О том, как пережить шторм на Эльбрусе

Восхождение на Эльбрус по классике, через скалы Пастухова, не представляет никакой технической сложности, но в грозу здесь находиться опасно. Фото PhotoXPress.ru

Шторм застал меня и команду из четырех японцев на западной вершине Эльбруса. Сильный шквалистый ветер дул с южной стороны, спускаться ему навстречу было физически невозможно.

Пришлось чуть-чуть приспуститься в сторону перевала Хотютау, потом идти в северном направлении, чтобы попасть в сектор, который хотя бы немного был защищен горой от напора шторма. Двигались сначала ползком  – ветер не давал возможности даже приподняться, потом катились кубарем, затем ехали по глубокому снегу на пятой точке, разгребая его всеми конечностями. Чтобы дышать, приходилось останавливаться, вжиматься в снег, закрывать лицо капюшоном пуховика. Двигались при нулевой видимости на ощупь. Снег, казалось, летел со всех сторон, сверху и снизу и впивался в лицо, больно хлестал по глазам и щекам, забивался в рукава, карманы, уши, нос и рот.

Вышли из этого ада покрытые снегом, как снеговики. Затем настал этап осмысления ситуации, в которой мы оказались. Несложно было понять, что находимся ниже перемычки, долина Малки была как на ладони, северо-западный склон Эльбруса просматривался хорошо почти до подножья. Ветер утих, но в нескольких десятках метров над головой клокотало черное облако. Внизу, у скальной гряды, местами просматривались участки, освещенные солнцем.

Начальник команды японцев (с непроизносимым именем, назову его Микадо) обратился ко мне.

– Я вижу путь, – сказал он по-английски.

– Смотри, красные пачки от сигарет «Мальборо» на склоне, значит, это тропа, здесь ходят люди, – раздраженно добавил он, досадуя на мою непонятливость. Я увидел множество красных  пятен, хорошо различимых на белом снегу, но это были тельца погибших снегирей. Я крикнул Микадо, что тот ошибся и что это мертвые птицы. Японец сразу сник, его узкие глаза непомерно расширились, и в них отразилась вселенская тоска.

– Давай пойдем вниз, вызовем такси и вернемся в Баксанскую долину окружным путем, – предложил он, оживившись после минутного ступора.

Я ему объяснил, что верхняя часть долины реки Малки, куда он собирается спускаться, не обитаема, до ближайшего жилья придется идти дня два, а то и больше, а самый короткий путь к «Приюту одиннадцати» лежит через перемычку, которую вместе с вершинами накрыл мощный шторм.

– Идем через перемычку! – предложил он.

Кивком головы я дал ему понять, что согласен. Нам посчастливилось подняться метров на пятьдесят по высоте, не больше. Черная туча схватила каждого из нас, истерзала до полного бессилия и выбросила обратно к месту, усеянному трупами снегирей. Не видя другого пути, мы пошли траверсом в сторону перевала Ирик-Чат, вокруг восточной вершины. Японцы были увешаны ледовым снаряжением, я был налегке, в руках – телескопические палки, на ногах высокогорные ботинки, на них «кошки», на голове поверх банданы – налобный фонарь (с ним я вышел ночью из приюта, в дневное время выключил, но не снял), одет в гортексовые штаны и пуховик, за плечами – штурмовой рюкзачок (в нем фляга, рукавицы, дюжина баночек с настойкой элеутерококка), к которому приторочен ледоруб – и все. На мне даже страховочной системы не было. У детей Страны восходящего солнца был очень жалкий вид, поэтому я подпаивал их моим элеутерококком, который вскоре закончился.

Когда прошли перевал, повеяло свежестью шторма, посыпал снег. Не теряя высоты, мы «траверснули» вправо, уперлись в лавовый конус, вдоль него поднялись на восточную вершину, потом начали спуск в один из кулуаров правее конуса. Вниз двигались лазаньем, я присматривал за японцами, при плохой видимости неопытные альпинисты теряют чувство опасности и могут просто шагнуть в пустоту, ожидая найти там опору. Когда спустились к основанию кулуара, выяснилось, что у японцев была радиостанция, и Микадо все это время нес ее в наружном кармане парки. Связались с приютом, я объяснил смотрителю, что с нами произошло. Он рекомендовал траверсировать склон в сторону скал Пастухова, потом вдоль правой скальной гряды выйти к приюту. Облачность была не такая густая, как на вершине, поэтому задача казалась выполнимой. Погода портилась, необходимо было спешить, но японцы окончательно выбились из сил, я привязался к их связке (концом веревки завязал петлю вокруг пояса на булинь) и тащил всю эту братию, как бурлак. У самого старого из них появились признаки отека легких. Пришлось остановиться, развязаться, я ледорубом выкопал небольшую нишу, туда поместили больного. Попытка вызвать спасателей по рации не удалась, аккумулятор сел, связи больше не было. Микадо суетился рядом с больным, вы не поверите, у японцев с собой была… карманная реанимация (не шутка!), кислородный аппарат с солидным запасом баллонов, капельницы, ампулы, шприцы, медикаменты. Умирающий очень быстро воскрес, японцы наглотались стимуляторов и выглядели как огурчики (со мной не поделились, хотя бы выпитый элеутерококк скомпенсировали, что ли!..).

Пока они приводили себя в порядок, я копал пещеру, на них не смотрел. Стемнело. Я не сразу заметил, что Микадо увел свою команду, но не огорчился, когда это обнаружил. Одному – спокойнее. Привычным движением руки проверил, на месте ли фонарь. Повернул его обод, сильный луч неоновой лампы прорезал темноту, и я пошел в сторону скал Пастухова.

Скоро повалил влажный снег, и это на высоте выше 4500 м, при отрицательной температуре воздуха. Склон горы, мое лицо, одежда – все моментально покрылось толстой ледяной коркой. Лицо приходилось постоянно очищать от ледяной «маски».

Ветер и снегопад усиливались, кончики воротника пуховика стали светиться. Чтобы убедиться, что дело мое дрянь, поднял вверх указательный палец правой руки, вокруг него появилось голубоватое свечение, и палец зазвенел. Это значило, что гроза рядом. Мокрый снег уже валил стеной, точнее, мел лавиной. Подгоняемый ветром, он бил мне по ногам, в корпус и в голову, сек, как плеть, лицо и глаза. Воздух вокруг наполнился запахом озона, я оказался в электрическом поле.

Рядом со мной ударила молния – грянул взрыв, в глазах завертелся калейдоскоп, – наверно, подобное чувство испытывает боксер, получивший нокаутирующий удар. Затем молнии били нескончаемой очередью. Я был оглушен и шел куда-то, вслепую, в окружении вспышек и грохота взрывов, которые становились все сильнее и чаще. Казалось, склон рвется на куски, где верх, где низ, определить было невозможно, рев шторма заглушил все: звуки, мысли, чувства. Иногда ветер валил меня с ног, мир начинал вращаться, ударяя поверхностью склона в разные части тела, потом я с трудом останавливался, замирал, лежал некоторое время, чтобы прийти в себя, затем вставал и шел дальше. Наконец разряды ушли куда-то вверх и превратились в этакую подсветку, которая ничего не освещает, просто создает фон, наполняющий перламутровым сиянием все пространство вокруг тебя, и ты просто висишь в этой светящейся субстанции. Я двигался на автопилоте, работал инстинкт, который то бросал меня вперед, заставляя перепрыгивать трещину, то опрокидывал назад, когда зверь внутри моего тела чувствовал, что трещина слишком широка, чтобы ее перепрыгнуть. Буря гремела все сильнее и сильнее. Напор ветра нарастал, и теперь он дул вверх вдоль склона, срывая стружку липкого снега с поверхности, которая быстро превращалась в снежный ком. Весь склон вскоре был покрыт комьями, которые катились вверх. Картина невероятная!

В условиях гипоксии, тем более на фоне усталости, с сознанием человека происходят метаморфозы, возникают галлюцинации. И они начали меня преследовать, казалось – вот она, палатка, стоит на пути, и в ней светится огонь, или я вдруг видел группу людей перед собой, порой со мной кто-то говорил... «Никого здесь быть не может, крыша едет, это нормально», – убеждал я себя. Идти дальше было опасно. Я выкопал нишу в снегу, в которую уместился полностью. Сел на рюкзак. Ветер  больше не беспокоил, стало тепло и комфортно; выяснилось, что я расположился на краю трещины, но вылезать не стал, остался в нише до утра. А когда рассвело, благополучно вернулся в «Приют одиннадцати».