Николай Дрожкин
Бегать за коровами по кочкам не так уж и трудно.
Владимир Маковский. Пастушки. 1903. Музей им. И.П. Пожалостина, Рязань
Лето 1950 года. Мне 15 лет. Сданы все экзамены за седьмой класс, прошел выпускной вечер, получены свидетельства о неполном среднем образовании. И только я начал было планировать, чем буду занимать свободное время, как с удивлением узнаю, что некоторые мои одноклассники решили заслуженное каникулярное время занять работой, да не по дому, а вполне настоящей трудовой деятельностью. Сашка устроился разнорабочим в подсобном хозяйстве сельхозтехникума. Бруно нанялся писать афиши для городского кинотеатра. Витька пристроился чертежником в жилконторе. А Толька пошел в ассенизаторы и говорит, что это очень нужная работа.
Вот так… А мне что же делать? Конечно, дома работа всегда есть – воды натаскать, дров напилить-наколоть, в огороде хватает упражнений с тяпкой и лейкой. Но это труд для себя, а ребята работают еще и для общества. В тот же вечер я сказал своим дамам – маме, бабушке и Светке, – что хочу на лето идти работать. И тут вдруг выяснилось, что работа «для общества» нашла меня сама.
Уже не первый год хозяева скота с двух соседних улиц объединялись и пасли общественное стадо по очереди. Наша со Светкой очередь выпадала раз в две-три недели, и работой мы это не считали. На этот раз, как сказала мама, эти женщины, чтобы не пасти по очереди, наняли пастуха, но он сначала запил, а потом нанялся на рынке мясо рубить. А бабушка добавила, что «бабенки» уже спрашивали, не соглашусь ли я занять его место. «Так что бери стадо и паси! – прозвучало решение семейного совета. – И еще, может, деньги какие заработаешь!» А мама подытожила: «И для здоровья полезно – весь день на свежем воздухе».
И ранним пасмурным утром, в пятом часу, зевая и передергиваясь от предрассветного холода и выпитой на завтрак простокваши, я вышел на улицу, завернулся в брезентовый дождевик, купленный еще покойным дедом в лавке купца Гуревича, закинул на плечо ремённый бич и пошел за стадом, которое привычным маршрутом двигалось к местам пастьбы…
Бегать за коровами по кочкам не так уж и трудно. Сухая осока так вытирает (до блеска!) подошвы сапог, что даже не хочется потом выходить на пыльную дорогу. Как проходил мой первый рабочий день?
Загнав подопечных на зеленый островок, я позволил себе подняться на насыпь и внимательно осмотреться с биноклем: а что там, за насыпью, между обширными картофельными полями и Черным озером? Настроив окуляры на резкость, я стал обводить вооруженными глазами пространство за картофельными полями. Там, у самого озера, были заросли камыша, рогоза и других озерно-болотных растений. На их фоне темнели шалаши и землянки. У одной землянки стоял велосипед «Диамант».
Через несколько дней ко мне стали наведываться обитатели болотного поселения. Первым подошел здоровенный мужик с рыжеватой щетиной на лице, в заношенных солдатских брюках и залатанном пиджаке. Спросил разрешения глянуть в бинокль. Долго шарил по горизонту, наконец остановился и минут десять жадно всматривался в увиденное. Потом, возвращая мне бинокль, сообщил: «Тама бабы купаются! Голыя, толстыя… Но ты не смотри, тебе нельзя – ты школьник!»
Познакомились. Дядя Вася, нанялся сторожить картофельное поле. Фронтовик, контуженный, инвалид. Часто присаживался рядом со мной, рассказывал о себе, о войне… Я угощал его огурцами, до которых он был великий охотник. А он помогал мне загонять непослушную скотину на нужный участок болота.
Через пару дней к нам присоединился еще один сторож – невысокий мужчина на протезе и с костылем. С ним здесь были жена, старше его лет на пятнадцать, и ее дочь. С Васей он уже был знаком, а мне в первый же день рассказал свою историю.
Лева, точнее Лев Николаевич, родом из Ленинграда, сын заведующего гороно и работницы «Ленфильма». Имеет семилетнее образование. С детских лет связался с ворами и еще до войны успел отсидеть три года. На фронте потерял ногу. По пути домой из госпиталя у него украли деньги и вещмешок с запасом продуктов. Не желая побираться по вагонам, Лева вспомнил прошлое и попытался стащить через открытое окно буханку хлеба, но был пойман, осужден на три года с последующей ссылкой в наш Мариинск. Здесь устроился в обувную артель, освоил ремесло сапожника, женился. Зиму работает, а лето проводит на даче – так называет он свое пребывание в сторожах. Конечно, сам он коров и свиней от поля не гоняет, это делают жена Шура и ее дочь Галька.
Лева был человеком начитанным, хорошо знал музеи Ленинграда, очень интересно о них рассказывал, читал нам с Васей стихи Есенина и Баркова. Иногда фронтовики вспоминали свое боевое прошлое. Вася, оказывается, на фронте с первых дней войны. Служил в стрелковом батальоне. Уже после Сталинграда в ходе наступления как-то получил приказ доставить пленного офицера в штаб. В пути немец захныкал, показал, что не может идти, и добряк Вася потащил его на себе, «как мешок с картохами». Устав, свалил свою ношу на землю, сел передохнуть и, видя, что пленный спит, сам задремал. А проснувшись, увидел, что коварный враг тянется к его винтовке. В гневе Вася как следует дал ему в ухо и, как оказалось, убил… За это, отсидев на «губе», был переведен санитаром в медсанбат.
А Лева служил в артиллерии, был и подносчиком снарядов, и заряжающим, и наводчиком. Ранение получил под Кенигсбергом. В самой дальней землянке жил бывший конюх Пантелей, хозяин велосипеда «Диамант», тоже инвалид. Он был не очень общителен и подходил к нам редко.
Не обходилось на болоте и без происшествий. Однажды Пантелей приютил какого-то бродягу, накормил и оставил ночевать. Но стоило хозяину заснуть, гость тихо вышел, схватил велосипед и уже помчался было по насыпи, как снизу вдруг прилетел Левин костыль и попал между спицами. Тут его и настигли Лева, прыгающий на одной ноге (протез уже снял к ночи), и Вася, ревущий грозное «Убью!».
Так и проходили мои летние каникулы – в беготне за коровами, в поисках хорошей травы, в общении с новыми друзьями… Когда меня подменяла какая-нибудь из «бабенок», я мог позволить себе пошататься по городу, поездить на велике, сходить в кино. Иногда я встречал своих работающих одноклассников.
Сашка, проезжая в кузове полуторки, груженной жмыхом, щедро сбросил мне пару дисков. О деятельности Бруно я вспомнил при виде афиши грузинского фильма «Щит Джургая». Прежде чем увидеть Тольку, я почувствовал характерный аромат его профессии. Сам он гордо восседал с вожжами в руках и, увидев меня, громко процитировал Маяковского: «Я, ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный…» Ехавшие за ним коллеги громко зааплодировали.
Много позже, в 1973 году, когда я вместе с сыном проводил отпуск в родном городе, рассказал ему о своей пастушеской эпопее, ходил с ним на насыпь и к реке. Тогда же как-то встретил на улице Леву. Лев Николаевич, выйдя из зеленого «Москвича» с ручным управлением, рассказал, что окончил вечернюю школу и курсы бухгалтеров, успешно работает, имеет хорошую квартиру. Спросил про Васю и узнал, что он, оказывается, стал известным человеком – его нашла награда, к которой он был представлен в ходе Сталинградской битвы.
Видел и некоторых одноклассников, работавших в то лето. Сашка – Александр Иванович – был к этому времени главным агрономом и преподавателем сельхозтехникума. Позже он стал директором совхоза. Витька – Виталий Иванович – командир заставы на южной границе, майор. А Толька – Анатолий Федорович – после окончания школы милиции служит в областном центре, замначальника областного ГАИ, подполковник. Когда я напомнил ему о работе летом пятидесятого года, он сказал, что по-прежнему занимается ассенизацией. Это слово означает «оздоровление», вот он и оздоровляет обстановку на дорогах, строго преследуя нарушителей дорожного движения.
