Тот, кто родился

Кругом я виноват, смешна моя отвага, и вглубь я не глубок, и ввысь я не высок. Николай Эстис. Из цикла «Фигуры». 1968

«Я человек, я правнук человека…» – утверждал (вполне возможно, что с иронией) Генрих Сапгир. Эта «теорема Сапгира» применима ко всему роду человеческому. Но теоремы, формулы описывают множества, а ведь мы, каждый из нас, даже сиамские близнецы, отличаемся, различаемся. Так что хотелось бы конкретнее, с подробностями. Вот чем я, пишущий эти строки, отличаюсь от остальных семи миллиардов моих современников? Именем, фамилией? Временем и местом рождения? Генетическим кодом? Даже мне это мало что обо мне говорит. 

Хочу знать: кто я?

Страшный вопрос, если быть честным до донышка, без хитрости, умничанья, оправданий.

Кто я? Тварь дрожащая или Наполеон, вошь или право имею? – терзал себя Родион Раскольников. Для доказательства зарубил старушонку-процентщицу Алёну Ивановну, а заодно (так уж вышло) и сестру ее, бессловесную Лизавету. Но не вышло из Родиона Романовича Наполеона: совесть возопила, на каторгу поволокла.

В черновых набросках к «Преступлению и наказанию» Достоевский и на каторге не перестает мучить Раскольникова, строящего в уме новую жизнь после каторги: «Неужели ж я не могу быть как Гас (Гааз. – В.В.)?»

А что это значит: быть как Гааз (1780–1853), «святой доктор», как называла Федора Петровича вся каторжная Русь? Что значил Гааз для самого Достоевского, мальчиком не раз видевшего старого доктора? Идеал человечности, высшую степень любви и сострадания к ближнему. То, что писатель доверил сказать «идиоту», князю Мышкину: «Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия человеческого».

Но кажется, не с того я начал… Гааз, Достоевский, Наполеон… 

Это всё фигуры исторические. А сам-то я кто? 

Попробую стихами.

Несчастен был? Не больше чем другие.

Счастливым? Да. Обманутым? Бывал.

Круги расходятся, но многие круги я,

Как оказалось, раньше не видал.

Кругом я виноват, смешна моя отвага,

И вглубь я не глубок, и ввысь я не высок,

Моя свобода: вдоль четыре шага,

Три поперек и пять наискосок.

Всё так и есть, туда мне и дорога,

Где не нужны ни посох, ни весло,

Где я в конце предстану перед Богом

Как самое простейшее число.

Но Бог – не математик, не станет за меня решать мои задачки. И списать не даст. Между прочим, «простое число» – не такое уж простое: это число, которое делится только на единицу и на само себя (3… 11… 907… 5501…). Так что не умничай, попроще объясни.

Однажды я уже пытался это сделать. Давно это было. Я гостил в Пскове у знакомого священника о. Владимира (Попова), настоятеля древнего храма в Любятове. Там слезно каялся царь Иван Грозный, возвращавшийся из похода на вольный Великий Новгород, который по его повелению был утоплен в крови. 

И загорелось мне побывать в Псково-Печорском монастыре, раз уж я в Пскове оказался. О. Владимир благословил меня, дал письмецо к давнему своему знакомцу – иеромонаху о. Тавриону, тамошнему отцу-эконому, это он решал, пустить паломника в монастырскую гостиничку (тогда это был домик всего в одну комнату с семью койками) или пусть идет в городскую гостиницу, не то снимет угол у местных жителей.

Добрался я до Печор и сразу в монастырь. Молоденький послушник позвал мне о. Тавриона – монаха строгого, в немалых годах. 

Я подал письмо; он при мне прочел его.

– Спасибо о. Владимиру. А сами-то вы кто будете?

– Я-то? Да кто?.. Раб Божий.

Монах усмехнулся: «Хорошо бы, коли так». И распорядился поселить меня в гостиничку для паломников. Неделю я там жил, рано вставал, к заутрене, молился, исповедался, ел вместе с монахами в монастырской трапезной и понял, конечно, какой я дурак: рабом Божьим назвался, по скудоумию и маловерию моему, а мне, грешному, до раба Божьего, как до Луны. Самому смешно стало.

Ну, и кто ж я получаюсь в конце концов? 

Человек? Но и с человеком выходит непросто.

Много лет собираю определения человека: «говорящее двуногое», «социальное животное», «мыслящий тростник» и т.д. и т.п. Но за тысячи лет лучшие умы всех времен и народов так и не договорились, что же такое человек. 

Открываю «Толковый словарь», читаю: «Человек – живое существо, обладающее даром мышления и речи, способностью создавать орудия и пользоваться ими в процессе общественного труда». Ну и определение! А мертвец – не человек? А все жившие до нас – не люди? А идиот – не человек? А немой? А уродец вовсе без головного мозга (после Чернобыля рождались и такие)? Да и самый нормальный младенец? Да по такому определению и Стивен Хокинг – не человек.

Английский философ Джон Локк, отец либерализма и автор «Опыта о человеческом разумении» (1690), пытался ответить на вопрос: при какой степени уродства ребенок перестает быть человеком и, следовательно, не может быть крещен?

А, может, с другого конца зайти: когда начинается человек? 

Несколько лет назад епископ Смоленский и Вяземский Пантелеимон (Шатов) предложил считать (и закрепить законодательно) человеком оплодотворенную человеческую яйцеклетку. Есть, разумеется, и другие мнения, не менее оригинальные. 

Один французский физик предложил такое толкование: «Человек – это завод по переработке атомов». Профессор, по переработке атомов во что? В бытие и сознание? Или во что? Ведь нет заводов по переработке чего-то в то же самое.

Похоже, человек – самое неизученное существо на свете. Об этом – замечательный роман Веркора «Люди или животные?» (1952; рус. пер. 1957). Тем, кто не читал, очень советую.

Впрочем, каждый волен считать себя кем угодно: хоть груздем, хоть Наполеоном. 

А мне, в калейдоскопе мнений на эту тему, интереснее других представляется мысль еврейского философа Авраама Хешеля: «Если человек не больше чем человек, тогда он меньше чем человек». Мысль капитальная, как сказал бы Достоевский. Замечательная мысль. Но как взвесить себя, вычислить, измерить?

Человек не может быть

Вычислен словами, –

Разве можно нитку свить

Между облаками?

Он – не слово, не число,

Не душа, не тело,

Не добро он и не зло. 

Человек есть дело.

Увы, и тут есть к чему придраться. Сам знаю, понимаю. В отчаянии предлагаю такое определение человека, по-моему, самое неопровержимое: «Человек – это кто-то из людей. А люди кто? Те, кто рожден женщиной». 

P.S. А ведь на вопрос, который задал сам себе, я так и не ответил. Неужели, прожив 77 лет, так и не можешь ответить? Отвечаю, положа руку на сердце: «Я – тот, кто родился». Моя мама Анастасия (греч. «Воскресение») родила семь или восемь детей, все они умирали еще в роддоме, выжил только я один; был еще младший брат, я его помню, но он прожил всего месяц. 

Да, мне невероятно, сказочно повезло – я родился. И всё рождаюсь, рождаюсь…