Елена Радченко
Она идет сдавать русскую литературу, прочитав все, кроме «Что делать?» – и на экзамене попадается именно этот роман.
Она сидела по правую руку от меня и просто кричала мне в самое ухо. Но я ничего не слышала: мы писали диктант, у нее была врожденная чудовищная грамотность, а я непременно должна была сделать свои как минимум двадцать ошибок, выполнить дневную норму... Она мне в этом мешала.
Справа сбоку я видела ее блестящие глаза, порозовевшее лицо, но звук, кроме голоса Киры Сергеевны, мне выключили. Текст был обычный, из Грековой, про жаркий летний день, маленькую девочку и цветок с «нежно-висячими вывернутыми наружу темно-красными лепестками»; на полстраницы одно предложение про эти лепестки.
Кира Сергеевна диктовала невнятно, но недостатки дикции, легко объясняемые некачественной работой отечественных стоматологов, искупались ее фантастической добротой. Ей ничего не стоило походя назвать любого из нас: «солнце мое...» И каждый раз мы, как стриженые детдомовцы, испытавшие в детстве «синдром неласковых родителей», вздрагивали.
...Диктовка кончилась, ко мне вернулись все звуки окружающего мира, и сквозь шум иномарок на Тверском бульваре я услышала Женькин голос: «Такой текст эротический... Почему ты спокойна, как река?»
Женьке тридцать два года (мы на заочке – второе высшее), но она до сих пор, как пятиклассница, возбуждается при виде картинки с нарисованными пестиками-тычинками. Она пишет стихи, которые внезапно обрываются в никуда, вместо двух-трех слов в последней строчке она ставит многоточие. Она не знает, как кончить, и я люблю ее за то, что не притворяется умелой и опытной…
Она живет в Ступине, в неудобной трехкомнатной квартире, в которой хорошо умирать, но не жить. Последние пять лет в одной из комнат этой квартиры лежит и умирает ее восьмидесятилетний парализованный отец. Наверное, он счастлив. Редкий отец в подобном положении каждый день может видеть перед собой лицо своей единственной дочери, запоздалого своего семейного счастья.
Он по-детски жесток и деспотичен. Его жена, полусумасшедшая от такой жизни, прячется от него в соседней комнате. Там она пьет водку из граненых стопок и смотрит телевизор по двенадцати каналам сразу. Ей кажется, что она далеко, на другом конце света... А Женька кормит отца, купает, стрижет. Она же возила его в глазную федоровскую клинику на операцию. Лежа в европалате, беспомощный, но гордый, он хвастался, какую дочь вырастил. Другие старики, нежившиеся на соседних койках, на эту тему отмалчивались. Видно, заканчивали свою жизнь с безрадостными итогами...
– Ты хотя бы понимаешь, – пугаю я ее, – что все старики, в том числе и твои, – вампиры, и у тебя до тех пор не будет собственной жизни, пока ты от них не оторвешься?
– На сколько я выгляжу? – спрашивает она меня в ответ.
– На двадцать девять или на двадцать восемь, – беззастенчиво вру я.
Однажды у Женьки была отчаянная попытка «вылететь из гнезда». За пять лет она сумела выйти замуж (неудачно), окончить институт в Новосибирске по специальности «инженер-технолог» и оказаться дважды изнасилованной. Немного достижений...
К ней подходили прямо на улице интеллигентного вида мужчины, говорили улыбаясь: «Пошли со мной». Она шла улыбаясь. И потом такое начиналось... Все тело становилось – синяк.
– Почему дважды, – спрашиваю я. – Тебя жизнь чему-нибудь учит?
– Нет, – отвечает она. – Не учит.
– Значит, опять пойдешь?
– Пойду.
– Зачем?
– Я не могу жить и не верить людям.
|
| Семейный очаг как чудо. Фото Unsplash |
У Женьки странный и, как мне кажется, извращенный вкус.
– Мужчина – это животное, – говорю я ей, – но, разумеется, с тонкой и ранимой душой. Он должен быть большим, чтобы я могла почувствовать его на себе.
– А я, – высказывается Женька, – люблю худых до прозрачности.
– Чтоб от ветра качало?
– Да, от ветра, – смеется она.
Ее первый возлюбленный был абсолютно прозрачным. Мог пройти сквозь нее, окутав на мгновение собой, чтобы уже в следующее мгновение куда-то просочиться, выпасть в осадок неизвестно где. «После» она никогда не знала: было или приснилось. Хотелось еще – не поймать и удержать, но хотя бы успеть сконцентрироваться на этом, принять в себя. Не получалось... Когда она стала ждать ребенка, самым логичным объяснением этого было то, что ребеночка «ветром надуло»... И потому она потеряла свой «плод», слишком уж фантастически он в ней оказался, и матка ее не смогла его удержать усилием воли, разжалась и выпустила, даже как будто вытолкнула его из себя наружу…
По всему выходило, что надо вернуться под родительский кров. С тех пор прошло десять лет. В Литинституте, в доме Герцена, Женька написала контрольную по философии: «Стоицизм как искусство жить».
Мы с ней находимся на каких-то абсолютно разных витках жизни. Я пошла на пересдачу по русской литературе, вытянула билет с двумя вопросами: Херасков и оды Державина, посвященные Екатерине. Меня усадили в герценовское кресло, рядом расположился аспирант – большой и шумный – и начал рассказывать заведующему кафедрой о своих «открытиях». Моя ситуация с Херасковым и четырьмя одами была малообнадеживающей, но тут распахнулась дверь – и профессора вызвали к декану.
– Оды Державина, посвященные Екатерине, – быстро, – сказала я аспиранту.
Он вскочил, возбудился и начал бегать по кабинету (герценовскому). Потом выкрикнул первый тезис, второй...
– Почему вы не записываете? – подозрительно скосился на меня.
– Пока нечего.
И тогда он сконцентрировался, и у него стало получаться значительно лучше. Когда я закончила писать, он спросил:
– А вы читали Державина?
– Конечно. Лирику.
– У Державина нет лирики, – ответил он и вышел. А я осталась ждать профессора. Сдала на «отлично».
У Женьки все по-другому. Она идет сдавать русскую литературу, прочитав все, кроме «Что делать?». У Льва Толстого есть очень смешная реплика в «Живом трупе». Цыганка Маша там спрашивает Федю Протасова: «Ты «Что делать?» читал?» Гениальная пьеса о русской душе, и вот только одна эта реплика – смешная. Так вот, моя Женька вытаскивает билет, и там, конечно же, «Что делать?» Ей предлагают пойти почитать, она опять стоически не читает, но второй раз этот роман ей уже не попадается.
Сейчас у нее нет работы, она получает пособие на бирже, ест один раз в день, но это уже – пик стабильности. Потому что три года назад, когда позвонила очередному любимому и случайно узнала, что он «как раз сегодня» женился на москвичке, она потеряла голос. Два месяца у нее не было голоса и два года – месячных. Так организм прекращает ненужные функции из экономии. Голос и женский цикл – инструменты любви.
В своем Ступине она любила каких-то мальчиков-рокеров. Металась. Писала стихи, которые мне нравились. Хорошо думала. А на наших сессиях в институте все время хотела поймать на себе демонический взгляд Джугаева, но он только однажды этот свой взгляд на ней остановил. Не выдержав, я дала Женьке совет: «Мужчина и женщина – это не как коза и козел, это два разных животных, учти это, пожалуйста!» Не знаю, зачем я ей это сказала, наверное, просто уже не было сил смотреть на ее страдания.
Женщины, общаясь друг с другом, раздают таких советов тысячи. Все они улетают в трубу, в мировую воронку несостоявшегося женского счастья. Но... Вскоре Женька сказала, что в этом Ступине один учитель физики, восточной внешности, предлагает сделать ей ребенка. Мотивирует тем, что дети от него получаются хорошие. Это была чистая правда, его сын работал с Женькой в одной редакции. (Она подалась в журналистки, видя, что я этим зарабатываю – и ничего.)
«Ну, конечно, – сказала я, – пусть он сделает тебе ребенка».
Потом случилось чудо: Тимур обаял Женькину маму, которая к тому времени уже схоронила мужа. На своей машине он отвез ее на кладбище, где с недавних пор ее супруг покоился. То есть он метил и попал в самое сердце вдовы... Видимо, уже тогда видел ее будущей тещей. К тому же машина – значит, шашлыки на берегу местной речки. С друзьями. То есть семейный очаг – он уже образовывался, строился этим восточным человеком, учителем физики. К тому же Женьку просто поражала его в две ставки зарплата. Ведь Женька умела и могла жить – практически без денег.
И вот она порхала, и растущий живот (второе чудо!) был ей совершенно не в тягость. Она не ходила на скрининги, не изучала гены, не проверяла наследственность. Да всего этого в Ступине не было, да и не будет никогда бюджетной аппаратуры. Поэтому Женька родила, как на заре советской власти – естественным образом, без затей. А перед родами они с Тимуром расписались. Девочка родилась сразу талантливой – стихи, песни под папину гитару. И стала Женька верная супруга и добродетельная мать.
Маленький городок, где она – безусловная королева, блистающая на поэтических вечерах в библиотеках. И вся вселенная крутится вокруг нее. Все обжито, наполнено дорогими сердцу людьми. Провинция.
А всего-то и нужно было – понять, что мужчина и женщина – это не как коза и козел. Разные животные.
