Подержанное пианино для девушки средних лет

«Лишнее барахло» – старое пианино – можно обнаружить и во дворе, и на лестничной клетке... Фото Pixabay

Я ищу подержанное пианино. Мне кажется, в моей жизни настал тот момент, когда нужно  заниматься музыкой. Пока я училась в музыкальной школе, музыка была мне не интересна, а теперь меня тянет играть. Наверное, это возрастное. И вот я ищу пианино на «Авито». Езжу по адресам и  играю на расстроенных  пожелтевших клавишах единственную вещицу, которую помню со школы, – Шестой ноктюрн Шопена. Если пианино нравится мне снаружи, то я  звоню своему настройщику, и мы приезжаем еще раз, чтоб проверить его изнутри. 

Мое сегодняшнее пианино, «Легница», находится в Мерзляковском переулке. Старый особнячок с двориком-колодцем. Центрее некуда. Паркуюсь у храма Большого Вознесения за 200 рублей в час. У подъезда меня встречает девушка лет 25 в коротеньких джинсах и грандиозных кроссовках, специально приехала с дачи – показать инструмент. 

– Только давайте пешком поднимемся, – говорит она. – Я этих старых лифтов очень боюсь.

Идем пешком этажа четыре, не меньше. Я даже запыхалась, а этой хоть бы что – спортивная.

Квартира убитая, с тряпьем и связками «Огонька» на полу, даже без пластиковых окон.

– Бабушка умерла, – поясняет девушка. – Будем ремонт делать. От лишнего барахла избавляемся (то есть от инструмента).

Пианино неплохое и сохранилось отлично. Только вот цвет – светлый орех с розовым оттенком. Я такой прямо органически не переношу. Зато дешево.

– Ну так что? – спрашивает девушка.

– Отличный инструмент, – говорю. – Мой настройщик с вами свяжется.

Это потому, что я не умею говорить «нет», а врать умею. 

Обратно спускаемся  вместе. Замечаю, что лестничная клетка на этаже выложена мрамором и напольные зеркала прямо по площадке расставлены. 

– Так здесь Бари Алибасов живет, – говорит девушка. – И остальные на-найцы. Это они зеркала поставили.

Не сразу, но вспоминаю, кто это.

У меня почти час оплаченной парковки. Вечер безветренный, летний. Гуляю.  

Покупаю кофе навынос. Сразу же возникает этот зуд – курить. Но ларьки и палатки Собянин убрал. В общем, так даже лучше, без ларьков. И без рекламы лучше. Архитектура заиграла. Мне нравится. Только не нравится, что сигарет купить негде. Смотрю, у кого бы стрельнуть. Мимо проходят девочки в  денимовых коротких брючках. Отмечаю, что рваные джинсы уже не носят, а я себе как раз недавно купила.

Сигарет ни у кого нет. И стрелять, чувствую, уже не принято. Какой-то бородатый мальчик меня даже учит – бросайте, пока не поздно.

А я думаю, что в их возрасте мы только и делали, что болтались по центру с пивом и сигаретами. И ларьки были везде. И еще Черкизовский рынок. И машины на тротуарах стояли. Такая базарная была Москва, дурная, но свойская. Зато теперь есть велосипедные дорожки. По ним пролетают прокатные велосипеды от ВТБ и бородатые мальчики на гироскутерах. Ведут здоровый образ жизни. Молодцы. 

Двери подъездов теряются среди дверей кафе, театров и бутиков. Из одной вышла женщина в спортивной форме. Маленькая роскошь коренных горожан: до всего можно дойти пешком. Мне это знакомо, когда-то у меня тоже была квартира в центре города и я выходила за кофе в домашних тапках. Тогда я везде чувствовала себя как дома. Под каждым лопухом. А теперь это дом здоровых молодых людей без сигарет. 

Я чувствую себя старой. Возвращаюсь мимо храма к машине. В этом храме венчались Пушкин и Гончарова. Бессмысленное, ненужное знание. 

Сажусь в машину. Включаю радио. А там – «Утека-ааай!» – поет «Мумий Тролль». Черт, я даже помню все слова. Точно старая. Ну и ладно. Врублю на полную.

Слева от меня пристраивается мужик на бэхе, лет под пятьдесят. Улыбается, подпевает: «В подворотне нас ждет ма-ни-ак...» Тоже слова знает. Возможно, я бы с таким даже познакомилась. При других обстоятельствах. Замечаю, что у мужика в руке сигарета. Прошу поделиться. Он тянется через пассажирское сиденье – дает сигарету и просит телефон. Я диктую ему номер с одной неправильной цифрой. Это потому, что я не умею говорить «нет», а вот врать умею неплохо.

От сигареты становится веселее. Я включаю на полную мощность радио «Ретро» и еду по ночному городу. А ореховое пианино покупать не буду. Все же не пришло еще время компромиссов.

 …Обычно я встречаюсь с ним по выходным. Подбираю его у метро на машине. Вид у него всегда немного неопрятный, но не лишенный шика. Пальто от Moncler, длинный шарф. При этом красноватое лицо пьяницы, потерявшая форму стрижка. Мне кажется, он похож на спившегося Газданова. Ну или на другого эмигранта первой волны. 

Он, не здороваясь, идет к магазину «Продукты»:

 – Купите мне отравы. – То ли вопрос, то ли утверждение.

Он ездит со мной почти забесплатно, поэтому я не против подобных просьб и его грубоватого стиля. В магазине выбирает жестяную банку с алкогольным коктейлем и начинает пить, не дожидаясь, пока я расплачусь.

После коктейля сразу расправляется, бодрится:

– Ну, кого сегодня будем смотреть?

– «Рёниш», «Циммерман» и «Кализия»...

Перебивает:

– «Рёниш» за самовывоз отдают?

– Да нет. Хотят 20 тысяч.

– Дикие люди. Если бы у меня был «Рёниш», я бы сам приплатил, чтобы от него избавиться. А «Циммерман» какого года?

– 1973-го.

– Дрова! Как и все гэдээровские инструменты 70-х.

– Но послушайте, мне же не концертировать. Так, дома поиграть, для души.

– Для души лучше на деревянных ложках поиграть, чем на «Рёнише».

– Мы уже третью неделю выбираем, – замечаю я. 

– Да. И все это время нам не попадалось ничего приличного. Все мертвое.

 И он еще раз задумчиво повторяет:

– Все мертвое, – словно выводя свое обобщение на какой-то высший уровень.

– Так, может, начнем с «Кализии»?

– Ненавижу поляков. Хотя инструменты у них приличные.  

Оказавшись в квартире, он сразу идет к инструменту. Безошибочно находит его в нужной комнате, словно у него радар. Играет хроматическую гамму снизу вверх. Я слышу, что инструмент настроен.

– Настроен-то настроен, – говорит он с неприязнью. 

– А что? Механика не в порядке?

– Да все у него в порядке. Только мы его не возьмем.

– Опять?

– Если вам не нравится мой подход, вы всегда можете найти другого настройщика.

– Не буду. Я к вам привыкла.

Мы ездим еще и еще. По квартирам, а иногда просто по лестничным клеткам. Он говорит:

– У самого лифта поставили. Словно уличную девку!

Или:

– Только дебилы могут держать «Рёслер» у батареи.

Наконец мы приходим к совершенно убитому инструменту. Это «Красный Октябрь», у которого фальшивит все, западает педаль, несколько клавиш не звучат вовсе. Настройщик зависает над ним, прислушивается, и его лицо пьяницы преображается во что-то радостно-детское:

– Слышите? Я думал, оно мертвое. А оно – живое. Смотри-ка ты! Теплится душа. Вот это. Вот его берем.