Вардван Варжапетян  |
| Моя машина времени. 1947-й. Москве – 800 лет, мне – 6. Фото из архива автора |
Несколько лет назад я решил вспомнить всех, с кем когда-либо был знаком. Таких оказалось очень много. Я ведь долго работал журналистом в «Литгазете», «Огоньке» и т.п. Да и живу давно. Родился в 41-м. Свои записки назвал «ИмЯнной указатель».
В который раз удивляюсь, как бытовые приметы времени оборачиваются знаками судьбы, как ловко все сплетается, зовет и аукается...
Вот несколько историй о тех, кто жил в нашем доме: Большая Якиманка, 24.
Старое Замоскворечье. Главный дом в три этажа, четыре флигеля в два этажа с чердаками и подвалами; палисадники, сараи, где каждая семья хранила дрова и всякое старье. Дом наш (и огромный кусок Замоскворечья) снесли в конце 70-х, когда строили гостиницу ЦК КПСС (для ген. и других секретарей компартий Африки, Азии, Америки; с 92-го – «Президент-отель»). Теперь это и есть Большая Якиманка, 24.
Балашовы. Мы жили на втором этаже, они – на третьем. Глава семьи Василий Иванович – отставной милиционер нижнего чина. Жена Ксения Петровна – безропотная, маленькая. Дети – два сына, дочь. Василий Иванович росточка малого, жилистый; выходя во двор, обязательно кому-то грозил палкой. Однажды выбросил на помойку сломанный репродуктор – тарелку с крепкой черной бумагой; я развинтил радио и достал магнит, магниты ценились во дворе. И вдруг он коршуном налетел, отнял останки радио и предъявил моей матери: «Полюбуйся, Настасья, что натворил твой наследничек!» «Он же сам выбросил!» – оправдывался я. «Отлупцуй его, стервеца!» – требовал отставник. «Шкуру спущу!» – обещала мать. И отхлестала бельевой веревкой. Мне было восемь лет.
А дети Балашовы вышли замечательные: художник, архитектор, геолог. Балашовы-младшие, когда собирались вместе у родителей, хорошо пели. А Клавдия Петровна, когда ее сатрапа дома не было, совала мне сухарик или кусочек колотого сахара.
Бейнфесты. Отец – Яков Азарьевич. Еще до революции отслужил в армии рядовым, окончил в Одессе Высшие электротехнические курсы. С 30-х работал в Наркомате вооружения, за войну имел боевые награды, в том числе редчайший для штатских орден Красной Звезды. Умер 26 марта 68-го. Автобус с гробом буквально в последнюю минуту проскочил в ворота крематория, которые тотчас закрыли, а место оцепили: сразу вслед за Яковом Азарьевичем кремировали погибшего Юрия Гагарина. Мать – Елена Наумовна – слышала речь Ленина с балкона особняка Кшесинской, а Боря, их сын, видел похороны жены Ленина – Надежды Крупской – в 39-м: гроб везли по нашей улице. Тогда она считалась правительственной (Внуково–Кремль; все чердаки опломбированы, это было редкостью). Помню «топтунов» с бутафорскими тортами для маскировки, в одинаковых пальто и шапках.
Борис – из моего детства, но из другого поколения, хорошо помнившего войну. Он так бы и остался только в моей памяти, если бы не Чеховка – библиотека на Страстном бульваре. Там в 83-м прошла моя первая встреча с читателями. Боря увидел мою фамилию на афише, решил: однофамилец, ну не может быть тот пацан с Якиманки! Но все-таки пришел на встречу и узнал меня через 30 лет.
Боря известный патентовед, в мире шахмат и шашек тоже человек не посторонний. Великий шашист Городецкий, когда я упомянул Борину фамилию, спросил: «Это не тот Бейнфест?..» И вспомнил какие-то задачи, этюды, композиции.
Боря ходил в музшколу на Якиманке; возможно, в той же группе занимался будущий режиссер Петр Фоменко, который вспоминал: «Я после занятий по скрипке бегал на бомбежки, а не шел домой. Как-то бегу по Якиманке, а в угловой дом бомба попала – фасад снесло. На шестом этаже, в квартире с обвалившейся стеной, два старика пьют из блюдечек цикориевый кофе. И один окликнул меня: «Мальчик, поиграй на скрипке!» Боря тоже играл на скрипке: раненым, в госпитале, в эвакуации, на Урале.
Беленькие. Сара училась в той же музшколе, и тоже на скрипке. Никогда во дворе не гуляла. Видел ее только входящей и выходящей из флигеля. Не сразу заметишь, какая красавица. А совсем молодой тогда Олег Попов заметил. Он приходил в наш двор в огромной клетчатой кепке (позже – знаменитой). Сара стала его женой.
Демьяновы. Большая семья, жили в подвале. Самый старший Демьянов – печник. Рослый, костистый, седоусый, вместо слов – покашливание с разными интонациями. А сыновей дядя Миша выучил не на печников, а на математика и музыкантов.
Один из двух Демьяновых-музыкантов – Володя – воевал, ходил в тельняшке (а тельняшки в те времена не продавали, их выдавали только на службе). Высокий, плечистый. Был фаготистом в оркестре Театра Вахтангова. Ездил за границу, что было редкостью. Шурка, его младший брат, стал скрипачом. Высокий, худой, лучше всех играл в «казёнку», «пристенок» – дворовые игры на деньги; умел, как никто, дотягиваться от своей монеты до чужой: дотянулся – значит, чужая монета стала твоей. А пальцы у него длинные, натренированные.
Валерка, внук печника и мой друг. Мы все праздники были вместе. Любимый наш праздник – Первомай. С раннего утра грохочет музыка, по Якиманке нескончаемые демонстрации: идут мимо «Ударника», по Большому Каменному мосту на Красную площадь. Отец выдает мне рубль, большие деньги: билет в кино на утренник – 10 коп., фруктовое эскимо на палочке – 3 коп., стакан вкуснейшей газировки с сиропом – 3 коп., французская булка – 7 коп., 5 коп. – горячий пирожок и тому подобные детские роскошества. Наша мечта – затереться в ряды трудящихся, дойти до Красной площади, увидеть на мавзолее Сталина с Ворошиловым.
Заки. Изя Зак – прожил почти 100 лет, усердно читал армяно-еврейский вестник «Ной», который я издавал в 90-е. Был на войне, майор. Помню, когда он вернулся из Германии – летом 49-го. Это событие запомнил весь дом: во двор въехал грузовик с трофейным добром: пианино, аккордеон, мебель, одежда, посуда. Его сын Зарик нам, своим сверстникам, показывал монеты и марки с Гитлером. Я очень завидовал другу. Мне почему-то хотелось марку с Гитлером. А полковник Фролов из нашего же дома привез из Германии среди прочего добермана-пинчера, из личного питомника Геринга. Фролов подарил мне черный гуттаперчевый мячик. Он подпрыгивал необыкновенно высоко. В то время много говорили о том, кто что привез.
Когда в нашем дворе рыли траншеи (газ вели), мы в них в войну играли; траншея обвалилась... И в наши руки попал клад – кожаный мешочек, полный серебряных чешуек, первых русских копеек. Всем мальчишкам досталось. Мои давно пропали. А Зарик сберег.
Сестра Зарика – Люда, чуть старше нас. Красивая. Погибла, когда чеченцы захватили «Дубровку».
Копеловичи. Глава семьи – еврей-портной. Небритый, с животом. Выбегал из флигеля, где жил на первом этаже с женой и сыновьями. И было отчего Копеловичу злиться: мы устраивали ему «стукалочку»: крепили к форточке пуговицу на длинной нитке, сами, спрятавшись за сараями, дергали, а пуговка – стук-стук, стук-стук... Прямо по нервам Копеловича. А какие могут быть нервы у советского еврея в 49-м?! Он выбегал с громадным, как пасть крокодила, тяжелым утюгом (чугунным, с горящими углями) и орал: «Мне ничего не будет!» (то есть – у него справка, что он псих, и если он кого-то пришибет, милиция его отпустит).
Коротченковы. Глава семьи – тоже печник. Его жена работала продавщицей в молочном магазине на углу Полянки и Бродникова переулка. У них были две дочери: старшая – Танька и младшая – Ирка – разбитная, гулящая, вышла после Фестиваля молодежи в 58-м за иностранца. Мамаша голосила на весь двор, а дворничиха, ее соседка, сказала: «Дура! Тебе не реветь надо, а радоваться: Ирка теперь в раю живет, а не как мы, в подвале!» Но Коротченкова счастья своей непутевой Ирки не понимала.
Кузьмич. Обычно сидел во дворе возле клумбы на скамейке, курил сигареты «Ментоловые». Часто играл в шашки с Борей Бейнфестом, всегда проигрывал. Но в его отсутствие Кузьмич был № 1. Я только смотрел, как другие играют. А познакомиться с Кузьмичом поближе помог случай.
Думаю, это было зимой 52-го, я в пятом классе. После школы обычно кидались снежками, летели с ледяной горы, дрались портфелями. В одной из таких драк ручка портфеля оторвалась. Поплелся я домой, держа портфель под мышкой, повесив голову, – предстояла взбучка. Чем ближе дом, тем медленнее передвигаю ноги.
Голос Кузьмича: «Чего голову повесил, пионер!» Я показал портфель, носом захлюпал. «И всего-то беда? Мы это враз починим». Кузьмич повел меня в подвал. Привел в чистую комнатку, включил свет. Канарейка в клетке заметалась. Он накрыл клетку, птичка успокоилась. Достал Кузьмич шило, дратву, косой нож и приладил ручку. Словно так и было. Спасибо Кузьмичу! Не то выпороли бы меня как сидорову козу.
Кулешовы. Два брата. Младший – мне ровесник. Второй – Володя, старше на три года. Году в 47-м он и племянник дяди Миши-печника Митряй подожгли запал гранаты. Митряй отбежал, а Володьке оторвало пальцы и выжгло глаза. Его долго лечили. Вернулся с палочкой. Но никогда не жаловался. Здорово играл в шахматы, стал чемпионом Москвы среди слепых. Гонял по двору на велосипеде (я, зрячий, так и не научился), здорово бил по воротам. Ворота обозначали кирпичами. Хлопками давали знать, где ворота. Володька отмерял 11 шагов и бил...
Помню Соловьева (бывшего домовладельца), Шошиных, Бильштейнов, Малютиных...
