«Пятна жизни» в изображении шестиклассницы Алины Арефьевой.
Твоя жизнь – путешествие, в котором никто едет в никуда.
Рам Цзы «Нет пути...»
Поговорим о непорочном белом фоне, славной сущности бумаги.
На просторном поле искусства белеет квадрат Малевича. Да, у знаменитого Казимира был не только черный и красный квадраты, но и воистину белый. А еще до Малевича мрачноватый шутник конца ХIХ века, фармацевт по образованию, эксцентричный художник-любитель, к тому же философ, писатель, поэт и композитор Альфонс Алле эпатировал и веселил зрителя серией одноцветных работ прямоугольного формата. Это были: работа черная – «Битва чернокожих в глубокой пещере темной ночью»; красная – «Сбор помидоров апоплексичными кардиналами на берегу Красного моря»; желтая – «Желтушные азиаты, пьющие анисовый аперитив на пшеничном поле»; и просто белый лист с названием «Первое причастие анемичных девиц в пургу». Чудесный пример того, как условно белую пустоту можно наполнить любым смыслом.
У детей любого возраста, специально не обучавшихся живописи, есть особенность: упрямое пристрастие к белому фону. Изменить это можно лишь с большим трудом. Так же сложно убедить не рисовать предметы и фигуры в нижнем крае листа. Для детей это не просто край, а некое начало начал – не линия, но пространство, с которого все и начинается, вся жизнь, проецируемая в рисунке. Нижний край листа как нитка, на которую нанизываются бусинки существующего – происходящего или воображаемого.
Прозрачность воздуха дети воспринимают как белый цвет. И попытка объяснить-научить, что воздух – не белый, что вокруг – цветная среда, воспринимается далеко не сразу. Думаю, это происходит оттого, что детское воображение, их творческое мышление сродни философии китайских художников прошлых веков. Они «ставили интуицию и воображение выше разума и эмпирического знания» (здесь и далее цитаты из уникальной книги-исследования Джорджа Роули «Принципы китайской живописи»).
Китайские художники «интересовались больше идеями вещей, чем их видимостью». Сопоставляя их творчество с западным искусством, Роули отмечает: «...наш интерес к действительности заставил нас обращать внимание больше на существующее, чем на не-существующее, так что небо для нас было пределом физического пространства, а не средством внушить ощущение бесконечности». У китайских художников давних времен существовало понятие пустóт (кун), в значении таинства пустоты, или наполненной пустоты. Нередко она была носителем духа (ци). Пустóты с качеством ци «внушали ощущение недостижимого и таинственного». И наряду с неуловимым побуждали ценить у художника в большей степени воображение и интуицию, нежели стремление к реалистичности.
Дети не видят резкости белого фона по очень простой причине: они живут в этом белом, и оно для них по-китайски таинственно, а значит – заполнено. Образами, самóй жизнью. А незапятнанность, незамутненность листа – главное условие Творения, почти как для Бога – отсутствие всего.
– Ну, посмотри вокруг, – говорит учитель. – Много ли ты видишь белого? Белого фона, белых предметов? Ведь сейчас не зима, снега нет. Да и снег не всегда видится художнику белым.
![]() |
Шестиклассник Валера Котенков назвал свою работу «Чудо-птица». Чудо – для тех, кто понимает. |
Дети любого возраста, особенно без опыта, не очень погруженные в изобразительное творчество, понимают, что не нарисуют предмет в точности реалистично, да и не стремятся к этому. И действительно, дети чаще увлечены не видимостью вещи, которую трудно передать достоверно-точно, а именно самой идеей вещи, красотой или чувствами, которые она вызывает, ее эмоциональной составляющей.
И китайский принцип «наименьшего количества предметов» в картине (в отличие от избыточного европейского: не стая птиц, а две-три; не заросли бамбука, а два-три стебля) близок детям. Его цель: передать суть вещи, «сказать многое посредством немногого, выразить смысл картины в нескольких образах».
Детям близок еще один китайский принцип – «подвижного ракурса», когда на одной картине может быть несколько видов самых разных мест или событий. У китайских художников научную (диагональную) перспективу заменял «принцип трех глубин» – пространство в картине делилось «на передний, средний и задний планы... взгляд зрителя переходил от одного к другому, странствуя через пустóты в пространстве». Роули утверждает, что «этот метод возникал в каждой культуре». И дети нередко повторяют этот путь.
Китайские художники не проявляли интереса и к реальному масштабу, что характерно и для детского творчества. В композиции предметы (люди или элементы пейзажа, вещи) передаются не в реальной перспективе, а по степени значимости: кто-что важней – тот и больше-выше.
Интересно, что известный графический тест для детей «Я и моя семья» рисуется, а затем трактуется психологами по схожему принципу. Ребенок может нарисовать кота или собаку больше дедушки или старшую сестру меньше всех – в зависимости от испытываемых чувств, значимости для него. То же самое нередко происходит и в детских рисунках, когда на одном листе – несколько образов, ситуаций или идей, а масштабность предметов выражает отношение автора к ним.
Но вернемся к пустоте у китайцев. Она была не просто воздушным пространством, а носителем духа «ци», то есть одухотворенной пустотой. Пустота обладала таинством: «Пустота должна быть живой... И сама живопись являла собой неповторимую связь знания и незнания».
![]() |
«Роза мира» первоклассницы Тани Котенковой. Рисунки из архива автора |
Не мешать, отступить. Пусть даже и оступиться. Самим вместе с ними, детьми, выпасть в осадок! Туда, в белое, которое и влечет, и страшит своей пустотой. Там, в белом, живут и чудовища, и радуги, причем цветные! Живут даже в черно-белой гризайли в картине «Радужные брызги» у Софии из второго класса. А мы сумели бы в серо-черно-белом увидеть радугу? А вот ее же «Лама на горах». Сложно разглядеть ламу, написанную белой гуашью на белом фоне – она крылата, как Пегас! А почему крылья черные? – одному Богу известно. Или автору, умеющему видеть невидимое или неведомое. Уверена, она не задумывалась – просто так сложилось на картинке.
У художника Михаила Шульгина есть версия о черных крыльях и других загадочных черных пятнах в рисунке Софии: «Существуют прозрения мистиков о том, что по мере восхождения к Божеству свет становится таким ярким, что воспринимается как мрак… Дионисий говорил о божественном мраке, алхимики и герметики – о Черном Солнце. Так это изображается и на иконах, чьи авторы обладали духовным зрением». А писатель Вардван Варжапетян считает, что этот рисунок, как и многие другие детские рисунки, являются иллюстрацией, ключом к сложной, непостижимой, неисследованной метафизике детства, откуда, по словам Сент-Экзюпери, мы все родом. И добавляет: «Рисунки детей иногда похожи на сны».
После таких комментариев невольно задумаешься не о том, чего дети не знают, а том, что они знают. Или ведают – не сознавая, что и выражается в рисунках, если смотреть на них без присущей порою взрослым невнимательности или снисходительности.
У детей свои взаимоотношения: и с просто (просто ли?!) белым, и – с белым по белому. Это – одна из загадок.
Если невозможно постичь белое, то хорошо бы дотронуться, а лучше – окунуться, как в сказочное молодильное молоко. Да и молочные реки не зря текут в сказках. Молоко дает жизнь. Чарующая белизна листа дает жизнь образам художнику любого возраста.
«Мы должны научиться видеть в породившей эту живопись традиции некую первичную правду человека, нечто самоценное... а для этого должны научиться ценить ее язык – не объективных истин, «позитивных начал» или догматов, а мерцающий всеми оттенками смысла (и чувства! – О.Д.), податливый и текучий, как говорили в Китае, «ветер и волны»; язык неизбывной мимолетности... Художник в китайской традиции – прямая противоположность Фаусту или Дон Жуану. Он ничего не покоряет, ни к чему не стремится, ни от чего не бежит, а лишь питается... полнотой бытия или, говоря языком китайской традиции «берет жизнь от Неба». Мне кажется, эти слова переводчика Владимира Малявина из его послесловия к книге Джорджа Роули в полной мере относятся и к вольным рисункам детей.