Мария Панкевич
Для кого-то Вологда – ссылка, для кого-то – интересное путешествие. Фото Елены Семеновой
Я б вам рассказывать не стала, как я люблю отца – он редкий человек и по сердцу, и по уму. Поэтому познакомиться с вологодскими родственниками (там кто-то умер) он сначала пригласил моего младшего брата. Совершенно очевидно, пригласил, чтобы примириться – они не разговаривали с тех пор, как на моем совершеннолетии папа разбил ему о башку гитару. Брат мой не только жаден и хамоват, но и злопамятен – он отказался от поездки, наверное, потому, что времени прошло еще совсем немного, так, года три. Тогда скрепя сердце папа предложил «прокатиться» мне, и, поскольку я уже работала, – за свой счет. Таким образом, он, вероятно, хотел компенсировать обиду, что нанес ему сыночек, и досаду от того, что придется переть со мной. Я согласилась, потому что мечтаю о путешествиях, а Вологда – старинный русский город, и, возможно, поездка нас с отцом сблизит. На чудеса я не надеялась, но выходные, проведенные вдвоем с папой – пусть мне уже двадцать два, – все равно какое-то чудо.
Никогда мы не были так близки, как в этом плацкартном вагоне. Угрюмый отец сразу достал бутылку водки. Он давно не был в Вологде и переживал.
– Пива взяла? – спросил он строго.
– Нет, – немного растерялась я. В самом деле, что я так оплошала?
– Ну, теперь придется брать у проводников за бешеные деньги! – разозлился отец. – Иди бери, что развалилась?!
Я обиделась.
– Я вообще водку не хотела, пей сам! – пробубнила я уныло.
Отец махнул в мою сторону рукой и пошел к проводникам. Я накрылась одеялом, включила плеер и отвернулась к стене. В шесть утра мы приехали в Вологду. Встречал нас папин брат Мишка.
Мы приехали на троллейбусе в гости к Мишкиной семье. На столе дымилась кастрюля борща, стояли рюмки и «беленькая», все улыбались.
– А можно мне чаю? – робко спросила я Мишкину жену.
– Чааааю? – удивилась она.
– Семь утра… Я, может, попозже…
– Ну и пей свой чай! – с неким презрением произнесла она, ставя передо мной кружку. Отец одобрительно покивал и махнул с родней.
События развивались стремительно. Родственников оказалось много. Я заметила странную тенденцию – во всех гостях, куда мы приезжали, непременно за шкафом, который отгораживал полкомнаты, болели мужчины. Некоторые подвывали, но шум нового праздника заглушал эти стоны. Кормили очень вкусно. Я попробовала и фаршированную щуку, и салатиков, и сладких угощений и присматривала за папой.
«Ну, что ты там чухаешься! – завопил отец под дверью туалета следующим утром. – В такси расчешешься! Обувайся быстрее, что как неживая?!»
Пока я причесывалась, шофер довез нас до вологодского кладбища. Мы ходили между могил, иногда отец что-то кратко комментировал. Я старалась его слушать, но больше смотрела на свои ботинки. Какая грязь тут, господи. Конечно, сразу после этого мы снова поехали в гости.
– Давай завтра на пароходике прокатимся? – предлагаю я, когда вижу, что отец подобрел. – Тут река есть… Вологда…
– Сходи лучше с сестрами на дискотеку! – отмахивается отец. – Завтра будет завтра… Я тебе денег дам!
Вот это да! Отец даст денег…. Все это кажется мне слишком похожим на рай, и я отказываюсь, боюсь оставлять его одного, не хочу знакомств. Одна из моих дальних родственниц, Ташка, трахается с турком: «Ну а чо? Он и работает, плитку кладет, и трезвый, хоть стоит у него… И цветов принесет… Не наши уроды…»
Мне жалко ее молодость, но что я могу поделать? В Вологде у всех женщин – на улицах, в общественном транспорте, где угодно – волевые, как будто обветренные лица. Зато мужчины такие… расхлябанные, улыбчивые, как будто они подростки и мамка отпустила ненадолго погулять. Все это вызывает у меня недоумение, но отец реагирует спокойно, значит, все так и было, есть и будет.
А на следующее утро мы и вправду бежим на пароходик! Хоть папа и похмелен, но двигается быстро, по-военному. Я спешу за ним. Этот дуэт весьма анекдотичен, но нам все равно – если не успеем к десяти, все, уплыл кораблик. «Шевели колготками, коза! – орет пахан вполоборота. – Кто хотел поплавать, я, что ли?!»
Мы все же успели. В небольшом баре продавали пиво. Отец сразу взял себе банку, предупредив: «А тебе хрен!» – «Да мне по хрен…» – ответила я и взяла себе чайку. Мы, довольные, сели рядом.
Несмотря на десять утра, капитан был уже сильно пьян. Его немного качало от волн, но экскурсию он вел старательно.
– Посмотрите направо. Там церковь. А теперь налево – видите храм? А теперь снова направо – церковь! И следующая постройка – храм!
Отец довольно кивал. Все шло по плану. Все было на своих местах.
– Направо храм… Налево зона… А теперь наш корабль разво-ра-чи-вается… И… Направо зона, налево храм! На этом достопримечательности города Вологда закончились, но наш корабль все еще плывет! Поэтому я вам спою! – заявил отважный капитан судна.
Тут же невидимые руки включили фонограмму, и он запел на известный блатной мотив не хуже Лепса:
Давай, дружок, по Вологде
кружок!
Прокатимся по улицам
родным!
Я здесь давно, когда-то
молодым,
Свой первый о любви сложил
стишок!
Давай, дружок, по Вологде
кружок!
Прокатимся по родине моей!
Вдохну я воздух парков и аллей!
Я ждал минуты этой, видит
бог!
Опа!
Я пришла в полнейший восторг и ползала по палубе, снимая видос, над которым потом ржали все мои друзья. Отец кивал в такт. После песни кэпу стало не по себе, он отошел от нашей немногочисленной группы туристов, закрыл лицо ладонью со стороны зрителей и стал смотреть в волны, тихонько поблевывая. Удивительно, но среди пассажиров судна нашлась подсадная утка! Ею оказалась юная девушка в белом. Она решила спасти честь капитана, встала и заявила:
– А теперь спою я!
Ей включили: «И платье шила белое, пока цвели сады…» В самые душераздирающие моменты композиции она все же срывалась и рукой апеллировала к капитану, как бы давая понять, что в трагедии виноват именно он. Капитан не реагировал, сделав задумчивое лицо к правому берегу.
Сойдя с суденышка, мы с папой испытали изрядное облегчение.
– Может, купим вологодского масла? – спросила я.
– Нет, даже не думай. Тут очень дорого! Это для туристов! Только на завод… и только за свой счет!
Так мы и поступили. Впрочем, после завода нас встретил брат Мишка, он качался и сказал, что назовет адрес, где мы живем, только если отец купит ему еще бухла.
– Пошел ты на хрен! – оттолкнул его оскорбленный шантажом папа. – Сами найдем… Надьку твою знаем!
До паровоза мы снова сидели в гостях. Я, как повелось, не пила, а батяня налегал втрое – наверное, тяжко ему было расставаться с Вологдой. Стол ломился, к нему лезла бывшая жена его какого-то брата, и папа стремился избавиться от ее домогательств. Я пошла во двор, было светло и нежарко, но что-то цвело; значит, была весна.
Папа вышел с новой подругой.
– Маша! Маша! – завопил он.
Я подошла.
– Она просит проводить ее домой! – пожаловался отец.
– Так проводи, – говорю.
– Я пойду с дочерью! Пойдем все вместе! – решился он.
У миловидной невысокой женщины лицо стало недовольным.
– Я без Маши никуда! – повторил отец и ловко ухватил меня под локоть. Что поделать! Пошли втроем.
– Ну, заходите ко мне, – пригласила экс-жена-какого-то-брата. В квартире был сделан ремонт, и отец крутился, не зная, какой отвесить комплимент.
– Погляди, дочка, – наконец провозгласил он. – Вот как выглядит дом, в котором отсутствует печать алкоголизма!
– А еще я очень люблю своих дочерей! – засветилась хозяйка. – Мы вместе на морозе ледяной водой обливаемся… Только за здоровый образ жизни! Может, чаю?
– Ну, мы пошли, – толкнул меня в бок отец.
Только за нами закрылась дверь лифта, он зашипел мне в ухо:
– Видела?! Чокнутая! Абсолютно чокнутая!
– Ну, да, яйца тебе отгрызла бы! – добавила я угодливо.
Пахан замолчал и странно на меня посмотрел.
На обратном пути – за вагоном еще долго бежали наши родственники – папа снова достал флянец. Мы с ним любим закольцованные композиции.
– Махнешь?
– Не… – Я добила курево в туалете, и жизнь казалась прекрасной, а водка невкусной.
Отец выпил и начал меня жалобить, что молодость прошла. Я не стала слушать этот понос и легла в плеере лицом к стене, как он учил меня с раннего детства: «Лицом к стене, сказал! Спишь!» Я забыла упомянуть, что папа служил в милиции. Какая разница?
Ночью меня стал гладить по руке сосед напротив, с которым пил отец. Я в ужасе пинала ногами папину верхнюю койку, но он храпел так, что ему позавидовала бы камера зэков. Я простояла всю ночь в тамбуре и легла только тогда, когда сосед вышел из поезда. Утром я рассказала об инциденте.
– Видишь как, – сказал отец. – А с виду – приличный человек!
В Питере на перроне на прощанье отец мне сказал:
– Можешь же вести себя прилично, когда захочешь.
И мы пошли в разные стороны. Он домой, а я на работу. Было утро. Понедельник.
