Валерий Каджай
Иногда главы государств, почти как рядовые люди, дают волю эмоциям.
Фото ИТАР-ТАСС
Воскресенье, которым завершается русская Масленица (или Сырная неделя), называется Прощеным или Прощальным. По заветному: «Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших» (Матф. 6:14-15).
«С закатом солнца, не давая времени потухнуть вечерней заре, ходят из дома в дом все степенные и пожилые люди с преклоненною головою и тихим голосом выпрашивают прежде всего прощения у тех, кому чаще в году наносили обиды и оскорбления, и непременно кланяются в ноги, ожидая отпущения прегрешений поцелуем в уста». Так поэтично описал этот обряд известный знаток русских обычаев Николай Степанов. Обычай исключительно русский, нигде более в христианском мире не известный, что всегда поражало иностранцев. Смысл его в том, чтобы вступить в Великий пост с чистой душой, примирившись со всеми ближними.
В этом году начало Масленицы пришлось на 23 февраля, а в 1994-м – на 7 марта. Тогда как раз накануне в Москву прилетел бывший президент США Ричард Никсон, которому шел 82-й год. Это был его десятый (и последний) приезд в Россию начиная с памятного 1959 года, когда совсем еще молодой вице-президент при Эйзенхауэре встречался с Хрущевым и поразил воображение советских граждан тем, что посетил московский рынок. В отличие от первого последний визит Никсона в Москву формально не был официальным – он приехал как руководитель Фонда защиты демократии. Но поскольку перед поездкой Никсон встречался с Биллом Клинтоном и подробно обсуждал свой план пребывания в Москве, визит фактически носил официальный характер. Это подтверждала и такая деталь: Никсона сопровождала кремлевская охрана, и ездил он на правительственном ЗИЛе. Но только первые два дня. На третий день охрану сняли, ЗИЛ отменили, и стал Никсон просто частным лицом. Отменили и запланированную на 14 марта встречу его с Ельциным. Отменил сам Борис Николаевич.
«После того, с кем здесь встретился Никсон, это невозможно. Невозможно в России поступать как вздумается. Россия – это великая страна», – заявил президент журналистам. И характерным жестом, ткнув перстом в сторону телекамеры, добавил: «И Черномырдин с ним не будет встречаться, и Гайдар...»
Высочайший гнев вызвало то, что Никсон посмел иметь рандеву с представителями оппозиции Руцким и Зюгановым. Правда, в гневе Борис Николаевич как-то запамятовал, что, приехав в Москву в 1991-м, Никсон встретился с главным тогдашним оппозиционером Ельциным, несмотря на активнейшее противодействие Горбачева. Никсону даже дали понять, что такой его шаг «перечеркнет все надежды на встречу с Горбачевым». Но, несмотря на это, Никсон встретился с Ельциным, а Горбачеву хватило чувства политического такта не «перечеркивать надежды». И на своей заключительной пресс-конференции Никсон сделал поистине пророческое заявление: «За Ельциным – будущее». Запамятовал также Борис Николаевич, что год спустя, уже в ранге президента России, он находился с официальным визитом в США и встречался с Клинтоном – в то время кандидатом в президенты. Тогдашний президент Буш-старший на это никак не отреагировал, вернее, отреагировал так, как принято в любом демократическом обществе, не увидев в поступке российского коллеги даже намека на умаление США как великой державы.
И вот теперь такой пассаж. Весь мир был неприятно удивлен, а московские газеты, тогда еще смевшие свое мнение иметь, в один голос осудили родного президента, на что его тогдашний пресс-секретарь Вячеслав Костиков ответил столь же неуклюжей, сколь и бестактной попыткой оправдать своего патрона. Объясняя отказ от встречи, Костиков то ли по незнанию, то ли с тонким намеком сказал, что Руцкой никакой не оппозиционер, а всего лишь амнистированный преступник. Бестактность этого намека (если это, конечно, был намек) заключалась в том, что Никсон не был в связи с Уотергейтским делом оправдан судом или хотя бы освобожден от судебного преследования. От этого его оградила... амнистия, дарованная ему новым президентом Фордом. Вот и получалось, что один амнистированный преступник встретился с другим амнистированным преступником. Мудрый Никсон на комариный укус не обратил ни малейшего внимания (скорее всего он его просто не заметил), а львиный рык пропустил мимо ушей.
В Чистый понедельник (день начала Великого поста) высокий американский гость выступил в Думе на специальном заседании комитета по международным делам с речью, которую можно считать его политическим завещанием. Он назвал Россию великой державой и сказал: «Не правы те, кто убежден, будто холодная война была выиграна Соединенными Штатами, а Россией проиграна и что поэтому к России надо относиться как к поверженной стране. То была общая победа».
В те минуты, когда Никсон держал речь перед российскими депутатами, российский президент держал путь в Сочи. И вместо предполагаемого обеда с другом Ельциным Никсон на следующий день отобедал с другом Кравчуком, отужинал с британским премьером Мэйджором, а уже из туманного Альбиона возвратился в Штаты, где его радушно принял Клинтон, проведя с ним обстоятельную беседу и тем самым косвенно выразив свое отношение к инциденту в Москве.
Для чего я это все рассказываю? А вот для чего. В субботу, 12 марта 1994 года, я пытался выйти на Ельцина. Я в то время работал пресс-секретарем Лобова, занимавшего, если кто помнит, должность секретаря Совета безопасности. Олег Иванович был инициатором и организатором того памятного приезда Никсона. Увы, «хорошая мысля приходит опосля». Она пришла мне в голову именно в субботу, в нерабочий день. Не мудрствуя лукаво, я позвонил Лобову домой. Трубку взяла его жена Валентина Павловна, а вот самого хозяина, к сожалению, на месте не оказалось. Я объяснил, что дело связано с Никсоном и что мне надо срочно связаться с Олегом Ивановичем. Валентина Павловна, женщина чрезвычайно милая и в высшей степени интеллигентная, пообещала, что передаст Олегу Ивановичу мою просьбу и что он обязательно со мной свяжется.
Прошел час-полтора, и «у меня зазвонил телефон». Но это был не Лобов. Это был его помощник. Голосом, ледяным, как айсберг, на который напоролся «Титаник», он отчитал меня за то, что я беспокою людей, сказал, что звонить домой таким людям неприлично, и попросил меня впредь этого не делать.
А сейчас самое главное – почему я звонил Лобову. Я хотел ему напомнить, что завтра – Прощеное воскресенье. И что если Борис Николаевич поедет к Никсону и скажет: «Прости меня, Джек, если я тебя обидел. Сегодня – Прощеное воскресенье, у нас, у русских, есть такой обычай: в этот день мириться и забывать нанесенные друг другу обиды».
Я представлял себе, как два президента (в Америке всех бывших президентов до конца дней их называют только «господин президент», без приставки «экс») после этого обнимутся, расцелуются и как весь мир будет растроган таким оборотом дела, а сентиментальные американцы станут просто писать от восторга: «Ах-ах, Борис, высокий класс!» Когда я потом извинился перед Лобовым за свой звонок и объяснил, в чем дело, он только усмехнулся, а на лице его я прочел добродушное «О, санкта симплицитас!» А года через два-три, прочитав в одной из газет сетования Бориса Николаевича: «У нас такая бюрократия, понимаешь... Чтобы к президенту пройти, надо пуд соли съесть», я сразу вспомнил, как попытался съесть всего лишь щепотку соли и что из этого получилось.
