной стороны, оно способствовало отстранению от власти самого сговорчивого западногерманского канцлера в послевоенный период, вынудив Маркуса Вольфа сожалеть о «самом большом поражении» в его карьере, «равному забитию мяча в свои ворота». С другой стороны, высшее руководство ГДР всерьез опасалось как усилившегося сближения между Москвой и Брандтом, так и популярности самого западногерманского канцлера среди восточногерманских немцев, что было продемонстрировано восторженным приемом в ходе первопроходческого визита Брандта в Эрфурт (ГДР) в 1970 году. Это была ситуация, которую государство, опирающееся на зыбкий фундамент, вряд ли могло стерпеть.

Предатель или патриот?

В отличие от Гюнтера Гийома имя Рышарда Куклинского (Ryszard Kuklinski) мало известно отечественной публике, хотя его история весьма поучительна и до сих пор неоднозначно оценивается в Польше. Он родился в Варшаве в 1930 году в католической рабочей семье, был свидетелем начала Второй мировой войны и входа немецких войск в столицу. Его реакцией на немецкую оккупацию была попытка вступить в Армию Крайову, руководимую эмигрантским правительством в Лондоне, однако его посчитали слишком молодым и отказали в приеме. Квартира, где проживала их семья, стала местом учиненного гестапо кровавого допроса отца, который позднее погиб в концлагере Заксенхаузен-Ораниенбург под Берлином. Рышард и еще несколько подростков пытались обратить на пользу Сопротивления нацистскую кампанию по найму польских рабочих, однако для него нежелательным исходом этого дела стали 18 месяцев принудительного труда на немецких военных предприятиях.

После окончания войны Рышард безрезультатно пытался найти отца в окрестностях Берлина, после чего вернулся домой и устроился сторожем на мыловаренную фабрику, что давало ему возможность заниматься учебой в дневные часы. В сентябре 1947 года он исполнил заветное желание своего детства и добровольно поступил на военную службу, надеясь, что тогдашнее доминирование Красной армии окажется временным явлениям. В последующие три года обучения в офицерском училище советское влияние давало о себе знать почти на каждом уровне – от преподавательского состава до формы тренировок и покроя военной одежды.

Блестящий курсант, лучший в своем классе, он долго не вступал в компартию. Всего одна антисоветская шутка, рассказанная им однокашнику за несколько месяцев до окончания училища, привела его к исключению как из партии, так и из училища. Затем он два года прослужил рядовым в полку близ Познани, написал апелляцию, был восстановлен в училище, однако по окончании получил не офицерское звание, а звание, примерно соответствующее российскому прапорщику.

Но Куклинскому везло. Вслед за курсами усовершенствования офицерского состава и женитьбой он стал капитаном и получил должность начальника штаба батальона охраны побережья. После этого он с прекрасными результатами окончил академию Генерального штаба, был произведен в майоры и назначен в Генеральный штаб в Варшаве. Вскоре он стал главным авторитетом в вопросах учений, проводимых вооруженными силами Польши и других стран Варшавского договора. Следует отметить видную роль, которую Польша играла в организации Варшавского договора. Она имела третью по численности армию в Европе (после СССР и ФРГ), польские предприятия производили множество наименований продукции по военной тематике, мощная группировка Советской армии имела в стране и секретный склад ядерных боеприпасов.

Куклинский имел все больший доступ к секретной информации, возрастала его обеспокоенность наступательным характером стратегии планируемой войны, в которой первая волна из нескольких сот тысяч польских солдат должна была обрушиться на ФРГ, Данию и страны Бенилюкса, через пару дней к ним должны были присоединиться еще около двух миллионов военнослужащих, наступающих из глубины СССР. На Куклинского удручающе подействовали как операция «Дунай» – ввод войск Варшавского договора в Чехословакию в 1968 году, – так и последовавшее через два года вооруженное подавление выступления польских портовых рабочих (более 40 погибших) солдатами его собственной страны.

Больше всего Куклинского тревожило, что НАТО отреагирует на вторжение применением тактического ядерного оружия по второй волне наступающих, как только те войдут в Польшу, превратив его страну в поле еще более страшной битвы, чем минувшая мировая война. Он решился на отчаянный поступок – возглавив официальное исследовательское путешествие на небольшой яхте по внутренним водным путям Западной Европы, он сумел в ФРГ отправить письмо на имя военного атташе США в Бонне, где он просил о встрече с человеком одинакового с ним звания. Эта просьба была немедленно передана резиденту ЦРУ в Варшаве Карлу Герхарду. Первая встреча Рышарда с американцами состоялась поздним вечером в середине декабря 1972 года на варшавском кладбище. Они получили от него 18 катушек отснятой фотопленки, а он от них две фотокамеры и специальную бумагу для написания сообщений, которая растворялась в воде. Его постоянным куратором стал бегло говоривший на польском Джек Форден (псевдоним DANIEL), ранее работавший в этой стране. Их первая реально рабочая встреча состоялась на явке в Гамбурге, опять же в ходе очередного путешествия Куклинского на яхте. На Фордена произвело впечатление то, что Рышард отнюдь не рассматривал себя предателем, а делал упор на своем желании отомстить тем, кто довел страну до такого отчаянного положения.

Куклинский не раз был опасно близок к разоблачению, однако самый душераздирающий случай произошел в начале сентября 1974 года, когда фары автомобиля польской службы безопасности осветили фигуру Куклинского в момент обмена свертками с американцем, находившемся на заднем сиденье притормозившего на мгновение посольского автомобиля. Долгое преследование в лабиринте варшавских улиц окончилось ничем, однако ЦРУ рекомендовало ему временно прекратить всякую деятельность и уничтожить фотооборудование и шифроблокноты. Он не воспользовался этим советом, возможно, вновь поверив в себя, после того как его начальники отправили его на двухмесячные академические курсы в Москву.

За первые пять лет сотрудничества Куклинский передал примерно 20 тыс. страниц секретных и совершенно секретных документов, в связи с чем его куратор Форден с коллегами настаивали на награждении его медалью «За заслуги в разведке» – высшей ведомственной наградой ЦРУ, которой награждались сотрудники-американцы. Они считали, что ни один агент в советском блоке не мог сравниться с Куклинским ни по объему, ни по качеству переданного материала (он был награжден этой медалью по приезде в США). Тем временем в Польше он был награжден двумя орденами, в том числе Рыцарским крестом к Ордену Возрождения Польши, а в апреле 1977 года был назначен начальником Первого управления по стратегическому оборонному планированию. Это еще больше расширило доступ к особо ценной информации и автоматически ввело его в состав трех важнейших комитетов Организации Варшавского договора.

Подъем «независимого» профсоюза «Солидарность» и реакция на него руководства страны представляли новые трудности для Куксинского, что не помешало ему держать ЦРУ в курсе быстро меняющейся ситуации и стать важнейшим источником для ведущих творцов политики в правительстве США. Осенью 1981 года польская служба безопасности (SB) от своего источника в Риме узнала, что у ЦРУ имеется экземпляр самых свежих планов по военному положению в Польше. Поскольку всего лишь весьма ограниченное количество должностных лиц было ознакомлено с этими планами, Куксинский понял – об утечке ему сказал один из его начальников, – что поиски быстро укажут на него. Американцы сумели доставить Куксинского с семьей в свое посольство в Варшаве, откуда, спрятав их в большую упаковочную коробку, переправили на фургоне с дипломатическими номерами через границы Польши и ГДР в Западный Берлин. В декабре 1981 года они оказались в США.

Публичное разоблачение Куклинского произошло только в июне 1986 года, когда представитель руководства Польши по связям с прессой дал пространное интервью ведущему репортеру газеты «Вашингтон пост». По словам представителя, поскольку Куклинский участвовал в разработке планов по военному положению, то ЦРУ заранее знало о грядущих репрессиях, однако администрация Рейгана, действуя явно предательски, не поделилась этой информацией с «Солидарностью». Кроме того, он обвинил Рейгана в намеренной попытке спровоцировать «кровавую баню европейского масштаба».

С падением коммунистического строя и победой Леха Валенсы на президентских выборах 1990 года «дело Куклинского» вошло в новую фазу. В рамках общей политической амнистии его смертный приговор был заменен на 25 лет тюрьмы с потерей гражданских прав. Обращение к Валенсе Збигнева Бжезинского, бывшего советника американского президента по вопросам национальной безопасности и самого преданного защитника Куксинского на Западе, вообще не дало никаких результатов. Валенса считал, что дело требует «времени и подготовки», однако Куклинский отвергал половинчатые меры типа помилования или прощения и требовал полной реабилитации. Общественное мнение страны разделилось – один из опросов, проведенных в ноябре 1996 года, показал, что 27% поляков считают его предателем, а 21% – патриотом.

В ноябре 1997 года было объявлено о его реабилитации, а весной следующего года он приехал в Польшу с десятидневным визитом по шести городам страны, включая Краков, почетным гражданином которого он был объявлен ранее. Тем временем национальные дебаты по поводу патриотизма и долга отнюдь не утихли, и Адам Михник, редактор «Газеты выборча» и политзаключенный в период военного положения, написал, что не видит героизма в поступках Куклинского, скорее это акт раболепия перед США. Валенса также держался в стороне и был готов встретиться только в том случае, если его об этом попросят.

Куклинский оставался неизвестен широкой американской общественности, хотя он стал первым иностранцем, удостоенным медали ЦРУ «За заслуги в разведке».

После смерти Куклинского в 2004 году его останки были доставлены из США в Варшаву для захоронения на военном кладбище Повазки. Были возвращены и останки его старшего сына (оба сына Куклинского умерли в загадочных и невыясненных происшествиях – один при столкновении автомобилей, другой пропал на море). На церемонии присутствовали тысячи полков, однако правительство, что примечательно, предпочло не направлять туда своего официального представителя.