"Воевать будем на чужой территории"

Авианалеты на Москву происходили каждый день.

Я лежал в постели с температурой, когда было объявлено, что будет выступать Молотов. Когда услышал о начале войны – весь жар как рукой сняло. Ко мне прибежал школьный товарищ (мы только что окончили седьмой класс), и мы первым делом отправились в картографический магазин на Кузнецком мосту. Оба купили карты Европы, а я еще и карту СССР, что вызвало недоумение моего друга. «Ведь воевать будем на чужой территории», – напомнил он мне официальную установку. Да, все знали эту формулировку наизусть, наряду со словами «Малой кровью, могучим ударом». Потом он три года приходил ко мне смотреть на флажки на карте СССР.

В первые дни настроение у людей было прекрасное, ни малейших следов паники. Ходили слухи: «Подходим к Кенигсбергу» «...к Варшаве», «Уничтожили немецкий танковый корпус» и т.д. Студенты записывались добровольцами в армию, везде раздавалась песня «Вставай, страна огромная». И вот гром с ясного неба – выступление Сталина по радио 3 июля («Братья и сестры… к вам обращаюсь я, друзья мои…», и слышно, как зубы стучат о стакан с водой). Пал Минск, немцы подходят к Ленинграду, Смоленску. Киеву… Невозможно поверить. Полная растерянность.

Встречаю на площади Белорусского вокзала первого раненого, красноармейца с перевязанной головой, даю ему половину плюшки, спрашиваю: «Как дела на фронте?» Ответ убийственный: «Какие дела? Бежит Красная армия. Гонит нас немец, одним свистом гонит. То и дело крики: «Окружение!», и все драпают». Даже не хочу верить, но сводки-то говорят сами за себя: если в них мелькают такие названия, как Псков, Витебск, Полоцк, Гомель, Одесса – все ясно. О потерях сообщают цифры совершенно гомерические, если их сложить, то оказалось бы, что к осени у Гитлера вообще не осталось ни солдат, ни танков и самолетов. Но люди верят: «Скоро немцы выдохнутся…»

22 июля – ровно через месяц после начала войны – первый налет на Москву. Я уже в подразделении противовоздушной обороны, мне исполнилось 15 лет, до призыва еще далеко, но я на крыше, ящик с песком, щипцы. Пару «зажигалок» удалось обезвредить. Фантастическое зрелище: перекрещивающиеся лучи прожекторов и среди них немецкие бомбардировщики, разноцветные полосы трассирующих зенитных снарядов, грохот орудий – для мальчишки невероятный спектакль.

А потом налеты стали происходить каждый день. Все уже знали пунктуальность немцев, прилетавших в одно и то же время – в 6–7 часов вечера. Я жил в Ермолаевском переулке и в числе прочих жителей района заранее приходил с матерью на площадь Маяковского, где собирались тысячи людей, чтобы ринуться в метро, служившее бомбоубежищем. Как сейчас помню эту картину: вся площадь заполнена людьми с сумками, мешками, котомками, узлами. Сидят, буквально прижавшись друг к другу, яблоку упасть негде. Метро закрыто, радио молчит. Но вот раздается звук: Левитан начинает откашливаться, и в долю секунды, еще прежде чем он успевает начать свое знаменитое протяжное «Граждане, воздушная тревога!», люди лавиной вваливаются в уже открывающиеся двери метро. Часа через два – отбой.

А уже осенью, когда немцы подошли к Москве и с близко расположенных аэродромов могли долетать до города за несколько минут, тревогу вообще перестали объявлять, налеты могли быть среди бела дня.

Ввели карточную систему, постепенно становилось ясно, что война не будет скоротечной, но все же никому в голову не могло прийти, что она продлится почти четыре года. Сталин сказал осенью: «Еще полгода, может быть, годик, и гитлеровская Германия рухнет под тяжестью своих преступлений». На улицах громкоговорители не умолкали ни на минуту, они были на каждом перекрестке. «Бейте вшивых фрицев!» – самые запоминавшиеся слова.

И вот – 16 октября, незабываемый день великой московской паники. Единственный день за всю мою жизнь, когда я не чувствовал над собой власти. Утром пошел на улицу Горького и чувствую что-то странное: радио молчит, милиции не видно, метро закрыто, но главное – одна за другой к центру мчатся сотни машин, черных «эмочек», в которых тогда ездило начальство, в каждой полно людей, в основном женщин и детей, и на крышах у всех привязаны чемоданы и сумки. Оказывается, рано утром штаб Московского военного округа получил закрытую сводку: фронт прорван, враг в Можайске. И вот генералы и офицеры драпанули, машины неслись в сторону шоссе Энтузиастов.

Метро служило для столичных жителей бомбоубежищем. Фото © РИА Новости

Сколько впечатлений за один этот день! Вот я тащу чемоданы, помогая соседям по коммунальной квартире, решившим эвакуироваться; как сейчас представляю себе площадь трех вокзалов, сплошь забитую людьми. Все осаждают поезда на Казанском вокзале, уже никаких билетов, тысячи людей висят на площадках, сидят на крышах.

Вот я возвращаюсь с вокзала, прохожу мимо Ленинской библиотеки и вижу, как во дворе жгут огромные массы литературы; незаметно подхватываю какие-то иностранные журналы и вижу мусорный ящик, до верха набитый книгами в красном переплете. По дороге заглядываю в другие дворы – то же самое. Члены партии избавлялись от сочинений Ленина.

Вот я иду за керосином для примуса на улицу Красина, ведущую к Тишинскому рынку, и вижу людей, которые выбегают из магазинов, оглядываясь, прижимая к груди бутылки с водкой или буханки хлеба или держа в руках мешки с картошкой.

Вот я прохожу по площади Восстания и вижу, как выкатывают пушку и не знают, в какую сторону повернуть, откуда ждать немцев. Народ смотрит, и слышны разговоры: «Метро-то заминировано», «Мосты заминированы». А в гастрономе на углу Смоленской площади и Арбата, где я стою в очереди, чтобы отоварить карточки, слышу и еще не то: «Слыхали, говорят, немцы уже в Голицыне». «А я слышал, что в Царицыне», «Говорят, Тула взята», «Недаром Гитлер сказал, что примет ноябрьский парад на Красной площади». Все это говорилось открыто, громко, люди не боялись ничего, радио молчит, милиции нет. Подумалось: вот ужас-то, если сейчас десант сбросят, голыми руками возьмут Москву. И только к вечеру заговорило радио, председатель Моссовета Пронин сообщил, что город объявлен на военном положении, командующим обороной Москвы назначен генерал Жуков, вводится комендантский час, шпионов, диверсантов и распространителей ложных слухов – расстреливать на месте.

И уже через несколько дней Москва преобразилась. Жителей стало гораздо меньше, всюду патрули, первые баррикады – на Крымской, затем на Зубовской площади, на Смоленской. Эвакуированы все учреждения, театры, мавзолей Ленина, посольства. Все гадали: отправится ли вслед за ними в Куйбышев и Сталин? Нет, он был на ноябрьском параде. Сдадут Москву или нет? Я в это не верил никогда. И с какой радостью смотрел на марширующих бойцов, переброшенных в Москву с Дальнего Востока: белые полушубки, маскхалаты, валенки, а главное – здоровенные молодцы. Ведь, как потом стало известно, к этому времени от кадровой армии осталось меньше 10%.

Пошла, к нашему счастью, жуткая распутица, машины сидели в грязи по самые оси, лошади по грудь. Через месяц ударил мороз, подсохли дороги, немецкие танки стали подходить к Москве, разведка дошла до Химок, и вот в первые дни декабря – минус 20. Сразу все вышло из строя – отопление, водопровод, электричество. И вся немецкая техника сдохла, а солдаты замерзали. Как я всегда потом говорил, сам Бог был против Гитлера.

6 декабря – счастливый день. Контрнаступление. Немцев начали отгонять. Москва не сдана. А через месяц я пошел работать грузчиком. Так началась моя трудовая карьера; потом был санитаром в военном госпитале, пильщиком в мастерской, где делали мины, слесарем-обходчиком тепловых сетей, наконец, шофером на грузовике.

И вот когда освободили Подмосковье и все были потрясены, увидев следы зверств гитлеровцев, – вот тогда началась война действительно отечественная, патриотическая. Люди, которые ни за что не стали бы добровольно воевать за Сталина с его колхозами, поняли, что надо стоять насмерть, чтобы спасти Россию.

А самый счастливый день наступил не скоро – 9 мая 1945 года. Победа, конец войны. Такого чувства я не испытывал ни до, ни после. Не с чем сравнить – да и не нужно.