Мания фотографирования

Объектом современной фотоохоты может стать что угодно. Фото автора

Борис Слуцкий в своем стихотворении «Страсть к фотографированию» писал:

Фотографируются

во весь рост,

и формулируют хвалу,

как тост,

и голоса фиксируют

на пленке,

как будто соловья

и коноплянки.

Неужто в самом деле

есть архив,

где эти фотографии наклеят,

где эти голоса взлелеют,

как прорицанья древних Фив?

Неужто этот угол лицевой,

который гож тебе, пока

живой,

но где величье даже не ночует,

в тысячелетия перекочует?

Предпочитаю братские поля,

послевоенным снегом

занесенные,

и памятник по имени

«Земля»,

и монумент по имени

«Вселенная».

А вот цитата из статьи Джона Фаулза «Земля»: «Прежде всего должен признаться, что не очень-то люблю фотографию в том виде, в каком ею обычно занимаются. Мне отвратительны толпы туристов, вооруженных фотоаппаратами и «щелкающих» все подряд, мгновенно превращая любую вещь в неживую, точно огромная стая пираний». Прав Слуцкий в свои 1970-е и Джон Фаулз в 1985-м: это началось еще до мыльниц, цифровиков и мобильников. (А ведь когда-то недавно были еще и полароиды – мгновенная смерть для всего живого.) Что такое мания фотографирования? Не в общественно-экономическом смысле, это понятно: всего этого много, все это массово и доступно, раньше такого не было, – а в общественно-мировоззренческом? Человек с фотоаппаратом перестал быть профессионалом, фотографом, точнее – фотографами стали все, все всё фотографируют. Везде.

Нет, речь не об упадке профессии фотографа как таковой (хотя и об этом тоже: дешевизна, доступность современных фотографирующих средств здорово подвинули и обесценили сам этот род занятий). Речь – о присвоении неприсваиваемого. И о маниакальности этого явления.

Раньше человек с фотоаппаратом был либо туристом, либо мастером, зарабатывающим на этом деньги, либо тихим (очень тихим) любителем. Теперь все с фотоаппаратами, все – туристы, никто не мастер, но каждый хочет им быть, казаться себе: «удачный кадр», «необычный ракурс», «красивый вид». Селфи. Тихих любителей не осталось вообще: все громкие, никто не считает себя любителем, никто не любит, это другое – мания (любит ли маньяк свои жертвы? Нет, не любит, он за ними охотится, он их присваивает. Любовь – это другое: самопожертвование, самоотдача, любовь – это любование).

Эта тема – для Ортеги-и-Гассета («Восстание масс»), Ролана Барта («Мифологии») и Лиотара («Постмодернистский удел»), это их родной материал, они умеют с ним работать: анализировать, складывать, обобщать и снова анализировать.

Есть два способа отношения к миру – присвоение и созерцание. Созерцание не означает неучастия. Наоборот, это присвоение – неучастие: хапануть по-быстрому всё, что плохо лежит, не разбирая – нужно оно тебе или не нужно, – разве это участие? Участие – когда ты занимаешь свое место в мире и никому не мешаешь. То есть не претендуешь на чужое.

Потребитель, «человек-масса» не знает своего места в мире, потому что вписан в мир именно как масса, он не мыслит индивидуально, вне толпы и ее стереотипов, поэтому ему кажется, что любое незанятое им место в мире – его, и он каждый миг тщится это место занять, присвоить. Другой, творческий, путь отношения к миру – любование. Собственно, для чего же природа изобрела человека с его мозгами, способностями осмысления и речевым аппаратом, как не для того, чтобы он мог оценить ее гармонию, красоту и внятно сказать об этом вслух? Задача человечества – любоваться окружающим миром. Любоваться, осмыслять и говорить – всякий по-своему – о нем в танце, песне, картинках, книжках и той же фотографии.

Что фотографирует прежде всего современный человек с фотоаппаратом, потребитель? Что является объектом его фотоохоты? То, что он не может и никогда не сможет купить и присвоить: произведения архитектуры, пейзажи, природу, а также – себя (селфи), мгновения человеческой жизни и жизни вообще, которые никогда больше не повторятся, – само время. Разумеется, это не настоящее присвоение пространства и времени, а символическое – узурпация, но потребителю вполне достаточно символического, он с детства привык смотреть на каждый предмет через его символический призрак, будь то денежная стоимость, престижность, модность или просто «быть как все».

Никому не придет в голову фотографировать то, что у него и так есть, что уже куплено и введено в повседневный обиход, – интерьер своей квартиры, свою каждодневную одежду, завтрак, обед, ужин (а если придет – это будет суперприсвоением, или проявлением комплекса неполноценности – неуверенности в собственных потребительских силах, или художественным актом – концептуальщиной). Потребитель охотится за ничейным, в идеале – ничьим. Чтобы сделать его своим. И тут встает самый, пожалуй, интересный вопрос: как он это делает?

А вот так: находит такое место, с которого, как ему кажется, открывается самый лучший, оптимальный, наиболее выгодный вид на ничейный объект, закат солнца, или цветок на полянке, или памятник влюбленным в городском сквере, или что угодно, и, нажимая на кнопку, извлекает кадром, как бы вырезает, этот мир из потока бытия (бытия времени). Ясно еще с Гераклита, мир никогда не повторится, но теперь у человека с фотоаппаратом есть его фотография – документальное свидетельство, чуть ли не протокол о том, что этот мир зафиксирован, опредмечен, заархивирован и, следовательно, у него есть хозяин – тот, кто его зафиксировал и заархивировал. Аналогично поступали (и поступают) те, у кого не было фотоаппарата, но было то же желание присвоить мир, – они пишут (вырезают, царапают) «здесь был Вася», и всем сразу становится понятно, что это место в мире принадлежало и еще долго (всегда) будет принадлежать Васе, которого, может, уже и нет в нем.

Иногда (довольно часто) так и происходит – это среднее между, условно говоря, чистым присвоением неприсваиваемого и, опять же условно говоря, Васей: потребитель просит первого встречного снять себя на фоне присваиваемого объекта, тем самым заручаясь в своем акте присвоения мира двойной поддержкой – и со стороны случайного свидетеля (не важно, что они больше никогда не увидятся, достаточно его символичности, «фотовасе» для душевного комфорта – уверенности в своих правах потребителя – хватит и ее). И вот он сам собственной улыбающейся физией как бы расписывается на дарственной: мира – ему, родному.

И выбранный свой собственный угол зрения при фотографировании, и «снимите меня, пожалуйста, чтобы в кадр влезло это, это и вот еще то» – это всё попытки вписывания, вклинивания себя в ничейную жизнь, жизнь вообще, неприсваиваемую, и тем самым узурпация чужого (как кажется потребителю – ничейного, а значит, свободного) места в мире, которое, разумеется, на самом деле никакое не свободное. Если оно ничье – то это еще не значит, что оно никому не принадлежит, оно принадлежит самому себе. Только как это потребителю, «человеку-массе» осознать? Нет, таких вещей он осознать не в силах.

И последнее: что такое оптимальный, наиболее выгодный вид на узурпируемый ничейный (давайте теперь говорить – свободный) объект? Эстетически выгодный, красивый? Красивый-то красивый, но дело не в этом, точнее – вне абсолютной, без привязки к оценке и оценочности красоты – дело в красоте относительной. Относительно денег или их эквивалентов: репутации, уважения, всяких прочих таких преференций, плюсов и баллов, которые потребитель рассчитывает получить благодаря «красивому виду» (как минимум чувство самоудовлетворения от того, что он нашел и увидел то, что не нашел и не увидел никто другой, а еще можно похвастаться перед приятелями и вызвать их зависть, а еще в посте это все будет классно смотреться). Итак, речь о выгоде чисто коммерческой: найти «красивый вид» – это значит найти такой ракурс на фрагмент жизни, при котором он – фрагмент жизни – будет максимально раскрывать себя с потребительской, насыщенной прагматическими мотивациями стороны. Вот и всё.

Хотя, пожалуй, нет. Пожалуй, для полноты картины к рассуждениям о мании фотографирования следует добавить еще и такой аспект: отчужденность фотоманьяка, «фотоваси» и просто от процесса изготовления самой фотографии, от ручной, творческой работы, то, как цифра и отделы печати в фотомагазинах, где выдают готовые фотографии, убивают фотоискусство. Я резок? Да ладно, прочитайте еще раз Слуцкого и Фаулза.