Приют поэта

Бюст Евгения Боратынского из музея-усадьбы Мураново.

Хотите ли вы, чтобы мирской поток разбивался у порога вашего мирного жилища? - спрашивал знаменитый философ Петр Чаадаев. - Если да, то изгоните из вашей души все эти беспокойные страсти, возбуждаемые светскими происшествиями, все эти нервные волнения, вызванные новостями дня. Замкните дверь перед всяким шумом, всякими отголосками света... Сделайте свой приют как можно более привлекательным, займитесь его красивым убранством, почему бы даже не вложить в это некоторую изысканность и нарядность?.. Мы живем в стране, столь бедной проявлениями идеального, что если мы не окружим себя в домашней жизни некоторой долей поэзии и хорошего вкуса, то легко можем утратить всякую утонченность вкуса, всякое понятие об изящном".

Стремление к существованию в собственном "скромном приюте" вдали от "бури света" прослеживается у Евгения Боратынского в произведениях разных лет: от "Родины (1821) до идиллических видений Муранова в стихотворении "Есть милая страна" (1832?). Однако речь не ведется о затворничестве или отшельничестве. Поэт писал Ивану Киреевскому в декабре 1833 г.: "Кстати об уединении. Ты возобновляешь вопрос о том, что предпочтительнее: светская жизнь или затворническая? Та и другая необходимы для нашего развития. Нужно получить впечатления, нужно их резюмировать. Так нужны сон и бдение, пища и пищеварение. Остается определить, в какой доле одно будет к другому. Это зависит от темперамента каждого. <...> Ты принадлежишь новому поколению, которое жаждет волнений, я - старому, которое молило Бога от них избавить. Ты назовешь счастием пламенную деятельность; она меня пугает, и я охотнее вижу счастие в покое. Каждый из нас почерпнул сии мнения в своем веке. Но это - не только мнения, это - чувства. <...> Под уединением я не разумею одиночества; я воображаю

	Южный фасад дома с зимним садом. Акварель П.А. Нисевина. 1868 г.

Таковой я себе устрою рано или поздно и надеюсь, что ты меня в нем посетишь".

Если еще в начале 30-х гг. тема приюта у Боратынского носила в основном литературный характер, то со временем она приобрела чисто практическое выражение. Поиск места, где бы он мог уединенно, мирно жить в окружении близких ему людей, поэт начал с фамильного имения Мара в Тамбовской губернии, в котором, по свидетельству супруги его младшего брата Сергея - Софьи Боратынской-Дельвиг, построил себе в начале 30-х гг. отдельный дом. Других упоминаний об этом сооружении, равно как и его изображений, не сохранилось. Отсутствие упоминаний во многом объясняется тем, что пребывание в 1833-1834 гг. в Маре явилось лишь временным, в какой-то мере "транзитным" этапом его биографии. Боратынского все более занимала мысль о переезде в Москву.

В январе 1835 г. чета Боратынских приобрела двухэтажный каменный дом на Большой Спиридоновке, а три года спустя, весной 1838 г., Боратынский затеял его перестройку. К этому времени у Боратынских родился седьмой ребенок, и большой семье становилось "разорительно жить на широкую ногу", тем более что осенью намечались дополнительные траты, связанные с задуманным путешествием в Европу. Однако строительные работы затянулись, что вынудило поэта отказаться от желанной поездки за границу. Крайне утомленный развернутым ремонтом, Боратынский писал своей "доброй маменьке" в сентябре 1838 г.: "Все лето провел я в волнениях, связанных с перестройками. Наконец живу в собственном доме, но это стоило мне столько сил, что я дал себе слово больше ни за что подобное не браться. Вы не можете представить, что значит иметь дело с московскими рабочими и до какой степени доходят их жульничество и наглость. Я очень устал и думаю, если бы мне предстояло благоустроить еще один дом, я заболел бы".

Озабоченные увеличением семейного дохода, Боратынские сдали свой московский особняк целиком и жили постоянно в деревне: сначала в Маре, а с мая 1841 г. в Муранове. Именно в Муранове хозяйственная и строительная деятельность Боратынского приобрела наибольший размах. Здесь поэт соорудил пильную мельницу для изготовления на продажу досок, а затем возвел по собственному проекту двухэтажный дом.

В 1816 году находящееся в 45 верстах от Москвы сельцо Мураново было куплено тещей Боратынского Екатериной Львовной Энгельгардт, дочерью Петра Алексеевича Татищева, московского богача и масона. В начале осени 1841 г. поэт разобрал дом своего тестя Энгельгардта и приступил к сооружению нового по собственному проекту. На время строительства семья переехала в соседнее Артемово. Строительство дома Боратынский совмещал с заботами по устройству пильной мельницы - в марте 1842 г., в день своих именин, поэт распилил на ней свое первое бревно. В письме матери летом 1842 г. Боратынский привел обоснование своей бурной хозяйственной деятельности: "Нынче я вовсе не во власти вдохновения литературного, но заранее предвижу времена, когда строительство мое будет закончено, у меня будет меньше практических забот (что же до покоя, то он, наверное, возможен только в воображении), и радуюсь при мысли, что могу продолжить прежние мои занятия. Вы понимаете, что я обосновался в деревне весьма надолго. Моя энергетическая деятельность - по сути не что иное, как следствие глубокой потребности в покое и тишине".

Писатель строил себе дом в "милой", близкой его сердцу стране и именно с проживанием в этом доме связывал свое возвращение к литературной деятельности. О твердости этого намерения говорит и то обстоятельство, что во время строительства Боратынский, живя в Артемове, подготовил к изданию после продолжительного творческого молчания сборник стихотворений "Сумерки", заглавие которого было подсказано названием укромного уголка мурановского парка.

Закончив строительство, осенью 1842 г. семья переехала в новый дом. Здесь она, редко выезжая, провела почти год, пока не отправилась в начале сентября 1843 г. в Петербург, но не для того, чтобы там остаться: здоровье жены требовало лечения. В сентябре 1843 г., оставив трех младших детей у Путят в Петербурге, Боратынский с семейством выехал за границу. Путешествие закончилось для поэта трагически: 29 июня 1844 г. в Неаполе он скоропостижно скончался. Путята, публикуя свою переписку с Боратынским в 1867 г. в "Русском архиве", так рассказал о смерти друга: "Жена его была больна, и накануне доктор настаивал на необходимости пустить ей кровь. Это так встревожило Боратынского, что к ночи он сам занемог, а на другой день рано утром его не стало"...

Дом Боратынского состоит из трех частей: двухэтажного основного здания, одноэтажной пристройки и фланкирующей ее с юго-западной стороны прямоугольной двухэтажной башни. Главное строение, почти квадратное в плане, выполнено из вертикально поставленных бревен, перевязанных в местах примыкания перекрытий горизонтальными венцами, и обложено снаружи кирпичом. Данная конструктивная система не была необычной: в построенных в XVIII веке усадебных домах в Останкине и Кускове деревянный брус тоже ставили вертикально. Речь может идти об использовании Боратынским строительной артели, освоившей данную методу в Москве и ближайших ее окрестностях, а затем перенесшую полученный опыт в более отдаленные места.

Дом Боратынского был сооружен на склоне холма на берегу запруженной речки Талица в нескольких шагах от того места, где стоял старый дом его тестя. Надежной естественной преградой с севера дому служили деревья усадебного парка, с юга же здание открывалось окружающей его замечательной природе: под окнами был разведен цветник, а между цветником и прудом расстилался широкий луг с мельницей; на противоположном берегу раскинулась посаженная Боратынским березовая роща.

Расположение дома было продиктовано Боратынскому характером мурановской местности, а также существующими на территории усадьбы хозяйственными строениями и флигелями. Здание закладывалось в нескольких шагах от разобранного дома Энгельгардта, что может иметь знаковый смысл - у романтиков было живое отношение к историческому прошлому, трепетное чувство, возникающее к конкретному месту, связанному в их сознании с определенными событиями истории или личной биографии. Вальтер Скотт построил себе замок в Аббошсфорде на месте древнего жилища, некогда принадлежащего "начальнику одного шотландского клана". Конечно, у Боратынского было меньше "исторического" пафоса, нежели у Вальтера Скотта. Однако факт строительства нового дома на месте или в нескольких шагах от старого, принадлежащего Энгельгардту, возможно, намекал на внутреннее родство между разными поколениями владельцев Муранова.

Путята справедливо говорил о своеобразии внутренней планировки здания. В ней Боратынский соединил классицистический анфиладный принцип построения пространства с получившей к тому времени довольно широкое распространение свободной планировкой. В пространстве большой гостиной Боратынский очень тонко продумал зрительное восприятие различных объектов и планов. В дневное время при движении по любой из анфилад внимание фокусируется на ближнем и дальнем планах, где через высокие застекленные двери торцевых эркеров открываются замечательные виды мурановского парка и пруда. Неосвещенная, остающаяся в тени средняя часть никак не отвлекает, а напротив, сосредотачивает зрителя на представившихся его взгляду живых картинах.

В своей комнате в Муранове Боратынский также совместил несколько функций - у него не было отдельного кабинета: поэт трудился непосредственно в спальне, где стоял изготовленный мурановскими крепостными мастерами по его проекту письменный стол. "По семейным рассказам, передававшимся из поколения в поколение, автор "Сумерек" не терпел в своей рабочей комнате ярких солнечных лучей. Они отвлекали и рассеивали его внимание, - писал Кирилл Пигарев. - Вот почему кабинет поэта помещался в комнате, обращенной окнами на север, в задумчивый парк. В ней всегда приглушенный свет, какой бывает в сумерки. И на застывшие черты гипсового профиля (посмертная маска сформована по инициативе художника Александра Иванова. - Ред.), белеющего на столе у окна, бросают тень старинные деревья парка - "поэзии таинственных скорбей могучие и сумрачные дети".