О королевах без королей и королевств

Она думала – лучше найдет, краше, умнее, богаче.
Фото Бориса Бабанова (НГ-фото)

А за Лёхой прискакала Лариска. Лариска – его бывшая жена. Первая то есть. Но по всему видно, что действующая. Бывают пары, между которыми химия. Разошлись-то разошлись, да не разошлись. Кажется, Лариска сама его выгнала. Думала – лучше найдет. Краше, умнее, богаче. Лариска красотка же. Стройная, длинноногая, с претензиями. Но без конкретики. А Лёхи конкретику любят. Вместе – значит, вместе. Ну в смысле – без еженедельного выкидывания чемоданов за борт семейной лодки. Про него спрашивают: а он кем работает? В ответ всегда недоуменный взгляд Лёхиных проверенных корешей: «Ты что! Он же Лёха!» Всё – от мелкого ремонта, до крупной контрабанды. А еще Лёха – человек-гора. Обопрись – не пропадешь. Вообще не ясно, чего Лариске не хватало. То есть ясно чего – денег. Она только потом поняла, что это любовь. Вернее, догадываться стала. Но кто ж такое признает, когда чемоданы уже выкинуты и с Виталиком всё серьезно. Еще поняла, что любовь никуда не девается – переходит в разные агрегатные состояния. И только. Потом заставляет, например, надев все лучшее сразу, заявиться незваной на празднование Лёхиного тридцатника, где все братаны так и умерли. И подумали, конечно, да!!! Вот именно так, разумеется, с восклицательными знаками. Да!!! Лельки лельками, конечно. Но Лариска! Хороша, стерва! Не ясно, чего больше – «хороша» или «стерва». Лелька, кстати, довольно быстро появилась, где-то после четвертого Ларискиного выпада в духе «Я королева, где мне сесть?» – Лёхи-то на дороге не валяются. Лёха, как всегда в таких случаях бывало, у Орла ночевал. А Орлу чего? Пьян, холост, никогда не спит. В общем, открыт к диалогу.

Лёха стучит прямо так головой в его прокуренную квартирку. Да не стучит. Просто прислонится своим широким татарским лбом к податливой двери. Ну и не заперта она. А Орел знает, что Лёха. Кому еще? В четыре-то.

– Что? Твоя достала?

– Ну... устал так жить.

– Уходи, чего маешься тогда?

Невдомек Орлу: уходи – не уходи. Маяться от этого еще никто не переставал. Любовь не картошка – не выкинешь, как и Ларискину корону, впрочем. Все олигарха ждет. Ногти красит по полдня. Тщательно. А жизнь идет. Толик подрастает. В школе знают – у мамы с папой неладно. Очень большая любовь, значит. Лёха того гляди Лелькой обрастет. Уютной, рыхловатой. Но верной. И, как это называется, из одной связки. Чуть что: «Лё-ё-ёш! Как быть-то? Чё делать?» А Лариска удумает там чего свое. И выкинет. Или это самое «чегосвое», или в очередной раз Лёхины вещи. Всегда удумывала. Виллу-машину-самолет в уме держит. И в ответ на Лёхин загул с Орлом – возьмет да и позвонит Виталику. Тому тоже все нервы вымотала. Ну, первый-то год он рад стараться. Все чаял, она к нему уйдет. Или там – он к ней. Честно трон ей готовил. Понимал: королева – не что-нибудь. Косметичку ее первое время наивно за чемодан с вещами принимал. Сердце глупое екало. Коленки ее острые с ума его сводили и остервенелость вот эта в глазах. Но страдал. Знал, что не любит она его. Так – понтуется. Перед кем только? Известно – у красавиц подруг не бывает. Сама перед собой, стало быть. Виталик прощал. Благоговел просто. А та: приди, да уйди, да нет – останься. Потом – прогуляется на его «мерсе», схлопочет от Лёхи пощечину, и снова два месяца душа в душу живут – ни звонка, ни эсэмэски в золотое олигархическое будущее.

Я – королева, где мне сесть? Фото Александра Шалгина (НГ-фото)

В итоге – разошлись Лариска с Лёхой. Лелька выискалась. Анфиска народилась. Такая же белобрысая, как и угрюмый Толик. Лёха от нее ни на шаг. На массаж – значит, на массаж. Электрофорез – так электрофорез. Все младенческое счастье. С капризами, ночным бдением у решетки детской кроватки, в общем, все, что, когда Толик такой был, он у Орла просидел, поднимая бокал за стаканом, а потом из горла: «Ну, братан, за сына!» Все то же самое, только сам, своими руками, да помноженное на безоговорочную любовь пап к малюсеньким дочкам и без Орла. Любовь безграничную и всепоглощающую. Почти. Он с появлением Анфиски Орла вообще как-то сторониться стал. Видя, как блуждают равнодушно вечно красные орловские белки, когда начинает Лёха: «У нее та-а-акие пальчики, та-а-акие ножки!» Ларискин облик тем временем в его гудящей от Анфискиного визга-писка и Лелькиного тихонького нытья при этом не померк. Напротив, постройнел, как будто подзагорел. Похорошел и даже подобрел еще. Всё от памяти про невозможность какой бы то ни было совместной будущности. Ну кроме той, что была, – со страстью, выкидыванием чемоданов, периодическими ночевками черт знает где обоих влюбленных.

Все бы еще ничего – да город маленький. Пространство сплющенное. Как тут в тесноте прошлому прошлым стать? А она знай себе – тут проедет да там появится. Ошалевшая от свободы и хорошевшая пропорционально тому, как Лелька после родов подурнела. Ну, у Лёхи крышу-то раз и сорвало. Он прямо взял и украл Лариску как-то из прошлого. Так невыносимо стало в новом настоящем? Да нет. Чего там – счастлив был. Плотно окружен уютом. Комфортом и Анфиской, которая поползла недавно и по-настоящему научилась его окружать. Игрушельками своими обкидает громадного «па-па-па-па-брррь» по периметру, когда он на диване раскинется, и обползает. Игра такая. Лелька осекает, а сама тихо радуется – знает или догадывается, что это круг такой дочкин магический. Потому что Лёха как глаза прикроет – а там Лариска в ядовито-фиолетовом, коротком. Прямо в том, в чем мелькнула на юбилее заводского начальника Орла почему-то. Нет, ключей от прошлого он себе не оставлял. Лёха не подлец. Лёхе сказали в двадцатый раз уходи – сразу понял. Все понял, окончательно, и ушел честно. Но просто Лёхе, если надо чего, он любую дверь одной левой. Кроме орловской, как мы помним. Та-то вообще никогда не закрывалась. Да и кому, кроме Лёхи. В четыре-то.

Он одной левой, а там Лариска – такая, как в воображении, – похорошевшая, похудевшая, загорелая. Ждала его будто, не спросила ничего. Не вздрогнула даже, когда он по косяку саданул. Стерва! Толик в лагере был. Увез ее на острова. Ребята в пансионате на речке что-то отмечали. У них – шашлыки, у него – страсть непогасшая.

Лельке потом сказал, что «Газели» в Москву гонял. Лелька тоже ничего не спросила. Знала, что «Газели» эти рано или поздно начнутся. На себя не надеялась. На доченьку уповала. Так и стала Лариска первой, но действующей женой.

А теперь вот Лариска на свадьбу к общим друзьям в Питер за Лёхой прискакала. Случайно. Здесь ее острые коленки и отчаянно женственный танец сбили радары одновременно и у тестя, и у свекра. Да и вообще полсвадьбы на нее только и заглядывалось.

Возвращалась в гостиницу поздно одна. Что-то опять с Лёхой повздорили. Хотела Виталика вызвать, да передумала почему-то. Никогда еще и никуда одна не возвращалась. Правда, кажется, впервые одна. Вообще пешком ходить не привыкла. Цокает каблуками. Красивая до жути. Задумчивая. Рядом, как всегда, притормозил кто-то. «Девушка! Можно вас подвезти?» – «Я замужем», – процедила по привычке, злобно, тихо и не обернувшись даже. В ответ услышала: «Странно, зачем такой красивой муж?»