От свидетелей и очевидцев

Финны были экипированы на порядок лучше – лыжи, белые маскхалаты, шипованная обувь. Фото из архива вооруженных сил Финляндии

В школе  о той войне рассказали мимоходом, как о некой безусловно победоносной, но чуть ли не прогулке нашей армии вглубь бывшей российской территории за новыми-старыми землями. Вскользь о Перешейке, немного о линии Маннергейма, которую, несмотря на все ухищрения коварных финнов, наши запросто одолели. Школьный учебник и скучный рассказ  учительницы не могли взбудоражить  воображение, а ведь тема-то была милитаристской, должной вызвать интерес в брутальных подростковых умах! Похоже, кто-то очень  хотел, чтобы мы, рожденные в 60–70-х, не знали о той войне, вернее, не знали всего о той войне. А надо бы знать. Чтобы гордиться? Стыдиться? Просто – чтобы знать. 

Проблема  отвечавших в стране Советов за историческое образование заключалась в том, что еще живы были свидетели недавней истории. В шутке про «бабушку, которая видела Ленина» доля собственно шутки порой была минимальной. И впрямь жили еще на свете бабушки–дедушки, родившиеся в начале прошлого века или даже в конце позапрошлого. Они и Ленина видели, и Сталина помнили, и при Хрущеве жили, и Брежнева застали. Не у всех  у них случились амнезия и старческий маразм. Кто хотел – рассказывал, кто хотел – слушал.  

Дед! Его воспоминания… Лет с десяти мне повезло сдружиться  с ним.  Каждую неделю он писал мне чудные письма, по которым я росла и взрослела, из которых узнавала, что прочесть, посмотреть, послушать,   что необходимо знать для жизни честной и нестыдной, и так далее. Он будто знал все и обо всем. Был прекрасным музыкантом – музыка спасла ему жизнь в лагере (не в пионерском);  спустя много лет, уже на свободе, он сделал музыку своей профессией. Не хуже университетских профессоров разбирался в литературе (в ссылке ему пришлось поработать учителем: русский, литература, немецкий, музыка, рисование), писал стихи и рассказы. Немецкий знал в совершенстве, рисовал замечательно. В юности (втайне от родителей) серьезно занимался боксом, который позже не раз спасал ему жизнь. А уж сколько он пережил!..

Одна из экспозиций частного музея ветеранов в Иматре. Фото со страницы Дома-музея ветеранов г. Иматра в Facebook

В Москву дед вернулся  после  лагерей (расстрельный приговор   каким-то невероятным чудом заменен был на двадцатипятилетний срок). Возвращался в нее и после госпиталя, в который попал по ранению в Великую Отечественную, и после обморожения в Финскую войну, на которую ушел студентом-добровольцем 19 лет.  Обморожение напоминало  о себе всю оставшуюся жизнь – ноги реагировали на любое понижение температуры, и дед истово заботился о тепле ног родных и близких. Однажды, увидев меня (страшную модницу в то время) в прозрачных колготках морозной зимой, объявил недельный бойкот глупости. Не мне – глупости, так и сказал. 

А через неделю рассказал про Финскую войну. Про патриотический подъем таких же, как он, студентов-добровольцев, про жуткий карельский холод и отсутствие у наших солдат пригодного для тех условий обмундирования: только шинели, буденовки и плохая обувь. Про дикие потери нашей армии, в разы превосходящей финскую, и про незначительные на нашем фоне, но ощутимые для малого народа потери  противника. Дед рассказывал об этом с горечью, признавая в тогдашних врагах хороших солдат и подготовленных офицеров. Он рассказал о брошенных финских хуторах, ухоженных и по-хозяйски устроенных, которые потрясали порядком, чистотой, продуманностью.  Рассказал о гибели в болотистых финских лесах практически целой советской дивизии, об отсутствии у нас хороших карт. Сожалел о том, что его навыки приличного лыжника, каковыми были практически все довоенные московские и питерские мальчишки, не были востребованы. У финнов в ход шло все их национальное умение и технические знания – лыжи, шипованная обувь, пистолет-пулемет «Суоми» против более простого оружия наших пехотинцев.  

Как-то, будучи в гостях в районе Ладоги, я обратила внимание на необычное строение на участке хозяев – старый финский погреб, превращенный новыми владельцами в ландшафтный изыск. Найденную в земле финскую утварь бережно расставили на самых приметных местах новой богатой и успешной жизни, что, безусловно, приятно – люди с уважением отнеслись к чужому прошлому. Все окрестные мальчишки в тех местах и сегодня играют «в войнушку» (неизвестно, правда, в какую), залезая то ли в наши, то ли в финские  не то траншеи, не то окопы. И мои дети туда залезали, тогда и захотелось рассказать им о Зимней войне (так ее называют в остальном мире) 1939 года, о юности деда, о финнах и русских – погибших или вернувшихся живыми.

Мы часто бываем в Финляндии. Есть у нас там любимые места, например Музей ветеранов в приграничной Иматре – частный, без всякой государственной поддержки. Владельцы – мать и сын, превратившие фамильную виллу в интересное музейное место. Старшей хозяйке Эйле недавно исполнилось 94. Ей было 15, когда она вступила в организацию – военизированное патриотическое объединение женщин, призывавшее соотечественниц служить медсестрами и санитарками, помогать фронту. Все эти барышни отменно стреляли (у финнов это в крови), были прекрасными лыжницами (что тоже в порядке вещей) и велосипедистками (финские дети и сейчас на велосипедах зимой и летом). Что рождало слухи о «неуловимых  метких финках в белых полушубках и красных штанах». Наверное, у слухов была подоплека, да и эмблема организации была говорящей – голубая свастика… Хозяйке музея в Иматре тяжело даются рассказы о том, как девочкой она вытаскивала с поля боя раненых. Любых – своих финских, чужих русских, как страшно было приблизиться к первому русскому, как потом страх прошел и важно было только одно – помочь…  Еще она помнит, как было страшно умереть в 15 лет.  В следующем году ей должно исполниться 95. Умной, образованной, светлой, красивой, ухоженной очень пожилой финской даме, столько пережившей и повидавшей. А потом наступит еще одна круглая дата – 80 лет с той страшной недолгой войны. Хорошо бы подойти к ней осознанно. Постараться жить в мире и беречь его.