Пальмы как в "Астории"

Вот так – легко и феерично.  

Из иллюстраций Лидии Шульгиной к книге Сергея Козлова «Ежик в тумане».1981. 

В советское время существовало устойчивое мнение, что иллюстраторы детской литературы – самые приличные и интеллигентные люди среди художников. Работа с детской книгой давала возможность игры, выдумки и вместе с тем создавала нишу, где можно было спрятаться от официоза и оставаться самим собой. Все это я узнал, когда подружился с замечательными людьми, талантливыми иллюстраторами – Евгением Мониным, Николаем Устиновым, Вениамином Лосиным, Владимиром Перцевым и, конечно, Виктором Чижиковым. В течение десятилетий ни один номер детских журналов «Мурзилка» и «Веселые картинки» не выходил без его легких и затейливых рисунков. Изящество чижиковской графики гармонично сочеталось с добрым и отзывчивым характером, а может быть, из него и вытекало.

Летом 1960 года, когда я вернулся из армии, именно Виктор Чижиков привел меня к главному художнику газеты «Неделя» (приложение к «Известиям»). Газета эта была очень популярна, обильно и интересно иллюстрировалась. Просмотрев папку с моими работами, главный художник (кажется, Дегтярев) дал мне новеллу зарубежного автора и сказал: «Старичок, чтобы завтра к двум часам рисунок был у меня на столе!» А место для рисунка – целая колонка газетной полосы, узкая длинная плашка. Место действия – Африка, антураж – пальмы, обезьяны. 

Сел я у памятника Пушкину, читаю... И обуял меня ужас. Какие пальмы растут именно в этой стране? В этом регионе? А какие там обезьяны? Только бы не нарисовать лажу, не подвести Витю Чижикова... 

Мчусь в библиотеку, набираю кучу книг, журналов,  «погружаюсь в материал», волнуюсь. Ведь это увидят десятки тысяч читателей; особенно внимательные и зоркие смогут углядеть, что, предположим, хвост у обезьяны закручивается не в ту сторону. 

Работаю, не сплю. В «Неделю» являюсь в срок. Подаю рисунок, главный художник глянул вполглаза и говорит: «Старичок, такие пальмы бывают только в ресторане «Астория». До свидания». Стыд и позор! С тех пор я ни разу не был в величественном здании на Пушкинской площади (как, впрочем, ни до, ни после не был я в ресторане «Астория»).

Иллюстрация должна хорошо смотреться на полосе – журнальной, книжной, газетной. Надо, чтобы в ней имелся стиль, чтобы она была лихо сделана, легко, артистично. А у меня весь пыл и все старание ушли на достоверность. Понятно, что есть достоверность и достоверность. До сих пор не возьму в толк, как, к примеру, Николай  Устинов, сугубо московский человек, иллюстрируя Тургенева и Пришвина, не только создает подлинную картину места и времени со всеми деталями материальной культуры, но остается при этом органичным и тонким художником... 

Это к вопросу о реализме. Об условном рисовании и иллюзорном. Чем более ты натуралистичен (не путать с достоверностью) в изображении жизни, тем от нее дальше. Это закон. Нельзя повторить божье творение. Нельзя изобразить предметный мир, не сделав его условным. Это изначально условно, поскольку в твоем распоряжении лишь плоский лист. Но ты можешь сделать свое. В этом задача художника. 

В собственных работах я другой. Свободный. И в них свободное проявление движения руки, свободное проявление подсознания, свободное проявление еще очень многого, чего мы не знаем. И оно, это многое, проникает в работы только потому, что я свободен настолько, будто меня и нет. А тогда над листом сидел робкий, запуганный, парализованный ученик, в котором преобладали страх и старание. Старание, годное только для серой исполнительской работы.

В дальнейшем я все же много и добросовестно занимался  иллюстрированием. Однако настоящим иллюстратором не стал. Иллюстратором надо родиться, а для меня это на какое-то время превратилось в работу, в один из способов зарабатывания денег.

После первого неудачного опыта старшие меня учили – читай текст, который иллюстрируешь, по диагонали, не вчитывайся, иначе впадешь в зависимость. Оставляй место для себя.

В течение многих лет у меня была счастливая возможность наблюдать, как работает удивительная художница Лидия Шульгина. Казалось, на чистом листе она видит уже все нарисованным и легким прикосновением пера или кисти только «обводит», воплощает уже существующую картинку, выпускает ее в жизнь, дарит нам своих героев от Алисы, Винни-Пуха и Ежика в тумане до героев собственных текстов... 

Но вернемся в 1960 год. Тогда по чьей-то рекомендации попал я еще в какое-то издательство. Там меня постигла неудача № 2. Худредактор внимательно рассматривал папку с моей черно-белой графикой, сделанной в казарме урывками и на ходу. Возвращая папку, сказал: «Молодой человек, но это же Мазерель». Я не знал, как реагировать, поэтому на всякий случай поблагодарил и ушел. По дороге ломал голову: «Что такое  «мазерель»? Техника? Но мы не изучали такую... Или я забыл? Материал? Но разве худред не видит, что это тушь, а не «мазерель»? А если это оценочная категория? Хорошо это или плохо?» Позвонил другу-однокурснику: «Леша, ты не знаешь, что такое «мазерель»?» «Не что, а кто. Ты не знаешь Мазереля?» – возмутился Леша. – Это известный современный график, бельгийский». Я удивился и обрадовался. Знать я его не мог – до нашей воинской части он еще не дошел, да и в Москве, как выяснилось, только появились его альбомы. Я-то знал, что я не плагиатор. Сам того не ведая, я «попал в Мазереля».

Примерно через год, оставаясь свободным художником, оказался я в журнале «Семья и школа», где познакомился с прекрасным человеком Петром Гелазонией. Петр Ильич был ответственным секретарем журнала. Примерно моего возраста, может быть, чуть старше, совсем молодой для такой должности – живой, доброжелательный, ироничный. Гелазония в то время делал много доброго для начинающих литераторов и художников. Он привлекал графиков, которые не были в главной журнальной обойме и не получали работу в больших журналах. Петр Ильич понимал, что лицо журнала – художники. Журнал тогда был черно-белым, печатался на плохой бумаге. Зато почти каждый материал иллюстрировался, причем разными по стилю художниками. Именно поэтому журнал становился интереснее – его разглядывали. 

Гелазония тут же познакомил меня с худредом Тамарой Николаевной Мухиной – красивой и доброй женщиной. Она дала мне рукопись на иллюстрирование. Я отправился работать, по обыкновению переживая: сегодня суббота, а в понедельник надо сдавать номер. Принесу не то, всех подведу... 

Делая вариант за вариантом, я терзался... Не выдержал и, узнав домашний телефон, позвонил Петру Ильичу: «Петр Ильич, может быть, пока не поздно, отдать работу другому? Конечно, выходной, но я сам найду себе замену. У меня есть друзья, прекрасные иллюстраторы».  И в подтверждение назвал несколько известных фамилий. Гелазония ответил: «Николай, не волнуйтесь, работайте. Мы дали работу вам, и нам нужно то, что сделаете вы». Эти слова удивили и успокоили, вселили уверенность. 

Дождался понедельника. Приняли меня хорошо. С тех пор в течение многих лет в «Семье и школе» мне  регулярно давали работу. Бывали годы, когда я публиковался в 12 номерах подряд. Вот так, благодаря одной фразе, сказанной по телефону, родилось приятное и продуктивное сотрудничество. Достаточно сказать, что в «Семье и школе» мне дали иллюстрировать первую публикацию Андрея Платонова (сказка «Уля»), появившуюся после его долгого замалчивания.

Однако такое надежное положение в журнале иногда оборачивалось сюрпризами, не всегда приятными. Однажды я сдал иллюстрации в очередной номер, а мне говорят: «Тут такое дело, горящее, надо выручить. Есть три рассказа Зощенко, иллюстрации к ним наверху зарубили. Пожалуйста, срочно сделай, заплатят очень хорошо». Тамара Мухина прекрасно знала, на что можно надавить: «Давай, Коля, гонорар будет как раз под лето, тебе же нужно семью вывозить в деревню. Да не лезь ты в рукопись, это же Зощенко!» Мчусь домой работать. В автобусе, чтобы не терять времени, раскрываю рукопись. И читаю: «М. Зощенко. Рассказы о Ленине». Такого подвоха я от Михаила Михайловича  не ожидал! Я был в ужасе, но делать было нечего. И тут мне открылся таинственный смысл слов Мухиной. Дело в том, что за иллюстрации с «образом вождя» платили намного больше.