Свияжск: один дома

Остров-град Свияжск с птичьей высоты. Фото Александра Анашкина

Об этом городе и послевоенном времени Василий Аксенов написал повесть «Свияжск»: «Одна церквуха осталась да попик еле живой, почитай, на сто километров в округе…»

А что сейчас?

…Был Свияжск, да весь вышел. Теперь здесь живут коты и монахи!

И, кажется, так было всегда. А все остальное: форпост, Иван Грозный, взятие Казани, монастыри, пустынь, тюряга после революции, детская колония, кладбище и памятник Иуде – выдумали для туристов.

Если бы не было туристов, не было бы и Свияжска. И, собственно, нет.

Лестница в небо. Фото автора

На одноименной станции, если тебя леший занес не на ту сторону, имеется в наличии только деревенька.

Баба в пуховом платке с баулами идет себе косолапой, медвежьей походкой по своим делам.

– Как добраться до Свияжска? – спрашиваю.

– А чего добираться-то? Вот он и есть!

На станционном подоконнике разминаются коньяком две разбитные бабехи и мужичок:

– А мы че, мля, мы ничего! Никому не мешаем, а это я все уберу…

Новость дня: Свияжск обнаружен в перепалке начальника станции с встречающими и провожающими неизвестно что:

– Кто бомжи? Мы из Свияжска!

Но нет Свияжска и буфета нет, где бы выпить за его отсутствие. Или присутствие, но в другом измерении.

Другой Свияжск – город-остров.

Есть, наверное, два Свияжска: один – земной, другой – небесный. Город-музей, город-мечта, как земля о трех китах, воздвигнутый на костях. В первом пьют коньяк, а в другой ходят только туристические автобусы и вальяжные пароходики в навигацию, где у пассажира с брюшком в купленной по случаю в Угличе на пристани сувенирной лавке капитанской фуражке возникает ощущение исторической перспективы, когнитивного диссонанса и неотвратимости обеда.

Все остальное – выставочно-потешные кузнецы в сермяжных ремешках и прочий фольклорный элемент, бабы на чайнике, три притопа, два прихлопа, а также продавцы и консьержки в гостинице – приезжие, залетки. После шести часов вечера всех их выметает метлой или метелью вон.

И чего им здесь не сидится? А того не сидится, что города нет, а есть место работы, куда вход только через турникет, как в метро. Декорации исторического фильма про то, как из Углича привезли с собой крепость, поставили на берегу Свияги, а потом пошли Казань брать.

Сижу в кафе, вкушая уху из щуки, выловленной, соответственно, в реке Щука или в Свияге.

И – тишина! Статисты пошли в буфет, Казань и Грозный могут подождать. Ничто не шевелит отрадного молчания – ни многоступенчатый, словно лестница на небо из бурого кирпича, напоминающий пазл, собор Богоматери (его фрески, отдающие гарью и жаром рая и ада, заперты на амбарный замок), ни обсыпанный белой глазурью, как кулич, Богородице-Успенский монастырь, ни пристань, вмерзшая в местный Коцит.

Прозрачный, будто призрак, идет по двору черный монах. Надвратный храм дышит теплом лампады. Купол, загородивший низкое мартовское солнце, напоминает постную просфору.

Был Свияжск, да весь вышел, исход совершается каждый день по будням, кроме выходных, в 16.00. Ни минутой позже. 

Деревянные лавки с медовухой и закусками закрыты, по вылизанной ветром дороге сигают и орут от любви мартовские коты. Черный, пушистый, с выдранным клоком шерсти. Кот ручной, почти сувенирный, связанный из мотка черной как сажа ночи. 

Звезды выткали над ночным Свияжском парчовое полотно с ковшами и козерогами.

Опустел Свияжск. Онемела улица. Население вахтовое, привозное, как и товары в лавчонках. Самый главный товар – батарея горячительных напитков с псевдоисторической подоплекой: богатырь с шеломом, Иван Грозный, Мамай, перцовочка и прочий туристический набор. Для проведения досуга на острове вдалеке от суеты и дел мирских, или – выражаясь совсем недипломатично – для того, чтобы как следует надраться в гостинице купца первой гильдии Каменева. Тем более никакого посетителя в марте в будний день никто не звал. Надраться вдрабадан и потом все же пойти и взять Казань до 23.00 часов. Потом нельзя! Завтра на работу.

В будний день в Свияжске крокодил не ловится, не растет кокос. И лишь на Свияге рыбаки напоминают пингвинов, высиживающих яйца. Добро бы и те, кто ловит рыбку, были местные, и тут – мимо. Рыбак – не местный, на машинах, хоть и татарин, но из Москвы, с Выхина. Наловил сороги, живца для щуки:

– Завтра пойду на другой берег, щуку буду брать!

Вот с озера, закованного в ледовые оковы поганого идолища, словно Илья Муромец, панорама города наиболее неправдоподобна. Чем ближе Свияжск, тем резче, как скулы степняка, проступает новодел: моренные под старину избушки, гостиницы и пожарная каланча. Стены Богородице-Успенского монастыря окантованы белым безмолвием. Обет молчания на устах Свияжска.

Обрамляют город пологие сопочки на противоположном берегу, горки и трамплин. Вот оттуда, сверху, издалека, с плоской равнины белой чаши озера, из прошлого, с Кудыкиной горы он, словно воспарив над землей, напоминает град небесный, а не потешную, немного потемкинскую, немного сувенирную лавку для туристов. Град небесный, где живут не добитые временем старики, коты и монахи Успенского монастыря.

Местного жителя надо занести в Красную книгу. Это особая порода, встречающаяся крайне редко и внезапно. 

Дидо возникает словно из ниоткуда: белая, как лунь, борода и одинокий зуб, торчащий гордо и задиристо. Не исключено, что это ряженый.

– Иди, – говорю я ему, – фотографироваться, раз такое дело!

Но дидо, пожевав мочалку бороды, убегает в дом. Сказано: никого нет – стало быть никого! 

Распрягайте, хлопцы, коней, приехали.

В гостинице купца Каменева постоялец прислушивается к эху собственных шагов, крадущихся за ним по пятам. Единственный оставшийся в живых призван шпионить за собственной тенью. Так как других постояльцев на свете больше нет. Случается консьержка. Но тоже нечасто:

– Вы к нам лучше летом приезжайте, летом у нас хорошо!

Деревянная лестница скрипит саморезом. Шум шагов умирает в номере в беспросветном одиночестве. Луна косит грозным глазом сквозь бледный занавесочный тюль. Телевизор во всю стену, как черная дыра во вселенной, пульсирующая энтропия. Завтра приедут туристы и отопрут собор Богоматери. Рассеянные лучи мартовского солнышка раскрасят евангельский сюжет, обесцвеченный, бесплотный, как лик черного монаха. Алтарница тихо шелестит записочками на банке, перебирая, как четки, имена живых и мертвых. И свечки оплывают слезой.

В Свияжске хорошо поминать усопших. Слава, позор и жизнь ушли, словно за водкой. Черный кот с выдранным боком – чертовщина – примерещился. Тишина успокаивает нервы. Солнце зависло над Троицкой деревянной церковью, как НЛО. Или ругаться, глядя на пожарную каланчу:

– Ты мне не тычь, я тебе не Иван Кузьмич!

Дорога сматывает серую ленту в клубок. Водитель о чем-то долго говорит, как сказитель. И сколько ни оборачивайся назад, на весь этот пленительный в своей сказочности и сувенирности Содом, в соляной столп уже не превратишься. Да потому что был Свияжск, да весь вышел!