Константин Плешаков ЕСЛИ ЧТО на свете и отвергает любовь, так это искусство. В самом деле, вместо того чтобы метаться между Саратовом и Варшавой или между калиткой и сеновалом в поисках лакомого предмета любви, будь то этрусский раб, шотландская баронесса или местная курительница гашиша, художник запирается в студии и начинает лихорадочно покрывать холст или картон бесчувственными мазками краски. По всей вероятности, интереснее было бы покрывать некое плечо поцелуями. Но что ж, о вкусах не спорят. Уместней поинтересоваться, как оплачивается артистическая деятельность.
Базовой артистической специальностью надо признать живопись. Общее родовое слово для творческих работников - "художник", а вовсе не "дирижер" или "литератор". То же самое справедливо и для единственно стоящего языка современности - английского, в котором artist - это одновременно и творец, и живописец. Надо думать, это объясняется тем, что (наскальная) живопись появилась прежде хорового пения, эротического танца и семейных хроник.
Очевидно, именно поэтому монета оценивает по достоинству именно живописца. Самые крутые гонорары получают не актеры Голливуда, а художники - пусть даже посмертно. Небольшая работа Ван Гога, написанная им в перерыве между дракой с Гогеном и посещением воинского борделя, легко уходит на Сотбис за несколько миллионов долларов. В отличие от голливудского фильма с его колоссальным бюджетом ("Титаник" обошелся в 200 миллионов), в вангоговские подсолнухи скромно инвестировано франка три - в виде неэкономно израсходованной краски и грубого холста. Следовательно, получившаяся прибыль измеряется в сотнях тысяч процентов. Конечно, сам Винсент не получил с этого ни черта. Что ж, не из каждого художника вырастает Церетели.
Тем не менее в этой области налицо явный прогресс: если Папы Ренессанса отделывались, в общем, легким испугом, рассчитываясь с Микеланджело или Караваджо за их каторжный труд, то в XX веке концептуалисты и абстракционисты за бесценок свои творения не отдают, и дохлый мышонок, прикрепленный за хвост к водосточной трубе и названный автором "Она улыбнулась", приносит художнику больше золота, чем "Страшный Суд" - Микеланджело. Конечно, может быть, инсталляция "Она улыбнулась" с погибшим грызуном в виде piece de resistance больше отвечает эстетическим потребностям человечества, чем обнаженный Адам и простерший к нему руку задрапированный бог Саваоф. Однако, я думаю, дело все же в другом: по сравнению с эпохой Ренессанса богатых меценатов стало больше. Может быть, в наши дни даже Микеланджело смог бы позволить себе небольшой домик в Марракеше.
Труд остальных ветвей артистического цеха оплачивается непропорционально скудно - непропорционально, если принять во внимание произведенные затраты (времени) на каждую полученную монетку.
Творческая профессия, вызывающая наибольшее почтение лично у меня, - это театральный режиссер. Помимо пресловутого таланта, он еще должен обладать железной волей, чтобы находящиеся в его ведении хлюпики и наркоманки представляли в своей совокупности не походный бордель, а деятельную энергичную труппу. В этом смысле даже профессия кинорежиссера менее требовательна: в конце концов кинорежиссер может исправить свои промахи (в том числе художественные) за монтажным столиком. Театр же без могучей диктаторской воли немыслим. В отличие от кино спектакль - как растворимый кофе: сразу налицо.
Нельзя сказать, чтобы сильные мира сего не ходили в театр. Сталин обожал "Дни Турбиных" и смотрел пьесу не то двадцать, не то двадцать пять раз. Нерон сам играл на сцене. Президента Линкольна вовсе убили в театральной ложе. В театре бывали и Брежнев, и Горбачев, и Ельцин и даже что-то дарили актерам и режиссерам. И все же, несмотря на очевидное внимание сильных мира сего, театральный режиссер получает до смешного мало по сравнению с живописцем. Клод Моне клепал средненький пейзаж за полдня. Подготовка спектакля занимает как минимум месяца три. Легко заметить, что по сравнению с живописцем театральный режиссер работает попросту даром. После смерти же он - в отличие от Моне - вообще не получит ничего. В этой связи, если перед вами стоит выбор, куда направить сына - в художественную школу или режиссерский колледж, без колебаний вручите ему палитру: вы обязаны думать о благосостоянии будущих внуков. Впрочем, говорят, художники много пьют.
Однако актеры, по слухам, пьют не меньше, да к тому же еще и взаймы: продать натюрморт с гнилыми персиками легче, чем роль Фальстафа.
Что до литераторов, то их удел также достаточно скорбен: со временем Караваджо и Хальс вырастают в цене, Гомер же и Шекспир - падают.
Ни Гомера, ни Шекспира современный человек не читает. Их широко разрекламированное присутствие в сегодняшней культуре достаточно условно. От всей старой литературы остались не тексты, а редкие вехи в сознании. За вехи же много не возьмешь. Конечно, пока нас не завоевали инопланетяне, и Гомера, и Свифта, и Рабле будут помнить, потому что они, забытые как текстовики, тем не менее остались как ваятели типических образов, архетипов. Скорее всего не более одного процента населения читало "Илиаду" и "Одиссею", однако и Одиссей, и Троянский Конь, и Пенелопа, и Сцилла с Харибдой, и Телемах до сих пор на слуху. Это своего рода давно умершие родственники, о каждом из которых сохранилось по одной строчке беглой информации из полузабытого письма: дядя Алеша много пил и жил в Вологде, Одиссей бросил жену и долго странствовал, тетя Рита пела басом и однажды сломала ногу, Сцилла и Харибда - опасное место, которое просто так не пройдешь, - и так далее.
Король архетипов (и, следовательно, король всей мировой литературы) - Шекспир. По всей вероятности, в Шекспире воплотился ни мало ни много сам бог Аполлон: почти все существующие ныне архетипические образы пошли именно от Барда. В этом смысле Шекспир превзошел даже Библию. Адам и Ева, Пилат и Иуда все еще легко опознаваемы, но царь Соломон, Исаак и Авраам, Марфа и Мария, Лазарь и Петр, Фома Неверующий и Ирод уже в общем-то забыты. Шекспировские же вехи уцелели, как уцелели черные шесты в венецианских каналах, к которым до сих пор причаливают гондолы. Избитая жена слезливо крикнет мужу: "А-атэл-ла!", аборты несовершеннолетних обсуждаются гинекологами в категориях Ромео и Джульетты, желчный неудачливый политик будет непременно назван Гамлетом, коварный интриган станет известен как Яго - и так далее. Конечно, помимо Ромео и Джульетты есть еще Дон Кихот и Санчо Панса, а также Гулливер и некоторые другие. В остальном же старая мировая литература мертва, и современность начинается в лучшем случае с Мелвилла и Достоевского. Мертвого же льва, как известно, не продашь.
Можно возразить, что и у Дон Кихота, и у Отелло, и у Гулливера есть своя, вполне коммерческая, цена. Соответствующие книги переиздаются, появляются и новые экранизации. Однако Сервантес и Свифт раскупаются уже вяло, и то в основном благодаря усилиям составителей школьных учебников. Экранизации также долго не живут. По-настоящему раскрутить Санчо Пансу невозможно.
Все это приводит к той печальной мысли, что литература умрет - как коммунизм, за который тоже в определенный момент не стали давать ни копейки. Впрочем, вряд ли и классический балет, например, протянет дольше тридцати лет. В середине XXI века в Большом станут исполнять "Танец среднестатистических prick"ов", в котором главными действующими лицами окажутся клонированные мужские гениталии, причем зрители будут наблюдать за происходящим на экранах своих персональных компьютеров. Что сулит бешеные бабки наследникам Билли Гейтса - но не танцорам.
Рынок же художественных полотен, надо полагать, уцелеет. По крайней мере, в пользу этого говорит весь доступный нам опыт.
Композиторами-современниками Караваджо интересуются ныне только полоумные музыковеды; современные ему писатели известны потомкам исключительно по отрывкам, включенным в школьную программу. На одно полотно самого же Караваджо сегодня можно купить небольшое издательство или консерваторию.
Возможно, причина дороговизны холста, покрытого краской, в том, что произведения живописи единичны, как алмазы. Ноты же и буквы (музыка и литература) существуют исключительно в растиражированном виде (как бижутерия или синтетические изумруды). Массовость продаж отнюдь не гарантирует большего дохода. Легко можно представить себе дешевую виртуальную библиотеку. Виртуальные ожерелья от Картье - немыслимы. В не столь далеком будущем возможна ситуация, при которой за одно пасхальное яйцо Фаберже можно будет приобрести электронную версию всех книг, написанных когда-либо.
Конечно, рукопись "Фауста" или подлинная партитура одноименной оперы найдут своего покупателя на аукционе Сотбис. Однако даже их цена вряд ли превысит миллион зеленых. В конечном счете цена искусства исчисляется буквально. Нет более глупого выражения, чем "Караваджо бесценен". Впрочем, придумать кое-что поглупее все-таки можно: "Караваджо бессмертен".
Даже если мы не более чем подопытные мыши (чтобы не употреблять термин "морская свинка" как безмерно обидный), нам тем не менее кажется, что в нашей беготне по грязноватой клетке присутствует какой-то смысл.
Самое обычное дело для нас - это вопиять "Милосердия!". Но что если абсолютного милосердия нет и никогда не было и если мы вопием к холодной Венере и Марсу, на котором никогда не имелось даже настоящих каналов? То есть если весь наш вселенский писк - суть сотрясание равнодушного неодухотворенного эфира?
Через миллион лет наша планета сделается безвидна и пуста. Сотрутся с лица земли Акрополь и аэропорт О"Хара. Не останется даже червей, благодарно догладывающих наши хилые останки. Но неужели не будет и Страшного Суда, за изображение которого нерасторопный, но трудолюбивый Микеланджело получил в свое время такую ничтожную сумму? Нам трудно с этим смириться.
Даже наиболее продвинутые пользователи компьютеров укоренены в религиозности; и IBM, и Makintosh - Bible-compatable. Но если Библия не оправдает возлагаемые на нее надежды - что тогда? Имелся ли смысл в Гомере и Интернете, если в космосе не присутствует некий абсолютный читатель? Скорее всего нет, потому что любой файл имеет смысл только тогда, когда он нестираем без желания автора. Если холодное солнце в свое время сотрет с твердого диска Земли "Илиаду", не спросив разрешения у Гомера, половина истории человечества обесценится.
Нам надо думать, что некто (звезда Вега? неприметный пень в бразильском штате Мараньян?) складирует наши скандалы и поэмы. Если это не так, то наш жизненный путь не более значителен, чем путь виноградной улитки накануне дождя.
Очень может статься, что в лице космоса мы действительно имеем дело не с неким абсолютным читателем, а попросту с холодной безличной тупостью, которая нас не переживет. В таком разе все наши телодвижения суть не более чем виляние хвостом на Луну. Однако - всю жизнь вилять хвостом холодной неодушевленной Селене - разве в этом нет своеобразного межпланетного экзистенциального шика?.. И все же, пожалуй, радость от такого шика невелика: мы самолюбивы и скорее склонны отвечать за свои грешки перед владыкой серного озера, чем сравнительно безболезненно затеряться в сумеречном мире протонов и нейтронов.
Мне бы не очень хотелось явственно представить себе кончину последнего человеческого существа на Земле - как, впрочем, и рождение первого. Но я с большим интересом отследил бы последнюю денежную операцию на свете - за мгновение до того, как мертвое Солнце с ревом рухнет за горизонт.
Как кажется мне, и жизнь, и история закончатся именно тогда, когда закончатся деньги. Все остальное восполнимо. Например, когда на свете переведутся мужчины, женщины смогут обратиться к симпатичным круглоглазым лемурам. Звук гонга, сзывающего лемуров на кормежку, вполне заменит Малера. Танец Благодарного Лемура затмит Анну Павлову. Деньгам же альтернативы нет.
Итак, что же будет оплачено в этот неотвратимый последний миг самым последним истертым вселенским грошом? Бокал тысячелетнего "шабли"? Ожерелье из юпитерианского жемчуга? Услуги межпланетного хастлера? Урок музыки? Песня?
Или это будет пластиковый стакан "Кока-Колы" с горсточкой луковых чипсов?
Однако не будем гадать. Зададимся более прозаичным вопросом: если уж деньги и жизнь так взаимосвязаны, кто из наших современников сохранит свою рыночную стоимость, скажем, в 3000 году, пока в наличии еще будет и то и другое?
Вряд ли это будут Набоков, "Битлс" и Гарсиа Маркес. На бирже мировой культуры не больше порядка и смысла, чем на Уолл-стрите, а деньги капризны, как сердце красавицы. Поэтому скорее всего это будут Майкл Джексон, Герман Гессе и ныне решительно никому неизвестный поэт из Йемена, в данный момент выцарапывающий свои стихи на днище тюремной миски.
