0
8877
Газета Стиль жизни Интернет-версия

02.04.2025 18:17:00

Тайна селедочной бумаги

Истории из жизни художника с большим стажем

Николай Эстис

Об авторе: Николай Александрович Эстис  – член Союзов художников России и Германии, член Международной ассоциации художников.


13-16-1480.jpg
Будто само нарисовалось.  Николай Эстис.
Из цикла «Крылья». 1978
Под крышей Дома творчества

Первый раз я попал в Дом творчества Союза художников (СХ) в 1966 году. Располагался он на бывшей даче президента Академии художеств СССР Александра Герасимова, автора знаменитых портретов Сталина. Когда «развенчали культ личности вождя», у маститого народного художника дачу отняли. Находилась она в получасе езды от Москвы по Ярославской железной дороге на станции Челюскинская. Там свободно размещались 25–30 художников, обслуга, мастерские, столовая и пр.

Я знать не знал о существовании подобных оазисов. Но как-то на молодежном выставкоме показал две графические серии и неожиданно получил приглашение поработать два месяца в составе молодежной группы в Доме творчества СХ. Тогда при СХ существовало молодежное объединение для профессиональных художников до 36 лет, еще не состоявших в Союзе.

Приехал. Вечером ко мне пришел знакомиться художественный руководитель, его имя мне было хорошо известно по выставкам – заслуженный художник, оголтелый соцреалист. По мере того как я показывал работы, он закипал все больше. Когда голос его стал очень громким, я открыл дверь и предложил: «Или вы сейчас уйдете и в течение двух месяцев у меня не появитесь, или я завтра утром уеду. Я сюда не просился!»

Худрук все понял и с криком: «Он сумасшедший!» побежал по коридору. Надо отдать худруку должное – он мне не мешал.

Группа подобралась интересная – художники со всей России.

Моим соседом был график из Кемерова. Как-то в разговоре «за искусство» он объяснил мне, что Пикассо умеет нормально рисовать, а делает все это безобразие потому, что оно нравится империалистам, они это покупают, а он, будучи коммунистом, передает все деньги французской Компартии. По этому поводу в Кемерово из Москвы, из СХ СССР присылали бумагу и все разъяснили на собрании в Союзе художников.

Другой коллега, молчаливый и застенчивый, не помню, откуда, пригласил меня к себе. Как бы извиняясь за свои индустриальные пейзажи, он по секрету показал тонкую изящную графику – эротические сюжеты. «Это я делаю исключительно для себя», – заверил коллега.

Была в группе ни на кого не похожая Надя С., она в то время «делала что-то вроде сюрреализма». Поселилась С. отдельно от всех на чердаке, там и работала, иногда оглушая окрестности диким визгом. Все гадали – то ли к ней приехал дружок, то ли этого требует творческий метод.

Худрук появился у меня в конце срока, перед приездом комиссии, перед которой каждый должен был отчитаться сделанным в Доме творчества. Худрук пришел для отбора работ, ведь он представлял каждого и за каждого вроде отвечал. В процессе отбора он что-то записывал в тетрадку, был подчеркнуто корректен в разговоре и, как бы делясь трудностями своего положения, раздумчиво произнес: «Двое вас у меня таких – ты и Надя. С ней, правда, проще, у нее справка из психдиспансера». Сказал – и вопросительно-душевно уставился на меня. Узнав, что у меня подобных оправданий нет, заключил: «Что ж, тем хуже для тебя».

Комиссия, возглавляемая именитым художником, прошла успешно для всех, кроме Нади и меня.

Спустя почти 20 лет, уже будучи членом Союза художников, я купил путевки и отправился с родителями в Дом отдыха для художников. Постояльцы – в основном художники-пенсионеры, академическая элита. После ужина эти заслуженные люди выходили на прогулку по берегу озера. Гуляли и мы. Естественно, со многими познакомились.

Среди отдыхающих был народный художник, вальяжный, в кремовом костюме. Мы стали иногда прогуливаться вместе. Прекрасный вечер, берег озера, тема выруливает на творчество, на индивидуальность. Вальяжный художник говорит: «Кстати, Николай, хотел вас спросить. Вы как художник формировались в сложное время… Каким образом удалось сохранить себя? Я видел ваши работы на выставках, наверняка вам доставалось…» Отвечаю: «Да, бывало».

А ведь именно этот художник был председателем комиссии в челюскинском Доме творчества в 1966 году, от которой мне «досталось». Сейчас он не связывал меня с тем молодым человеком и фамилии не помнил. Я не стал напоминать ему, не хотел портить отдых.

Что за бумага?

Подмосковный дом творчества «Челюскинская» предназначался для художников-графиков. Прекрасно оборудованные эстампные мастерские – литография, офорт, гравюра, мастера-лаборанты и даже кефир за вредность производства.

Прямо в день приезда художники устремлялись в киоск за материалами. Импортные краски, бумага, кисти – все, чего не было в продаже. Даже в Москве такие материалы продавали в специальных киосках – только для членов Союза художников, и то по спискам. В «Челюскинской» все это можно было купить, если ты в группе, что, собственно, тоже список.

Киоск располагался чуть ниже первого этажа. Войдя, я замер на верхней ступеньке – подо мной бушевала стихия. Возбужденные коллеги метались, перекрикивались, щупали холсты, бумагу, сворачивали рулоны. Продавщица Валя едва успевала принимать крупные купюры.

Подобрав с пола обрывок какой-то бумаги, я решил прийти позже.

Пришел после обеда. Никого. Обрывки той самой бумаги – по всему полу, как на поле боя.

Спрашиваю Валю, что за бумага. «Эта? Да селедочная! Я в нее все заворачиваю. Тебе надо, что ли? Мотай сколько хочешь».

Для тех, кто забыл или никогда не знал, скажу, что тогда в магазинах с упаковкой было туго. Собственно, был один упаковочный материал – простая бумага. Иногда она была остистая, иногда – чуть получше. В том и другом случае магазинную бумагу называли селедочной, потому что в нее заворачивали все – от селедки до тканей.

Валя подвела меня к огромной, в метр диаметром, бобине. Я отмотал скромный рулончик.

Должен сознаться, что еще утром, вернувшись с обрывком этой бумаги в мастерскую, я с ней поэкспериментировал – размачивал, пробовал свои краски, памятуя наставления своего учителя: «С материалом надо переночевать».

Рулончик я нарезал на стандартные листы. Бумага оказалась бархатистой, мягкой, нежной и чуть тонированной в теплый охристый цвет. Положенные два месяца я с удовольствием с ней переночевывал.

Подошло время отчета. Из Москвы приезжает очень серьезная комиссия.

Накануне в зале всю ночь идет развеска. Каждому выделен кусок стены. Все возбуждены, взволнованы. Переходят от автора к автору, смотрят, рассуждают, сравнивают. У моих работ тоже стоят коллеги, вглядываются, подходят вплотную к листам, как говорилось, нюхают.

Один, подозрительно глядя на меня, спрашивает: «Это что ж у тебя за бумага, старик? Никак французский торшон?»

Натурщица и скрытая камера

Когда мы учились на четвертом курсе, по живописи и рисунку уже шла обнаженка, то есть обнаженная модель, сеансов на восемь-десять по четыре часа каждый. Занятие начиналось с того, что нужно было правильно усадить модель, то есть поза должна была строго соответствовать той, что была изначально. Для этого каждый со своего места, стоя за мольбертом, корректировал позу натурщицы и антураж. А кто-нибудь один (как правило, староста) исполнял все манипуляции с моделью, мебелью, драпировками. То же самое повторялось после каждой переменки, поскольку натурщица отдыхала или пила с нами чай.

Новая натурщица Броня обращала на себя внимание не только внешностью, но подчеркнутой строгостью. Ей приходилось постоянно иметь дело со мной. Во-первых, я был тем самым ответственным за постановку, во-вторых, каждый раз подписывал ей ведомость с отработанными часами для оплаты.

В то время одним из преподавателей живописи был всеобщий любимец Павел Ильич Вьюев. Он дружил со студентами, мы бывали у них дома. Мою будущую жену Люсю он обожал, ее внешность сравнивал с артисткой Стрепетовой. Как-то прямо во время занятий написал небольшой Люсин портрет, который и сейчас висит у нее.

Незадолго до появления Брони Павел Ильич в составе делегации советских художников побывал в Париже – событие невероятное для 1958 года! Помимо впечатлений он привез оттуда кинокамеру, вещь по тем временам редкую в частных руках. Никто из нас и в глаза ее не видел.

И вот появляется объявление: такого-то числа, в такое-то время в кабинете истории искусств Павел Ильич будет показывать свой первый фильм. Всеобщий ажиотаж, все ждут.

Накануне просмотра Павел Ильич подошел к нам с Люсей и, как всегда, с доброй улыбкой сказал: «Я вас жду, занял вам места в первом ряду».

Зал полон – студенты, преподаватели, гости. Погас свет и… в течение 15 минут на экране в самых неожиданных и рискованных ракурсах крупным планом красовалась обнаженная Броня и назойливо суетящийся, не отлипающий, хватающий ее за все места, я.

Оказывается, Павел Ильич в сговоре с группой, а, возможно, и с Броней, в течение месяца за ширмой тайно снимал меня (как сейчас сказали бы – «скрытой камерой»), а мои друзья-товарищи придумывали и каждый раз, когда я усаживал Броню, подавали изощренные команды: «Колено подвинь левее, плечи откинь назад, волосы пригладь» и т.д. На плоском экране все это выглядело чудовищно.

Зал ликовал, зал ревел! Все знали, что мы с Люсей буквально на днях должны идти в загс расписываться… 


Читайте также


КПРФ опять посмотрит на Мавзолей Ленина сквозь декорации

КПРФ опять посмотрит на Мавзолей Ленина сквозь декорации

Дарья Гармоненко

Группа быстрого реагирования по защите исторической памяти до Красной площади не добралась

0
619
Верховный суд показывает статистическую гуманизацию

Верховный суд показывает статистическую гуманизацию

Екатерина Трифонова

"Фактор СВО" в снижении числа уголовных дел пока сложно просчитать

0
547
Наступлению мира могут помешать украинские диверсанты

Наступлению мира могут помешать украинские диверсанты

Владимир Мухин

Киев способен продолжить гибридную войну против РФ

0
701
СКР предъявил обвинение задержанному по подозрению в убийстве генерала Москалика

СКР предъявил обвинение задержанному по подозрению в убийстве генерала Москалика

0
465

Другие новости