Олег Лапшин
Поесть, выпить и выговориться вволю – что еще нужно творческому человеку?
Борис Кустодиев. Групповой портрет членов объединения «Мир искусства». 1916–1920. Русский музей
Шел отчет о проделанной за год работе председателя писательской организации. Это и понятно, до празднования Нового года осталось всего несколько дней, надо было подвести итоги. Местные писатели сидели в небольшом зале, над их головами торжественно переливались стеклянные люстры, на стенах висели картины.
Председатель отметил, что наиболее удачный осуществленный писательской организацией проект в заканчивающемся году – это «Прогулки с писателем», заключающийся в том, что любой из членов организации имел право провести экскурсию с желающими по городским достопримечательностям.
– Каждая такая прогулка приносит нашему писателю несколько сотен рублей! Неплохо, правда? – словно сияющая люстра, председатель обвел присутствующих светлым взглядом. – По-моему, больше ни в одной писательской организации такое не практикуется. И людям хорошо, и ее члену, опять же, какой-никакой, а хлеб…
– Вот именно – хлеб. Поэтому можно еще организовать проект «Ужин с писателем», – плоско и предсказуемо пошутил один из мужчин-прозаиков, достаточно циничный пожилой человек. – В этом случае и платить ему нет необходимости: остается только накормить его в ресторане, дать выпить да разрешить выговориться вволю… И уважаемые люди с удовольствием посидят за хорошим столом, в охотку послушают умную говорящую голову, и литератору не надо по городу ходить, ноги сбивать. Причем в ресторане его накормят и напоят на гораздо большую сумму, чем…
В зале зашикали: «Хватит чепуху молоть, не мешай слушать!»
– Ну не надо, не надо опошлять такие хорошие начинания, – председатель продолжил свою речь. – Мы еще задумали в следующем году предложить школам нашего города и области ввести урок или, лучше сказать, предмет под названием «Литературное краеведение». Дело в том, что…
– Да о чем ты говоришь?! – изумленно воскликнули те, кто был хотя бы косвенно знаком с преподавательской деятельностью.
Но председатель не дал им договорить: увеличив мощность своего голоса и подавив тем самым неприятельские точки, он продолжил:
– Да вы только представьте и поймите, какие перспективы здесь нам открываются: ученики начнут узнавать про ваши книги, фотографироваться с вами. А затем дети будут вместе со своими товарищами заходить на наш сайт, показывать пальцами на размещенные там фотографии и кричать: «Смотрите, смотрите, видите меня, вот он, вот я рядом с такими знаменитыми людьми! Заинтересуются и наконец-то приступят к чтению наших книг – как говорится, дождались!».
Председатель даже чуть раскраснелся от удовольствия, стараясь не обращать внимания на скептические выкрики типа «Очнись», «Зачем нам это надо?», «Такое нельзя серьезно обсуждать». Между тем профессиональные сочинители начали подниматься со своих мест, готовясь пройти в другой зал, в котором намечалось проведение скромного корпоратива в честь приближающегося новогоднего праздника. Для всех это было гораздо интереснее, чем слушать розовые фантазии романтически настроенного председателя. За год все очень устали, хотелось отдыха, моря и солнца. Чтобы песок золотыми теплыми лучами легко перекатывался под босыми ногами, а изумрудное с гранями волн море жемчужной раковиной звало к себе. Чтобы море говорило: «Не бойся, иди ко мне от этого морозного снега, от холода и невзгод в мир света и радости, в котором вода не скована льдами, а свободным чувствам широко плещется в бескрайней чаше южного континента».
Пока писатели шли до покрытого спиртным длинного стола, кто-то вспомнил поэтессу К., которая на своей личной страничке в соцсети объявила, что она кандидат философских и доктор психологических наук, а также является лауреатом всевозможных престижных литературных премий.
– Это же беспредельная ложь, какая-то дикая отмороженность. К. никакой не кандидат и тем более не доктор наук, у нее даже нет законченного высшего образования. Да еще там наплела, кстати, что она чемпион мира по велоспорту. Можно ли теперь общаться с таким человеком, я вас спрашиваю? – возмущался поборник истины, автор нашумевшего в узких кругах романа «Бесприютные странницы», повествовавшего о матери, дочери и бабушке, которых выгнал из дому муж, отец и зять – тиран, допившийся до белой горячки.
– А ее не надо пускать сюда, – воскликнул тот же циничный пожилой человек, который плоско пошутил про ужин с писателем. – Вот у меня знакомая московская поэтесса так и говорит, что у них, чтобы отгородиться от таких людей, вешают, не их, конечно, не щелкоперов недоделанных, а объявление – мол, такого-то не пускать в литературный дом. И он, бедный, как муха бьется, а вахтер из ЦДЛ ему и говорит: «Нет, батенька, велено тебя разворачивать обратно, чтоб ты шел своей дорогой и в нашу хорошую компанию не заходил, Акакий Акакиевич ты этакий!»
С шумом, предвкушая скорый праздник, толпа ринулась к раскинувшимся на длинном составном столе стеклянным бутылочным постройкам, между которыми стояли редкие пластмассовые вазочки с мандаринами и конфетами.
Вскоре сочинители разных мастей, от беллетристов до пародистов, начали пить и есть. Они быстро пришли в благодушное настроение, пошли задушевные, доверительные беседы.
– Я тебя уважаю, – разомлев, по-доброму говорил председатель писательской организации одному из ее членов Овечкину. – Прозаик ты неплохой, но вот как поэт ты дерьмо! И стихи у тебя – дерьмо!
Председатель заливисто рассмеялся. Овечкин же попытался сделать безэмоциональное лицо, чтобы оно стало словно гладкая доска, которой можно было бы легко отбивать больные мячики обид.
– Ну почему же… – Овечкин несколько растерялся и, не поворачивая головы, сверхволевым усилием умудрился посмотреть по сторонам.
– Да, да, – председатель дружелюбно похлопал Овечкина по плечам, как бы утрамбовывая его и делая меньше. – Твои стихи – это просто отстой. Говорю тебе об этом прямо, потому что люблю тебя и ценю!
– А дело в том, что у него стихи идут сверху, от головы, а не снизу – из сердца, – услышав председателя, прокомментировал его резолюцию поэт Печенкин, автор цикла стихотворений «Задушевные свойства».
– Понимаешь, из головы твои стихи идут, головное все это у тебя, бессознательного маловато, – с ученым видом психоаналитика обратился уже напрямую к Овечкину Печенкин. – Впрочем, бог с ним, давай лучше выпьем!
Писатели чокнулись пластмассовыми стаканчиками и начали пить.
Овечкин тоже вместе со всеми пригубил, стараясь разбавить осадок в душе, оставшийся от его разговора с председателем и поэтом Печенкиным. Пластмассовый стаканчик, как и только что состоявшийся разговор, оставил неприятный привкус во рту.
Начались разговоры, некоторые приступили к чтению стихов. Овечкин своих стихов не читал, слушал других. Под внушительным торжеством нависшей богатой люстры поднимались новые тосты, пророчествующие о будущих успехах на литературном поприще. Много стихов декламировал Печенкин, председатель тоже прочитал стихотворение о родном крае и его родимой растительности.
Праздник набирал обороты. По мере выпитого у Овечкина обида на председателя и Печенкина проходила. Между тем народу за банкетным столом оказывалось все меньше, вскоре исчез и сам председатель. Оставшиеся писатели одиноко бродили вокруг стола, словно электроны вокруг атомного ядра, притягиваемые к центру блестевшим в бутылках спиртным.
Наконец Печенкин, обведя присутствующих уже плохо видевшим взглядом, поднял тост и произнес:
– Друзья, удивительное дело! Я вот сейчас смотрю и поражаюсь – фантастическое происшествие, я вам скажу: оглянитесь по сторонам и обратите внимание, все плохие-то поэты ушли, испарились, испепелились в геенне огненной, остались одни только хорошие.
В это время Печенкин картинно изобразил на своем лице, как ему казалось, неподдельное изумление и вновь обвел всех товарищей по перу неподкупными объективами своих темных глаз, словно еще раз поражаясь неожиданному исчезновению плохих поэтов.
Наконец, вперившись объективами в бедного Овечкина, из-за чего последнему захотелось заблеять, пьяный Печенкин громогласно объявил:
– Друзья, вот он, наша надежда – Овечкин! Как же тебе удается так здорово писать, гад ты этакий?
Печенкин потянулся обнять Овечкина, уронив при этом стоявшие на столе стаканчики. Но стаканчики не разбились, так как были пластмассовыми. А если бы они были стеклянными и разбились, то, возможно, Печенкин в припадке братских чувств осколком стекла сделал бы надрез на своей руке и потребовал такого же от Овечкина, чтобы кровью на кровь породниться с ним навек.
Кто-то снова запел. Овечкин начал негромко подпевать. За окном было совсем темно. Наверняка, если сейчас выйти на улицу и посмотреть вверх, то можно увидеть, что небеса светятся, как новогодняя елка.
Томск
