Николай Эстис
Это где-то не здесь. Это кто-то другой. Николай Эстис. Из цикла «Птицы»
Я учился в художественном училище с 54-го по 58-й год. По программе после первого и второго курсов полагался летний пленэр – сначала травка, цветочки, кустики, потом уже настоящие пейзажи в живописных местах ближнего Подмосковья. Был и двухнедельный пленэр в зоопарке.
За несколько лет до нашего курса на пленэр выезжали в более отдаленные места. Рассказывали, что тогда среди студентов постарше, отслуживших в армии, существовала практика, из-за которой якобы и отменили дальние выезды.
Устраивался такой живописец с этюдником вблизи деревни, но так, чтобы был оттуда заметен, и писал пейзаж с видом на дома. Напуганные местные жители, ничего подобного никогда не видавшие, постепенно стягивались, наблюдали, перешептывались, потом спрашивали: «Зачем нашу деревню срисовываешь?» Живописец спокойно отвечал: «Да вот, трубу тут будут протягивать». – «А как же избы?» – «Да как? Сломают». Опять перешептывания. Затем: «Сынок, а можешь свой ящик маленько передвинуть? А мы пока соберем чего надо». Вскоре появлялись самогон, закуска, все несли понемногу. Сынок обещал «сдвинуть маленько», деревня гуляла и радовалась, а герой возвращался с этюдом и щедрыми дарами.
***
Моим учителем Александр Иванович Дюдин стал на втором курсе, в 55-м году. Мы подружились.
У Дюдина, которого безудержно тянуло к монументальным композициям, никогда не было мастерской. А жили Дюдины в крохотной двухкомнатной квартире вшестером: родители Дюдина, Александр Иванович, его жена, Галина Васильевна, и двое детей – Саша и Таня.
Дюдин иногда приглашал меня к себе по воскресеньям, желая показать, например, этюды, привезенные из Карелии, или поговорить о планах.
В одно из таких воскресений приезжаю, стучу. Слышу голос Александра Ивановича: «Никола, ты? Заходи!»
Захожу и вижу: Галина Васильевна, солидная учительница, сидит на кровати в халате, обширная грудь буквально вывалена наружу. Александр Иванович устроился за этюдником напротив чуть ли не вплотную и пишет.
Галина Васильевна, смутившись, пытается вернуть бюст на место. А Дюдин, не прекращая работы, говорит: «Вот, начал большую работу. Хочу женскую баню написать. Модель ставить негде, пишу Галку по частям».
***
Середина 60-х. Молодым художникам, не состоящим в штате, то есть не имеющим ежемесячной зарплаты, жилось трудно – случайные заказы, эпизодические гонорары. Но «сесть в штат», то есть ежедневно ходить на службу, для многих означало потерять творческую свободу.
Семейные обстоятельства заставили одного из моих приятелей пойти на крайнюю меру.
После долгих поисков он наткнулся на объявление: «Требуется художник». Тщательно отобрал в папку творческие работы, большой портфель заполнил публикациями (иллюстрации в популярных журналах), отдельно – диплом об окончании Академии художеств.
Начальник отдела кадров учреждения, которому требовался художник, небрежно окинув взором и бегло полистав все это, произнес: «Ерунда. Лобзиком владеешь?»
***
Лето 70-го. Знакомый молдавский художник пригласил меня с семьей к себе. Из Кишинева нас отвезли в глухую живописную деревню. Поселились у женщины-баптистки, державшейся отстраненно, что позволяло мне работать во дворе, избегая вопросов и заглядываний.
Иногда я выбирался на этюды. Однажды писал недалеко от дороги. Остановилась машина, вышли три мужика, долго наблюдали, не произнося ни слова. Вечером один из них приехал к нам и пригласил к себе.
Большой дом, куда он нас привез, стоял в роскошном лесу, вокруг дома – беседки, увитые виноградом. Бутыли с домашним вином поражали количеством. Запасов еды хватило бы целой колонии художников на все лето.
«Жить будете на всем готовом», – сказал Иван Андреевич Бабейко, как выяснилось, местный лесник, персона по тем временам весьма важная, с большими связями. Оставив нас со всем этим богатством, Бабейко уехал к супруге.
Появился лесник через несколько дней, увел меня в беседку, достал бутылку водки и начал серьезный разговор. Дело в том, что в деревне Бабейко построил новый дом. Он рассказал: «В доме есть зала, поставлю длинный стол, большое начальство будет приезжать». А потом попросил: «В конце залы у меня стенка, ты на этой стенке нарисуй, пожалуйста, большую картину».
Я не сказал ни да, ни нет, а Бабейко схватил меня за руку и потянул в машину.
Дом оказался шикарный, стенка белая и уже подготовленная местным маляром под роспись. Жена, звали ее Лиана, ждала нас с немыслимым обедом.
«Хорошо, – согласился я после обеда. – Давайте выберем мотив – лесной или деревенский». – «Не надо ничего выбирать, – отрезал Иван Андреевич. – Нарисуешь так: хорошая погода, небо, солнце, лес, речка, уточки. На берегу лежат он и она, выпивают и закусывают».
Деваться было некуда. Почему-то я вспомнил своего учителя Александра Ивановича Дюдина, окончившего факультет монументальной живописи и написавшего фреску на стене Ярославского вокзала «Москва встречает товарища Мао Цзэдуна».
Начал работать. Бесшумная и кроткая Лиана опекала меня. Она, как только я наклонялся за краской, молча протягивала мне стакан вина.
Каждый вечер лесник отвозил меня к семье, утром забирал «на работу».
Наступил день приемки. Иван Андреевич восседал посреди залы, Лиана стояла сзади с полотенцем наперевес, явно волнуясь и чувствуя себя безусловным соавтором. Я ждал. Иван Андреевич хмурился, пауза затягивалась, наконец слышу: «Обидел ты меня, Николай. Понимаешь, тут будет сидеть все начальство, посмотрят и скажут мне: «С кем там лежит твоя Лиана, выпивает и закусывает? С каким-то усатым мужиком!» Оказывается, в даме, лежащей на берегу реки, он разглядел черты своей жены. Конечно, я исправил «ошибку».
***
В середине 70-х я делал панно для какой-то организации. Работал в мастерской, расположенной в одном из переулков у Киевского вокзала. Это был большой полуподвал в старом доме, окна на уровне тротуара, открыты настежь – лето, жарко.
Я стоял за мольбертом недалеко от окна, так, чтобы дневной свет не попадал на холст. Тишина, полнейшая сосредоточенность.
И вдруг у меня за спиной оглушительный крик: «Мушшина! Та хде ж тот Киевский вокзал?!»
От неожиданности меня подбросило. Оборачиваюсь. В оконном проеме, на широком подоконнике стоит согнувшись тетка с кошелкой и удивленно произносит: «Ой, мушшина, та шо ж вы такой нежьный?!»
***
Московская организация Союза художников среди множества прелестей имела еще и свою поликлинику – у станции метро «Динамо».
У меня году в 80-м, после неудачной посадки в грузовом самолете в одной из командировок, начались проблемы с глазами.
Однажды в очереди к глазному врачу разговорился с пожилым незнакомым художником. О чем? Разумеется, о болезнях, да еще с подробностями. «Вот, – говорю, – иногда смотрю на предмет или на человека, а изображение распадается». И в таком духе беседуем. Подошла очередь пожилого коллеги. Попрощались.
Через несколько месяцев на выставке знакомый художник, входивший во всякие правления и советы, но при этом слывший прогрессивным, отведя меня в сторонку, рассказал историю.
На очередном заседании какой-то высокой комиссии в СХ рассматривался список членов МОСХ, которых не очень-то следовало поддерживать, не очень-то выставлять и т.д. В этом списке, сообщил мой знакомый, был и я. Продолжение оказалось совершенно неожиданным: «Когда назвали твою фамилию, заслуженный художник академик такой-то вскочил и закричал: «Нет-нет! Он не такой! Просто у него «проблемы с глазами». Он все так видит».
***
Лето 2007 года. Мы с сыном Сашей у моря на пляже. Загораем на подстилке.
Уткнувшись в папку, рисую.
Через какое-то время слышу громкий то ли удивленный, то ли возмущенный возглас: «Но это где-то не здесь?!»
Потом Саша рассказал мне: человек, чей возглас я услышал, все время стоял у меня за спиной и смотрел, что появляется на бумаге.
комментарии(0)