Юрий Гуллер
Так выглядел трамвай номер 7, на котором в 1950-е годы добирались до Останкина. Фото с сайта www.transport.mos.ru
Почему я иногда приезжаю сюда, в Останкино? Не только ведь потому, что здесь чистый воздух, гуляющие с мамами по воскресеньям звонкие дети; запах шашлыка, стелющийся по берегу пруда, и благостная, какая-то постная тишина будничного полдня…
Все это хорошо. Но прихожу я сюда из-за воспоминаний, пролетающих вдоль аллей и застревающих в корявых ветвях старых дубов, которые если не графа Шереметева, то уж меня, послевоенного сосунка, помнят отлично.
Здесь меня катали в скрипящей всеми суставами коляске, взрастившей в своих недрах несколько поколений москвичей. Сюда меня привозили в предшкольном возрасте покататься на нехитрых послевоенных качелях-каруселях…
Сюда мы, уже старшеклассники, прибегали поболтать о девочках, посидеть на продавленных скамейках, всласть покурить вдали от бдительных глаз учителей…
В Останкино времен моего детства ездили в основном на трамвае под номером 7. Как я написал когда-то: «Седьмой» в Останкино спешит, где круг у парка завершит…» Поездка сюда была для меня тогда все равно что путешествие в далекую Амазонию! «Семерка», позванивая и постукивая на рельсовых стыках, минут за 20 доставляла нас от дома прямо к «большому», первому по счету в окрестностях Останкинского дворца пруду. Пруд этот назывался Дворцовым или Актеркиным (поскольку здесь якобы топились когда-то с горя актерки графа Шереметева), но в обиходе окрестных жителей он был просто Большим.
Пруд был выкопан еще в XVII веке, жив и сегодня. Но закованный в бетонные берега, оквадраченный до неузнаваемости, он смотрится как далекий от оригинала памятник самому себе. Тогда же это было округлое озерко с илистым дном и впадающим в него где-то в районе современного телецентра ручейком. Где песчаные, где зеленые от травы берега в летнее время были усыпаны телами «отдыхающего пролетариата», щеголявшего по случаю жары в длинномерных трусах (пол мужской) или белых бюстгальтерах и всяческого цвета панталонах (пол женский)… Головы купающихся покачивались, как поплавки, в опасной близости от бортов обшарпанных плоскодонок, выдаваемых напрокат под залог «серпастого и молоткастого» на причале лодочной станции.
Именно здесь, на берегу пруда, в песке я нашел когда-то позеленевший от времени екатерининский пятак. Вот она, связь времен… То ли его обронил кто-то из гостей графа, то ли специально бросил в пруд – на счастье и в качестве залога возвращения к этим берегам, кто знает?
|
|
Останкинский (Дворцовый) пруд был выкопан еще в XVII веке, жив и сегодня. Фото РИА Новости |
Великолепный Останкинский дворец долго существовал для меня лишь в своем «наружном убранстве», как декорация к жизни. Внутрь я попал довольно поздно. И поразили меня там не украшения стен или мозаика паркетного пола, а тот невероятный факт, что всем посетителям нужно поверх обуви надевать какие-то специальные музейные тапочки!
«Мой» дворец был снаружи. И самым родным был дворцовый «тыл». Какие там были львы у входа! Гладкие, отполированные несколькими поколениями малолетних седоков, возлежали они у этого запертого входа. И никто не возбранял нам, убежавшим из-под опеки сидящих на лавочках мам, на них взбираться, чтобы посидеть минуту-другую, положив ладони на застывшую несколько веков назад мраморную гриву. Я почему-то больше любил того из львов, что возлежал по левую руку от входа. Его улыбка казалась мне добрее!
А еще были мраморные белые скульптуры – хоровод муз! – вокруг дворцовой поляны. И крутая насыпная горка, которую у аборигенов было принято называть курганом… Это место парка было для нас и Древней Грецией, и Древней Скифией, о которых я потом читал в учебниках истории, как о местах знакомых и почти родных. А валявшийся до начала 1950-х возле дальней ограды парка фюзеляж сбитого немецкого самолета с многочисленными пробоинами – это была наша «война». Даже граф Шереметев казался единственным «родным» графом в российской истории. Все остальные составляли, по тогдашним убеждениям, хитрую и враждебную прогрессивному человечеству команду, а этот был нашенским, останкинским!
Я сейчас редко когда могу добраться до Останкина. И далеко оно от места нынешнего обитания, и немного горько, что все там уже не так, как было во времена моего детства. И дубы почти перевелись, вытесненные более уживающимися с окружающей средой кленами и ясенями, и ко львам без купленного в музей билета не подойдешь. И «семерка» до Останкина уже не добегает. И старых каруселей давно нет. Остались только давние стихи:
Карусель летит по кругу;
тянет саночки жираф.
Дайте мне на счастье руку,
докажите, что я прав;
что мой выбор неизбежен,
а наш путь еще далек.
Взгляд – неопытен и нежен;
туго стянут поясок…
Что нас ждет за поворотом?
Так ли замуж невтерпеж?
У кого-то отчего-то
в пальцах трепетная дрожь…
Карусель и – взятки гладки;
сбиться с курса не с руки.
Лишь линялые лошадки
да седые старики…
У каждого из нас, в каком бы городе он ни родился, есть свое «Останкино». Сюда всегда хочется вернуться. И всегда это немного страшновато. Потому как путешествие назад на «машине времени» чревато душевным непокоем и той вредной привычкой расчесывать старые болячки, которую мы величаем ностальгией.
