Вардван Варжапетян
Вот сейчас улетит – и хорошо. Фото Владимира Захарина
«Независимая газета» мне не чужая, я пишу для нее столько лет, сколько она существует. В книге «ИМяННОЙ УКАЗАТЕЛЬ» я вспоминаю всех, кого встретил за 80 лет. Из этих встреч и составилась моя жизнь. А еще это краткая история моей страны, сложенная примерно из 3 тыс. историй разных людей. Среди них гении и безвестные обыватели, рабочие, крестьяне, домохозяйки, монахини, проститутки, солдаты, артисты, колхозники, мыслители и доносчики, убийцы и праведники, люди десятков национальностей, профессий, занятий, званий.
Вот очередные истории из моего собрания.
Климкин Вячеслав Александрович (1939–2000) – мой однополчанин. Мы встретились 21 ноября 1961-го на призывном пункте. Он уже там выделялся своей фигурой: сутулый, плечи со шкаф, кости, жилы и мясо – 110 кг при росте 182 см, рожа угрюмая. Мы быстро сдружились.
В армии Славу зачислили в спортроту: он стал чемпионом Шадринского гарнизона по тяжелой атлетике и вольной борьбе. А с боксом у него не сложилось – не хватало быстроты и увертливости, в первом же бою навесили крепко, так что больше Слава на ринг не выходил.
Однажды мы с Игорем Ермиловым (тоже мой однополчанин, крепкий человек) поспорили со Славой, что одолеем его, если он будет бороться одной рукой. Проиграли. Он и одной рукой так шмякнул меня об пол казармы, что я еле встал.
Но лучшим Славкиным дружком стал коротышка Женя Галанов (того выставляли на соревнованиях по штанге и борьбе в легчайшем весе). Вместе они гнали брагу из конфет-подушечек, вместе выкопали себе в лесу землянку, собирали грибы и жарили на краденом комбижире на громадной чугунной сковороде.
Климаня был чудаковатый. Однажды заявил, что я недостоин читать «Анну Каренину», хотел вырвать у меня книгу. Я спрятал в тумбочку. Так Слава выбросил мою тумбочку в окно казармы. Книгу он выбросить не мог (книга, да еще Льва Толстого – это святое), а тумбочку запросто.
В зрелые годы Слава стал совершенно похож на Собакевича, ему бы сыграть гоголевского героя в «Мертвых душах». Но единственная роль, которую ему предложили в армейской самодеятельности, была в чеховском «Злоумышленнике»: наш друг (он же режиссер) Рудик Фрунтов играл злоумышленника Дениса Григорьева, я – следователя, а Слава – надзирателя, который за шиворот выволакивает злосчастного мужичка. Режиссер (то есть Рудольф) очень хвалил Славу. Мы этот спектакль показали даже на настоящей сцене, в Шадринском драмтеатре, и там больше всего хлопали Славе. Уж больно хороша была фактура!
Мы дружили и после армии. Слава вернулся на родной химзавод (что он там делал, не знаю, но работа в три смены, тяжелая), даже был награжден орденом Трудовой Славы третьей и второй степеней (эту награду учредили в 1974-м; полными кавалерами стали всего 952 человека, давно уже этим орденом никого не награждают). И мог бы стать полным кавалером, но в пьяном виде попал под автобус, сдуру пытался сам уйти, но скорая увезла его в больницу, откуда он сбежал вместе с аппаратом доктора Илизарова – громоздкой железякой на сломанной ноге и долго наводил страх на прохожих, пока милиция его не изловила и не доставила в больницу, где хирурги сняли с ноги аппарат.
В 1966-м я женился. Конечно, был среди гостей и Слава. Мужчины пили водку. Всем нальют стопку, Климане – стакан. После пяти или шести стаканов, опрокинутых Славой, мой тесть (нейрофизиолог Михаил Яковлевич Рабинович) спросил сидевшего рядом с ним моего однополчанина Валеру Субботина:
– Скажите, а кто-нибудь знает этого человека?
– Михаил Яковлевич, не волнуйтесь, это наш друг, он очень спокойный человек.
Выпив еще стакана три, Слава поднялся, пояснив, что ему еще на работу в третью смену.
Потом я узнал (сам Слава рассказал), что на проходной его не пустили. Пошел домой, и там жена на порог не пустила. «Пришлось спать в подъезде, хорошо, что кто-то выставил старый шкаф – им и накрылся», – спокойно сообщил Слава.
Котова Элла (род. 1939) – девочка, которая мне очень нравилась, когда я был в пионерском лагере «Интуриста» на Сходне. Мне лет 11–12; два лета мы попадали в первую смену. Я водился (было тогда такое слово) с ее братом, мы были в одном отряде, а Элла постарше. Интересно: его лицо помню, а ее… Вижу: гладит утюгом марлевое платьице для карнавала, набирает полный рот воды, прыскает, пар от чугунного утюга с горящими углями… не глядя, ставит утюг мне на руку, я терплю, а она кричит, сорвав с моей обожженной руки утюг:
– Дурак! Дурак!
А может, это была не Котова, а другая девочка – я каждую смену в кого-нибудь влюблялся.
Крапивины Сергей и Тамара – муж и жена, из Минска; он – актер, она – педагог (по образованию филолог). Они летом 2003-го снимали комнату в Феодосии у моего друга Николая Кондратьевича Федорова, и я у него в то время гостевал. Так что какое-то время чуть не каждый день встречались за столом во дворе.
Почему-то запомнилось, как Федоров притащил громадный арбуз, созвал всех на пиршество.
Уплетаем арбуз, вдруг Сергей Крапивин обращает внимание на паутину над нашей головой, между ветками яблони. Смотрим: стрекоза в паутине. Мне показалось: прозрачные крылья еще слабо дрожат.
– Нет, – пояснила Татьяна Крапивина, – это просто калитка хлопнула. Колебания через ограду передались стволу яблони, дальше – ветвям, от них – паутине. Это вам (то есть мне. – В.В.) показалось. Стрекоза уже высохшая. Паук мгновенно убивает жертву, впрыскивая яд.
– Никогда не думал, что паутина такая прочная, – удивился я. – Мошка, муха, даже бабочка – понятно. Но стрекоза!..
– Между прочим, – заметил Федоров, – паук не насекомое. У насекомых три пары ног, а у пауков – четыре. И усиков у них нет. Зато легкие есть. Вот так-то! У пауков с насекомыми не больше общего, чем со змеями или птицами.
Коля много книг прочитал, он знает. Но я все-таки взял швабру и разорвал паутину. Стрекоза встрепенулась, забилась в клочках паутины и стала летать – быстрыми кругами над нашими головами, как маленький самолет. Я оборвал с нее последнюю паутину – и она улетела.
Эта крошечная история почему-то глубоко задела меня. Чем? Тем, что три человека (Коля и его квартиранты) – мыслящие существа гигантских размеров (в сравнении с пауком и стрекозой), всемогущие боги (в сравнении с насекомыми) жалели несчастную стрекозу, даже не сделав попытки освободить ее, пусть даже мертвую. Им в голову не пришло взять и попытаться.
А почему мне пришло? Я что, самый умный, самый добрый? Конечно, нет. Ответ простой: во мне всегда есть готовность к чуду – а вдруг?! Если есть хоть один шанс из миллиона, он – мой! Вдруг стрекоза жива? Что и случилось.
Морозов Витька – столяр. Мы вместе работали в столярном цехе фабрики «Парижская Коммуна». Это была моя первая работа после окончания школы (1958). Для Витьки – не первая, он успел и в детдоме всякого повидать, ремеслуху окончить, на фабрике поработать, в тюрьме побывать.
Ко мне он относился снисходительно, ему только не нравилось, как я шарф повязываю: «Чего фасонишься, как фраер?» Сам он, понятно, шарфов не носил, ходил в сапогах, брюки навыпуск, короткое пальтецо нараспашку и рубаха так же, кепочка-восьмиклинка.
Однажды переодеваемся в раздевалке после смены, я шарф повязываю (зима же!). Вдруг Витька резко затянул за концы мой шарф. Грохаюсь на пол, только успев подумать: «Пол каменный, а мне не больно». И потерял сознание. Очнулся: сижу на полу, а Витька стоит на коленях и прыскает мне в лицо водой из кружки. Хотел я ему в морду дать, но у него был такой виноватый вид...
Зла я на Витьку после этого не держал. К тому же Витька привел меня в фабричный дом культуры, где он играл в духовом оркестре на валторне, чем очень гордился. Мне дали тенор – такой духовой инструмент. Старался я, старался, дул-дул – ничего. И с нотной грамотой не мог разобраться. Короче, через три месяца я это дело бросил.
Хотел записаться в водолазы на спасательной станции на Шлюзовой набережной, рядом с фабрикой. Но в очках какой водолаз?
Много воды в Москве-реке утекло, жизнь почти вся утекла, а Витьку Морозова помню – он тогда сильно испугался за меня. И помню строгого Акимыча, учившего меня столярному делу, хотя он дал мне по уху: сел на табуретку, которую я смастерил, а она развалилась, и Акимыч упал на виду у всего цеха. Всех, чему-то научивших меня, дурака, вспоминаю с благодарностью.
Морозов Константин Иванович (1936–2009) – лилипут, рост 63 см (новорожденные бывают такого роста, так им еще расти и расти!), часовых дел мастер. Мы заочно познакомились в декабре 2006-го. Я увидел телефильм Милены Ледневской «Лилипуты против большого мира». Одним из героев фильма (правильнее назвать бы его «Большой мир против лилипутов») был Морозов. Когда-то он снимался в кино, много чего пережил. На старости лет, крепко подумав, решил креститься. Пришел в храм, а ему от ворот (царских врат алтаря!) поворот: «Уродов крестить не положено!» Так батюшка объяснил, почем не стал совершать таинство крещения. Убежден был, что те, кто не соответствует мерке, Господу неугодны.
И воротился горемыка Морозов в свой дом-интернат для престарелых (Димитровград, улица Куйбышева) в великой обиде.
Так мне стало жаль Константина Ивановича, такой гнев (каюсь!) на попа меня обуял!.. Нет людей, Богом обиженных, есть люди, крепко обиженные людьми только за то, что они не такие, другие.
И послал я телеграмму в дом-интернат Морозову: «Константин Иванович зпт не печальтесь тчк сам Господь крестил вас по вашей вере тчк вы сами зпт того не зная зпт стали для многих людей примером веры тчк».
А Димитровград, между прочим, – это бывший чувашско-башкирско-русский и чуть-чуть еврейский городок Мелекесс. Там родился Мандельштам.
