Кризис репертуарного театра образца 1922-1923 годов

Между 4 и 14 сентября 1922 года. Висбаден.

Немирович-Данченко: Дорогой Константин Сергеевич! Я уже писал Вам свои благословения. Теперь хочу еще раз Вам повторить, что Вы можете ехать без смущения за «отсталость» нашего искусства. Конечно, есть тут отдельные дарования, уже создающие новый актёрский тон, т.е. даже нисколько не новый, но благодаря талантливости и неровности, возбуждённой современными переживаниями, — тон, освободившийся от медлительного натурализма. Но это только отдельные таланты. В общем, вся новизна варится вокруг новых технических трюков. Ваш путь создания актёра — самый верный. 

 И потом там целое новое поколение, слышавшее, но невидевшее и жаждущее увидеть Худ. т. И, кроме того, то, что называется новым искусством, успело приесться. И наконец, к Вам лично там очень расположены. Так что Вам будет удобно и даже уютно. Отношение к русским вообще отличное. Т.е. в Берлине. Каково в Париже — не знаю.

Висбаден. Набережная реки Рейна. Репродукция с открытки 1940 г.

Константин Станиславский: Дорогой Владимир Иванович. Даже и не знаю, что писать! Описывать успех, овации, цветы, речи?! Если б это было по поводу новых исканий и открытий в нашем деле, тогда я бы не пожалел красок и каждая поднесённая на улице роза какой-нибудь американкой или немкой и приветственное слово получили бы важное значение, но теперь... Смешно радоваться и гордиться успехом «Фёдора» и Чехова. Когда играем прощание с Машей в «Трёх сёстрах», мне становится конфузно. После всего пережитого невозможно плакать над тем, что офицер уезжает, а его дама остаётся. Чехов не радует. Напротив. Не хочется его играть... Продолжать старое — невозможно, а для нового — нет людей. Старики, которые могут усвоить, не желают переучиваться, а молодёжь — не может, да и слишком ничтожна. В такие минуты хочется бросить драму, которая кажется безнадёжной, и хочется заняться либо оперой, либо литературой, либо ремеслом. Вот какое настроение навевают на меня наши триумфы. 

НД: Дела театральные вообще стремительно летят в пропасть. Иногда думается, что катастрофа уже наступила, что «хороший» театр — уже навсегда исчезнувшее прошлое, как это в Америке, в Англии, а пожалуй, и во Франции (т.к. Копо не спасёт Содома и Гоморры)1. Впереди кино, кино, кино! И может быть, — во всяком случае, все шансы, что можно удержать, — музыка! Интерес к театрам пал совсем. Публики нет, и она не собирается формироваться. Есть много богатых, способных наполнить Большой театр на юбилей Собинова на 500 миллиардов (у Южина в сентябре был аховый сбор в 28 миллиардов. Полный сбор Большого театра около 50 миллиардов, Художественного — 23, Малого — 18... Так вот при таких условиях Собинов рассчитывает взять 520 миллиардов). Публики, которая платит, не считаясь со стоимостью билетов, много. Но ей подай только экстраординарное. Что угодно — юбилей, чествование, премьера, знаменитость, — только не рядовой, хотя бы и хороший спектакль. «Хороший» театр на эту публику не может рассчитывать. Она придёт в него 10, 20, 30 раз в сезоне — и шабаш! А не 200 спектаклей! А другой публики нет. Есть случайно проходящая мимо, её очень много, но она много платить не может и, значит, кормить нас не способна. И идёт она на то, о чём шумят. И что необычно.

Середина февраля, 1923, Нью-Йорк

КС: Когда-то мы с Вами сидели в «Славянском» целые сутки, говоря о будущем. Теперь о будущем приходится писать Вам издалека. Надо привыкнуть к мысли, что Художественного театра больше нет. Вы, кажется, поняли это раньше меня, я же все эти годы льстил себя надеждой и спасал трухлявые остатки. Во время путешествия все и всё выяснилось с полной точностью и определённостью. Ни у кого и никакой мысли, идеи, большой цели — нет. А без этого не может существовать идейное дело. Было время, когда мы были в тупике в смысле художественных исканий. Теперь этого нет. Мы, и только мы одни, можем научиться играть большие, так называемые романтические пьесы. Всем другим театрам, которые стремятся к этому, придётся неизбежно пройти тот путь, который сделали мы. Без этого они не достигнут того, что так торопливо и поверхностно ищут новоиспечённые новаторы. Наши это понимают. Когда я рассказываю им и демонстрирую, что значит ритм, фонетика, музыкальность, графический рисунок речи и движения, — они понимают, волнуются, хотят. Но когда им становится ясно, что этого не достигнуть без большой предварительной работы, то на неё откликаются только те, которым не следует даже думать о романтике, а те, которые для этого созданы, думают про себя: обойдёмся и старыми средствами. 

Нью-Йорк. Таймс-сквер. Репродукция с открытки 1902 г.

Хотите спасать русское искусство? Хотите ли, чтобы существовал МХТ? Все холодно отвечают: «Ну, конечно!» И этот холод красноречивее, чем слова, говорит о гибели МХТ. У меня нет энергии начать новую работу на самых старых основах. «Зачем? — кричат они. — Давайте новые основы проводить на новой работе». Но нельзя учиться грамотно говорить, ритмично действовать и пр. — на роли. Этим только заколачивают и мнут роль. Нельзя репетиции превращать в уроки. Нельзя одну и ту же вещь растолковывать каждому в отдельности. Не хватит ни времени, ни терпения у режиссёра. Но актёры с этим не считаются. Они называют работой — репетиции новой пьесы и изучение своей роли, а не своего искусства. Побороть этот предрассудок невозможно. Я отказываюсь. А работа по прежнему способу меня приводит в ужас. Да и сил у меня на это уже нет.

Итак: по-новому — не хотят, по-старому — нельзя.

Куда же мне определить себя? Кому отдать то, по-моему, самое важное, что я узнал за это время и что жизнь и практика продолжают мне раскрывать сейчас? Мне стукнуло шестьдесят. Неужели благоразумно мечтать о том, что я выращу новое молодое поколение, которому передам что знаю? Ведь я же не доживу. Говорить о ритме, фонетике, графике можно с большим, законченным, опытным актёром. Младенцам рано забивать этим голову. 

Март после 14-го, 1923, Москва

НД: 2-я студия сдала «Разбойников». Самостоятельно! Меня позвали на общую генеральную, уже поставив на афишу. Я не скрыл, что мне спектакль не нравится решительно. Подняли было вопрос о задержке его, но т.к. он мне не нравился во всех частях, то я не возражал против риска давать его.

Казалось, я ошибся. Казалось, спектакль приняли. На генеральной для Худ. театра, на которую я не пошёл, — говорят, аплодировали после каждой картины. На премьере, говорят, было суховато. 3-е представление сбор был не более 40–50%, на 4-е, кажется вовсе плохо. Спектакль какой-то неприятный. Нарочитая «левизна», внешняя, вздорная, дешёвая, т.е. конструктивизм, чудища вместо людей и проч.

Актёры по-актёрски, по провинциальному, часто по очень старому провинциальному масштабу, играли недурно. Особенно недурно (не больше) Баталов. Все лучшее — под Качалова, под Анатэму, под Москвина, под Чехова. Ничего, ни нотки своей. Но вообще актёры по-актёрски недурны. А внешность неприятная, и переделка пьесы противная: в тексте валюта, мотор и т.д. А финал — монолог Моора (Карл) в публику на романтически-политическую тему...2

Завадский готовит «Женитьбу», Сушкевич — «Короля Лира», Смышляев — «Укрощение строптивой». Судаков — «Грозу», IV студия — «Кофейню»...

Много, не правда ли? Однако мысль пробегает по этому перечню без улыбчивой надежды... Боюсь, что тут нет ничего, что пробило бы всё плотнеющую толщу равнодушия, которое облегает публику.

Ей надо или яркое, шумное, обжигающее, или — ? — очень глубокое по высшему мастерству. Может быть!

Москва. Вид на Кремль и Старый Каменный мост. 1925 г.

КС: Что пользы, если я или Вы поставим ещё пять пьес, которые будут иметь огромный успех; но без нас наши ученики не сумеют даже повторить постановки, как они не смогли этого сделать ни с «Дном», ни с «Вишнёвым садом» и «Тремя сёстрами» во время качаловской поездки.3

Мне некому передать то, что хотел бы! (Да и Вам — тоже.) Нам ничего не остаётся более, как писать и, может быть, иллюстрировать в кинематографе то, что не передаётся пером. Этой работой мы можем заключить нашу художественную жизнь. 

НД: 1-я студия — это серый, скучный, немного уже провинциальный, очень честный… как бы сказать?.. учительский семинарий. Это не дом радости, сверкающей, окрыляющей, волнующей, манящей. Он даже приблизительно не может напомнить волнений Художественного театра. Коллектив добросовестный, интеллигентный, варящийся в собственном соку, вне себя ничего не признавающий, но и не самоцветный. А между тем она требует, чтоб я её ввёл в качестве единственного наследника нашего, полновластного. Я (во время всех переговоров) ставил вопрос: с чем вы войдёте? С «Потопом»? «Сверчком»? «12 ночью» и «Эриком» (играет Гейрот), переставшими делать сборы?..

2-я студия… так, добропорядочные актёры в значительном провинциальном городе. С дерованиями, но без вдохновителя, без крепких заветов, как-то толкающиеся друг о друга, с какими-то им самим неясными, художественными задачами.

3-я единственная светлая и радостная, даже в своих мечтах. Но до роли «Театра» ей еще очень далеко.

Сливки студий?

Когда я начал перебирать их, чтоб перейти к практике, к осуществлению, — то оказалось, что и сливки... вовсе уж не так густы. Кружишься всё больше около 2, 3, 4 имён и ни с места дальше. Там больше всё прекрасный «второй» план. Ну, а вот именно на втором-то плане далеко не уедешь по нынешним временам. 

КС: Но неужели бросить и распустить основную группу МХТ?  Ведь при всех ее минусах это единственная (во всём мире). Теперь, объехав этот мир, мы можем с уверенностью констатировать, что это не фраза. Конечно, это лучший театр в мире, лучшая и редчайшая группа артистических индивидуальностей.   Не задаваясь новым, её можно и должно показывать. Мало того, только её одну и можно показать за границей.

Полный, нехороший провал Первой студии (не Чехова) — подтверждает эту мысль. Эти гастроли оставили плохое впечатление всюду, и я думаю, небезопасно им будет возобновлять поездку. Таково мнение тех, кто видел гастроли.4

НД: Теперь один Чехов, solo, может делать вдесятеро больше сборов, чем прекраснейший ансамбль без яркой индивидуальности.

Чехов, между прочим, о чём-то замечтал, о каком-то особом, почти религиозном направлении театра и начал увлекать на это свою Студию «довериться» ему вполне. Я его поддерживаю, даже не зная, чего он хочет, потому что от него как от талантливого человека можно всё-таки больше ожидать, чем от работы более «серединных». Но способен ли он быть «вожаком»? Это у меня под большим сомнением. И так же, кажется, думает умный и прозорливый Сушкевич. 

КС: Но Европа! — надо забыть о ней. Кроме убытка, там ничего нельзя получить. Проиграть месяц (это максимум), а потом 10–15 дней переезжать на новое место и тратить всё то, что нажито, — это не дело!

Тот, кто был в Америке и почувствовал эту необъятную громаду, тот, кто увидал бесконечные хвосты народа целый день у кассы... И нет этим хвостам конца... Тот, кто услыхал голоса и зов из провинции, из сотен городов с миллионным населением, из которых большинство — русских, поймёт, что дело делать можно только в одной Америке.

 «Перестаньте писать о МХТ, или пусть они приезжают немедленно!» — восклицают газеты в Чикаго. Большое материальное счастье — получить успех в Америке. Материально это выражается в 5700 долларов (т.е. 11 400 руб. золотом) в вечер. Беспрерывно, в течение годов.

Какая же Европа может в этом смысле тягаться с Америкой! 

НД: Совершенно понимаю, что нельзя отказаться от американских долларов. Но понимаю, что надо же наконец выползти из тупика.

КС: Тот, кто видел Америку менеджеров (менеджер (manager — англ.) — театральный предприниматель, импресарио), театральные тресты, суды, которые все приспособлены ко благу владельцев театров и антрепренёров, тот поймёт, какой ужас, какая катастрофа — не иметь успеха здесь. Поняв это не только умом, но и чувством, я с такой же уверенностью, с какой восхваляю Америку при успехе, — предостерегаю всех от неуспеха.

Гастроли Чехова (Михаила Чехова. — )С() — допускаю здесь. Спектаклей Первой студии — не вижу. О Второй студии и говорить не приходится, о Третьей студии — на месяц-два с «Турандот»5 — пожалуй! Но ни один антрепренёр не возьмёт труппы меньше, как с репертуаром из 4–5 пьес! Футуризм же здесь вышел из моды.

Большая ошибка думать, что в Америке не знают хороших артистов. Они видели все лучшее, что есть в Европе. Быть может, именно поэтому Америка так ценит индивидуальность. На артистической индивидуальности построены все театральные дела Америки. Один актёр — талант, а остальное посредственность. Плюс роскошнейшая постановка, какой мы не знаем. 

По правде говоря, нередко я недоумеваю: почему американцы так превозносят нас?

 Ансамбль!

 Да, это импонирует.

 Но несравненно больше импонирует им то, что в одной труппе есть три, четыре артистические индивидуальности, которые они сразу угадали.

Остальные, говорят они, — это работа режиссёров. Это они сделают и с нашими американскими рядовыми актёрами. Но три, четыре таланта в одной пьесе — это их поражает. Правда, они некоторых в нашей труппе не досмотрели, проглядели! Но тех, кто показан и кто имеет право на первое место, они угадали сразу и оценили больше, чем в Европе.

НД: Художественного театра, каким он был, нет. Кто ещё думает, что играющая сейчас в Америке труппа (в которой имеются превосходные артисты) может продолжать Художественный театр, тот только тешит свое самолюбие и задерживает будущее театра. Когда я рисую себе, с чем вы вернётесь, что будете играть и как и чего от вас будут ожидать и требовать, то думаю, что будет даже конфузная неловкость… Художественный театр, тот, преславный,  кончился. 

КС: ...Сидя в Москве, казалось, что завидная роль — путешествовать с труппой и пожинать успех. Но это не сладко и, главное, волнительно и утомительно. Долго этого не выдержишь. Казалось, что Москва является повинностью, но теперь я убедился в противном. Тяжёлая повинность не в Москве, а здесь. Было бы справедливо дать мне отдохнуть и выписать меня в Москву, а Вам приехать сюда. Как Вы бережно охраняли студии, так и я, даю Вам слово, буду бережно охранять Комическую оперу по Вашим заветам.

Оставлять группу здесь одну — невозможно. Гувернёр при ней необходим.

Вы освежитесь здесь, быть может, поставите им «Анатэму», «Карамазовых», а я освежусь в Москве, посмотрю, что делается в Оперной студии. Только там я и могу пока работать, за неимением другого места. В свободное время я попишу, чтобы со временем издать книгу в Америке для всего света.

НД: Константин Сергеевич! Я так «расхвачен», что на письма меня уже не хватает…

Я получил Ваше письмо с предложением обменяться местами — Москвой и Нью-Йорком. На это я уже ответил телеграммой, что меня не выпустят даже на обмен с Вами! Только по возвращении всей труппы стариков. Да и то ещё вопрос: отпустили бы меня! Я очень нужен, моим административным способностям верят, — и этого довольно, чтобы меня не пускали. На лето, месяца на два отдохнуть — да, но не больше.

К тому же, Константин Сергеевич, боюсь, что Вы тут без меня или без «нашей» администрации вряд ли справились бы.

КС:  ...Вы, кажется, предвзято настроены к Америке, и, кроме того, Вас не радует предстоящее путешествие по морю. Не верьте, Америка совершенно не то, что Вы о ней думаете. Огромные дома, улицы-коридоры, сквозной ветер, темно, сажа, головокружительное движение. Всё это, вероятно, и есть, частями, в разных концах города. Кое-где, на одной-двух улицах большое движение (можно туда и не ходить). Кое-где, в деловой части города, есть, вероятно, большие дома, довлеет знаменитый американский ритм жизни. Но все это — там.

То, что мы видим в центре города, больше всего напоминает мне большую Москву.

Народ — очаровательный, ласковый, добродушный, наивный, жаждущий познания, совершенно не самонадеянный, без европейского снобизма, смотрящий вам в глаза и готовый принять всё новое и настоящее. Неправда, что американец может только смотреть revue. Он внимательно, как немец, старается понять Чехова, а женщины обливаются слезами, смотря «Трёх сестёр». Несомненно то, что американцы искренно любят Россию. Я недавно читал письмо О. Кана, писанное после какого-то доклада о России. В нём он признаёт совершенно исключительное тяготение Америки к России, единство или родство духа и заключает, что МХТ выполнил историческую и политическую национальную роль. Мы — первые и наиболее красноречивые и убедительные послы из России, которые принесли Америке не сухие пункты торгового договора, а живую русскую душу, к которой Америка почувствовала тяготение.

В другом каком-то собрании было сказано, что политическая роль МХТ огромна. Они вернули России многих русских, оставшихся в Америке. Почувствовав русскую душу, эти обамериканившиеся русские вновь загорелись желанием вернуться на родину. Это тот культурный элемент, который в жизни будущей промышленности России сыграет очень важную роль.

Об этом пусть расскажет Елена Константиновна6  коммунистам. Им полезно знать. Вместо благодарности — мы частенько читаем в «Известиях» и других газетах колкие и ругательные словечки по нашему адресу и угрозы: а что-то вы нам покажете после заграницы?7  

НД:  Вот сейчас идёт очередной натиск. Я боюсь, что каждое мое письмо говорит об очередных натисках. Потому что я пишу не чаще раза в месяц.

И опять совещания у Луначарского, экстренные беседы с Малиновской (только что говорил с ней долго по телефону). Итак, по сю сторону театра, где публика, — равнодушие. А по ту сторону, где власти, — всё не прекращающееся стремление вмешаться, подчинить, перевернуть — и окончательно разрушить... Не взыщите, что не рассказываю подробностей. И то тоска возиться с этим, а то ещё писать!..

КС: Пока, не имея от Вас новых распоряжений, мы устраиваем так, чтобы осенью возвращаться.

Вернёмся мы нищими, такими же, какими и поехали, чтоб умирать в приюте для артистов. Ведь до настоящего момента мы покрываем убытки Европы. Потом, до лета, мы наживаем кое-что. Лето у нас пропадает, так как в Англию (где очень плохие дела) нет смысла ехать на три недели. По контракту же с Гестом до июля мы принадлежим Гесту.

НД: Сейчас дела в театрах лучше, чем были в декабре. Но вот как: лучше всех идёт Большой. Там часто полные сборы. И не падают ниже 75%. Потом идёт Художеств. Тут полно только на «Турандота» (один раз в неделю!) и воскресенье (что бы ни ставить!). А, например, на «Двенадцатую ночь» 50% сбора, на «Сверчка» 40%, на «Анго» 60%, на «Периколу», если 1 раз в неделю, 90%, а если два — 70. Еще держится «Синяя птица» — воскрес. утро полно, а будни вечер — 70%.

В Малом театре сборы — воскресенье полно, а потом от 70 до 40% сборов и меньше.

В студиях еще держатся! Отличные сборы по высоким ценам в оперетке Ярона, но не больше 6–7 представлений одной вещи. Хорошие — в цирке. И переполнены, по 3 сеанса (последний сеанс начало в 10 час.) в синематографах.

КС: ...Имейте в виду, что во время гастролей работа так тяжела, а всяких экстренных вводов, по болезням, капризам и другим причинам, так много, что нечего и думать о новых пьесах. Подработав деньги, надо уехать в страну с дешёвой валютой (хотя бы Россию) и там готовить новый репертуар. Начинать же в Москве со старьём равносильно закрытию театра.

НД: Я представил Луначарскому (просидел с ним у него дома вечер целый) несколько проектов. Всех проектов шесть. Но три из них сразу отпали. Среди них предложение мне ехать в Америку одному и с К.О.

Остались три. Все три, так или иначе, в большей или меньшей степени, должны дать что-то заметное в предстоящем сезоне, и если не приступить к немедленной реформе нашего театра, то хоть сильно ее подготовить. 

В тексте используются: К.С. Станиславский. Собрание сочинений. В 8 т. 1961; Вл. И. Немирович-Данченко. Творческое наследие. Письма. 2003; О.А. Радищева. Станиславский и Немирович-Данченко. История театральных отношений. 1999.

 1 Н.-Д. в шутку уподобляет Копо, горячо откликнувшегося на выступления МХАТ в Париже, праведнику Лоту, которого ангел спас и вывел из Содома, но Содом и Гоморра ради одного Лота помилованы не были. 

  2 Постановка Б. Вершилова в стихотворной переработке П. Антокольского, где Франца Мора играл Н. Баталов, а Карла — М. Прудкин.

  3 Имеется в виду гастрольная поездка части труппы МХТ во главе с В. Качаловым и О. Книппер-Чеховой. «Качаловская группа» была первым театральным коллективом, который приехал за границу из Советской России.

4 Гастроли Первой студии Художественного театра за границей (Рига, Ревель, Варшава, Краков, Львов, Прага и Берлин) с участием М. Чехова состоялись летом 1922 года. 

5 Третья студия МХАТ выезжала с «Принцессой Турандот» на гастроли в 1923 году в Ревель, Стокгольм, Гетеборг и Берлин.

6 Малиновская с 1918 года — управляющая московскими государственными, а затем (с 1920) академическими театрами. В течение долгих лет была директором Большого театра.

  7 Речь идет о статье Э. Бескина в «Известиях» «Сдвиги и вехи». В ней были размышления о политической направленности МХАТ, современности и политических взглядах театра.