Дарья Еремеева
Баня – это не только пар и веники, но и женский клуб, душевная беседа.
Фирс Журавлев. Девичник в бане. 1885. Национальный художественный музей Республики Беларусь, Минск
Баня, в которую я ходила, была довольно скромным заведением, без дополнительных услуг. Здесь в кабинках стояли простые диванчики из кожзама и столики, рожденные еще на советских мебельных фабриках, в свое время одинаково скучно заполонявшие квартиры обитателей одной шестой части земной суши, а нынче придающие, по мнению некоторых ценителей, «атмосферность» заведению. Краны и трубы в душевых тоже были атмосферны, в некоторых даже с трудом настраивалась вода, и перепады температуры изрядно бодрили. Купель была небольшая, а бассейн и вовсе отсутствовал. И все-таки это была не простая баня, это была баня для избранных, для тех, кто понимает.
– Так теперь не делают, не умеют и все тут. Не помнят технологии, дурни, чего там... Парилка со сводами – это вам не хухры-мухры, – говорит старая банщица и массажистка Клава, впиваясь маленькими сильными руками в белое тело Ирины, отчего губастое лицо женщины-вамп, наколотое на Иринином плече, приходит в движение и искажается самым пугающим образом. У Ирины тату во всю спину: художник размахнулся широко и привольно, благо, площадь позволяет: тут вам и дракон, и лохматая красотка, и роза с огромными шипами.
– Все эти, что б их черти унесли, капремонты уже немало бань сгубили по Москве. – Клава говорит всегда прямо и резко, пробирает до самых костей, как и пристало хорошей массажистке. – Пластиком обивают, ироды, и тут вам и грибок, и всякая гадость, а вентиляцию делать вообще не умеют – дурни, чего тут.
– Я с вами согласна, Клавочка! Я слышала, именно так и акустику в Большом театре испортили! – вставляет Елена, стоящая поодаль и вся намазанная молотым кофе, включая длинные пальцы ног и маленький носик. У нее своеобразный рецепт красоты: гущу утреннего кофе она не выбрасывает, а собирает в баночку из-под крема и в бане использует вместо скраба. Такая вот высшая стадия кофемании.
– Вот и я говорю. – Клава, воодушевляясь, говорит громче и с яростью Георгия Победоносца впивается кулачком в морду дракона на пояснице разомлевшей Ирины. – Прогресс им подавай. А я 20 лет тут работаю и хоть бы одна в обморок упала в нашей парилке! Было пять случаев, когда выходили и падали, но чтобы в самой парилке – ни разу! Не удивлюсь, если в Большом падают в обморок прямо посреди «Лебединого озера».
– И снова вы правы, Клавочка, душновато стало в Большом. Я там теперь постоянно зеваю даже на любимых постановках. То ли кислорода мало, то ли просто исполнять стали плохо. – Елена живет прекрасным, в ее фигуре и в 50 лет сохранилось что-то от тургеневской девушки.
– Девочки, париться! – громко зовет тетя Зина.
Зина – мастерица поддавать, как никто, все бывалые это знают, и в бане начинается радостное движение. Открывается дверь, и из холла с кабинками в предбанник входят другие наши старейшины, плюс несколько неизвестных. Все встают в очередь к парилке. Мы осторожно, пригнувшись и зажмурившись, накрыв простынями плечи, гуськом входим в парилку. От густого пара почти ничего не видно, а между тем на полу уже лежат три самые опытные и самые сильные женщины нашей бани. Лежат, не шевелясь, на лицах блаженство. Это называется «под паром» или «русская нирвана». Нужно лечь заранее на пол и лежать пластом все то время, пока поддают в топку, размахивают веником под потолком и брызгают стены. Я тоже попробовала, но тут же сердце забилось, голова закружилась – русская нирвана не всякому под силу. Мы расстилаем полотенца и занимаем привычные места. Пар начинает опускаться, садится на плечи, на спину, бегут мурашки – особенные, банные мурашки. Даже не бегут, а ползут по всему телу сразу. «Хорошо! Эх, жизнь! Кайф! Ох, Зина, вы молодчина!» В этикет парилки входит обязательное прославление того, кто поддавал. Ведь это своего рода алхимия: сначала нужно ополоснуть пол, убрать березовые листья, потом хорошо проветрить парилку. Затем самое сложное, и это уже зависит исключительно от таланта и врожденного чувства меры: сотворить эликсир из заваренных трав (его делают заранее, чтобы настоялся) или эфирных масел, разбрызгать по стенам, развести в воде и – в топку. Тут важно закончить вовремя, не переборщить с ароматом и с жаром. Сегодня Зина сделала пар с хреном и солью – ее коронный номер – сильный, немного жесткий, пробирающий до костей и лечащий любой насморк.
– Ай! Крестик раскалился! – это вскрикнула девочка – чья-то дочь – и выбежала из парилки.
– А ты что хотела? Перед парилкой крест снимай. Вот и гадали в бане всегда. Без креста можно гадать. А с крестом нельзя! – это все та же Зина. Она родилась в деревне, с детства нянчила младших, и с тех пор брать себя заботу обо всех на свете сделалось ее привычкой и характером. – Люблю все сама. Если и позволю помочь, то разве похоронить. Саму себя в гроб не положишь.
Так она шутит.
– И то правда, – замечает тетя Маня-травница, сухая старушка – божий одуванчик. Она встает, поднимает сухой букет из донника и осторожно, ласково опускает им пар на нас. Разносится сильный запах меда. Маня с ранней весны до поздней осени живет одна на даче, чтобы «дать сыну с женой свободу в квартире», и пристрастилась собирать травы и сушить веники. В баню она несет с собой мешочки с травяными сборами, ароматные букеты из полыни и донника, чай с липой. Кажется, она и сама превратилась в сухостой, который уже ничто не берет.
– Маня у нас импрессионист – ее пар ароматный и легкий. А вы, Зина, – соцреалистическая живопись с вашим хреном и солью. А Ира – авангардистка, ей бы все эксперименты с ароматическими маслами проводить.
– А вы сами, Елена, какая живопись? – интересуюсь я.
– А я искусствовед, я только рассуждаю и классифицирую.
– Ой-ой, деточки, я сейчас, я вернусь. – Это 80-летняя тихая кривая старушка Светлана Петровна, которой почти всегда становится плохо в парилке, она выходит отдышаться и тут же снова заходит. Баня – ее жаркий спор со старостью, если угодно – ее игра со смертью и вызов судьбе. Вернувшись, она садится на лавку и, словно успокаивая саму себя, твердит: «Эх, деточки, хорошо!»
– Чует мое сердце, что ненадолго это наше хорошо! – раздается детский голос Анны. Анна – бухгалтер и любит, чтобы во всех сферах жизни дебет сходился с кредитом. Если хорошо, то ненадолго. Если плохо, то это за то, что было хорошо. К сожалению, Анна оказалась не так уж неправа – нашу баню все-таки закрыли на модернизацию.
Все опечалились и разбрелись пережидать несчастье и на поиски иных мест. Я пошла в бассейн Ч., где, по слухам, была сауна. В советские времена туда было трудно попасть, теперь это средней руки спортивный центр. В женском отделении Ч. преобладает особый тип московских старушек: шароварчики, кудряшки, туфли на невысоком, но все же каблучке. Густая тушь, веки голубым, помада, духи. Все это аккуратно смывается в душе, но после бассейна и бани снова наносится тщательно и долго. Это жены советской элиты с Фрунзенской набережной. У многих мужья давно умерли от нервной работы и политических интриг, и вдовы (часто моложе их) продолжают по привычке следить за здоровьем и развлекаться. Любимым их местом остается бассейн в Ч. Он открытый, и там можно плавать даже в морозы: густое облако пара над водой создает воздушную подушку. Однажды мне попалась старушка, плывущая в вязаной кофте.
– Неужто в кофте теплее? Она же мокрая! – поинтересовалась соседка с фиолетовыми бровями и чалмой с брошью.
– Мне – теплее, – ответила старушка и гордо поплыла дальше.
Я не питала иллюзий насчет Ч., но все оказалось не так скучно. Надпись на дверях сауны (очень большими буквами) была заметна издали:
ЗАПРЕЩАЕТСЯ:
Лить воду на камни,
Пользоваться средствами по уходу за телом,
Вносить сильнопахнущие вещества,
Пользоваться вениками,
Входить в сауну в купальнике.
Из всех пунктов в Ч. выполняется только последний. Все чинно входят, как положено, – без купальников, садятся и переглядываются. Кое у кого пластиковые бутылки в руках. У одной дамы большой пакет подозрительного вида. «Ну что, девочки, никого там?» Выглядывают за дверь – нет ли поблизости персонала. Поддают, достают веник и лупят друг друга с азартом нашкодивших подростков. В завершение собирают листики от веника в пакет, туда же пустые бутылочки из-под «поддавала», и никаких улик. И все же это лишь сауна, на миг превращенная в баню.
А нашу все-таки модернизировали. Обили пластиком, подняли цену и поставили турникеты. Уже не попросишь у Клавы разрешения посидеть подольше, и та не махнет рукой: да на здоровье, девочки. Нет, теперь не забалуешь. Тетю Клаву отправили на пенсию, и все остальные не ходят туда кто из солидарности с Клавой, а кто по финансовым причинам. Бухгалтер Анна, например, считает, что соотношение «цена–качество» теперь не соблюдено. Я тоже не хожу: пусть наша баня запомнится прежней, со всеми ее действующими лицами, травяными запахами, разговорами и шутками. И я не нашла ей замену, ведь это не хухры-мухры, как говорила Клава, это уходящее искусство, как говорила Елена.
