О красивой жизни накануне революции 1917 года

Состоятельные читатели «первого русского глянца» узнали о поразившем редакцию виде спорта с метлами на льду – керлинге.  Страница из журнала «Столица и усадьба» № 3 за 1914 г.

Даже если сначала обманчиво казалось, что это приятный бриз, окутывающий морской свежестью и нежным ароматом пионов, как одна из тех ольфакторных композиций, которыми Музей русского импрессионизма сопровождал некоторые экспонаты на завершившейся недавно выставке под названием «Журнал красивой жизни».

Она была сфокусирована не просто на картинах, а на картине мира, которая бисерными буквами выплеталась из номера в номер на страницах «первого русского глянца», отечественного подобия «Татлера» – журнала «Столица и усадьба», выходившего в Российской империи с 1913 по 1917 год. Журнал этот был богат и иллюстративным материалом: репродукциями, рисунками, фотографиями, в том числе цветными.

Хоть и финисаж позади, а послевкусие осталось, и переклички слышны до сих пор, и межвыставочные оммажи – то ли случайные, а то ли и осознанные – вновь и вновь подмечаются в залах, расположенных по разным московским адресам, но посвященных, однако, все тем же рубежам и вехам. В начале XXI века до боли хочется заглянуть не только в цифровое будущее, но и на 100 лет назад. Чтобы узнать, как далеко мы шагнули вперед и как при этом в своем мировосприятии будто бы не сдвинулись и не на сантиметр.

Да, предваряя досаду по поводу именно «завершившейся выставки», уточню: помимо каталога-исследования, который продлевает жизнь выставки ровно настолько, насколько хватит экземпляров всем желающим перечитывать эти каталоги постфактум, есть еще подшивки самого журнала – и в библиотеках, и в оцифрованных архивах, кочующих по интернету, и в продаже на некоторых онлайн-площадках по страшно красивым ценам около полутора миллионов рублей сразу за все вышедшие номера.

Так что в том и состояло главное достижение музея – стряхнуть с подшивок пыль, вдохнуть в них новую жизнь и побудить к переосмыслению дня сегодняшнего и 100 лет назад прошедшего, а переосмысление – сам по себе процесс не быстрый.

Но что принесет этот ветер истории, какие совпадения и сопоставления – так сразу и не догадаешься. Начнем с простого: бывают совсем уж казусы – прочитать и улыбнуться. Сливочное масло и икра – частые «герои» злободневных экономических сводок об очередных инфляционных всплесках ­– волновали читателей и раньше. Но в более изысканном контексте.

«У нас, в России, почему-то аристократическое и точное слово «сандвич» заменено мещанским немецким «бутерброд», что некрасиво и неверно. Бутерброд – это кусок хлеба с маслом, а то, что мы едим под этим названием, заключает, кроме того, еще кусок мяса, сыра или икры! И я предлагал во имя логики, истины, а также англо-русского сближения заменить бутерброд сандвичем», – пишет в одном из первых номеров Николай Брянчанинов, отметившийся в гастрономической рубрике, а также в статьях об охоте и дамской моде.

Примечательно, что издание нового журнала начинается в том числе именно с таких, на взгляд современного читателя – почти анекдотических, заметок на полях повседневности. А ведь обычно первые номера любого журнала – это своего рода манифест, отчасти сырой и сумбурный, но предъявляющий миру сначала самое наболевшее. И только потом издание постепенно вызревает, приобретает свой узнаваемый, как сейчас сказали бы, формат.

Хотя откройте любую сегодняшнюю гастрономическую рубрику, и вы найдете примерно те же размышления о терминологии, правильных и неправильных сочетаниях блюд, тонкостях дегустации вина, все те же акценты, что и 100 лет назад, – рассчитанные даже трудно сказать на каких читателей.

Один из этих портретов можно увидеть уже на другой выставке в Музее русского импрессионизма – посвященной Новому обществу художников.  Страница из журнала «Столица и усадьба» №52 за 1916 г.

И надо отдать должное: издатель был поистине любопытен. Он сумел получить доступ и к Льву Толстому (еще до работы над журналом) – правда, с довольно спорным результатом: тот Крымова почти сразу выгнал, а Крымов написал об этом сенсационную статью. И к Матильде Кшесинской: одна из ее фотографий – в будуаре с фокстерьером Джиби и козочкой – появляется в № 42 за 1915 год. И к дипломатам, и к сильным мира сего, и к крупным промышленникам.

Один такой промышленник, кстати, обеспечил первому же номеру журнала сверхпопулярность, так как там появилась информация о его дочери, увлекающейся танго, а она была пожалована во фрейлины императрицы Александры Федоровны, на дух не переносящей такие танцы, – тираж было велено срочно весь скупить, пока он не дошел до верхов, и это создало на рынке ажиотаж, номер, слегка отцензурированный по дружбе, потом допечатывался.

Икра на хлебе с маслом, бурление шампанского и истинный вкус вина, правильное хранение сигар, охота даже в пасмурную погоду, последние тенденции парижской моды, подсчет пиджаков, пикантная реклама корсетов, досуг в зимнем Каире, красивые девушки с Сандвичевых островов, керлинг («новый вид спорта в Швейцарии – металлические утюги гоняются и закручиваются по особым правилам на льду с помощью метел»), томно уходящие в прошлое дворянские гнезда и бодро газующие в будущее – сметающее все на своем пути будущее – «паккарды» (на красном «паккарде», к слову, разъезжал сам Крымов). В какую концепцию все это вписывалось?

«Жизнь полна плохого; печального гораздо больше, чем веселого, но есть же и хорошее, красивое; об этой красивой жизни писать не принято… Радостного так мало в жизни, что его, казалось бы, надо подчеркивать, как можно больше говорить о нем, – сообщается в рубрике «От редакции» в первом номере. – Красивая жизнь доступна не всем, но она все-таки существует, она создает те особые ценности, которые станут когда-нибудь общим достоянием. Хотелось бы запечатлеть эти черточки русской жизни в прошлом, рисовать постепенно картину того, что есть сейчас, что осталось, как видоизменяется, подчеркнуть красивое в настоящем».

А всякая политика, партийность, классовая рознь были «абсолютны чужды журналу». И ведь не только классовая рознь уже заливала алым небо над головой. «Рядом шла война. Гибли люди, сражались армии и народы, эвакуировались на восток заводы и фабрики», – напоминают авторы каталога. Далеко не сразу журнал отозвался на начало Первой мировой войны – и то фотоподборками, запечатлевшими, как аристократы принимают участие в помощи фронту.

Чужды журналу были и некоторые другие аспекты. Допустим, авангардное искусство прошло в основном мимо читателей «Столицы и усадьбы»: его как будто и не существовало, dolce vita не предполагала футуристических экспериментов, а если работы футуристов и упоминались, то только в негативном ключе.

Вот, например, что написал о такой выставке Крымов в 1915 году: «Удивительно одно: каким образом Императорское общество поощрения художеств прикасается к этому делу?! Помещения Общества, очевидно, должны быть назначены для поощрения художеств. Эта выставка треугольников, молотков, ложек, коробок от пудры и спичек, старых жестяных труб, – а по трагическому утверждению одной из посетительниц даже отрубленного хвостика ее милого Тоби, – никакого касательства к художеству не имеет».

Наверное, к одному из самых новаторских произведений, выбранных для публикации на обложке журнала, можно отнести разве что «Вихрь» Филиппа Малявина. Кстати, ремарка: прямо сейчас в Инженерном корпусе Третьяковской галереи как раз есть возможность ощутить на себе всю стихийность и жизненную энергию этого красочного вихря на выставке «Адепты красного. Малявин и Архипов».

Ирония же в том, что журналу все равно не удалось укрыться от того порывистого ветра перемен, которого редакции так не хотелось замечать. После событий 1917 года из популярного издания «Столица и усадьба» превратилась в запрещенный журнал, библиографическую редкость, замурованную даже в спецхране. Но потом был следующий порыв ветра: и о журнале вновь заговорили – теперь как о примере дореволюционного гламура. Что ж, красивый сюжетный поворот.