Вардван Варжапетян
Река Времён – Москва-река. Фото Reuters
Каких-то особых отношений с временем у меня в детстве не было. 1 января означало наступление нового года. 21 сентября – что я стал старше на год. Времена года укладывались в четверти все 10 школьных лет. Недели заканчивались выходным.
Дни бывали всякие. Часы… Наручные часы родители подарили мне, когда я окончил школу. Минуты… кажется, я их не замечал. Секунды – тем более. Нет, несколько секунд я крепко все-таки запомнил: обварился, опрокинув на себя кастрюлю с соседскими щами, только что снятую с огня; скорая отвезла меня в больницу на Полянке (теперь это клиника доктора Рошаля), сразу в операционную, в маску накапали эфир, как великий хирург Николай Иванович Пирогов еще в Крымскую войну, прижали к моему лицу: «Дыши и считай». Я досчитал до восьми. Очнулся в палате. Это было в 1954-м, я учился в 6-м классе.
Река Времён стремила свои воды мимо меня. Как Стикс. Как Лета.
Моей рекой была Москва-река, детством и юностью – Замоскворечье, главной улицей – Большая Якиманка.
Имя Яким (Аким) – это то же, что Иоаким. Дедушку Иисуса Христа звали Иоаким, бабушку – Анна. Церковь в память Иоакима и Анны в XV веке воздвигли на улице, которую стали называть Якиманка. В ночь с 3 на 4 ноября 1969-го храм взорвали, потому что он мешал созданию правительственной трассы «аэропорт Внуково – Кремль». Как и всю Российскую империю, сокрушили эту церковь до основания. А всего через один человеческий век распался и «Союз нерушимый республик свободных».
Ах, прозорлив и мудр был Гавриил Романович Державин, отчеканивший в словах:
Река Времён в своем стремленье
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
Да, тот «старик Державин», который на исходе дней своих благословил юного лицеиста, звонко читавшего стихи «Воспоминания в Царском Селе». Гавриил Романович встал, чтобы обнять того, кто перенял бы его славу, но тот, счастливый, уже выбежал из зала.
А я буду проходить Александра Сергеевича из класса в класс, разбирать по частям речи и членам предложения, писать по нему (как будто он бумага) диктанты, изложения, сочинения.
Вот учительница диктует из «Капитанской дочки»: «Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь». «Вихорь» и «кибитка» учительница пишет мелом на доске – эти слова не проходили, да я все равно ошибусь. Что-то зададут учить наизусть, и потом, выходя к доске, придется бубнить, что-то велят прочитать летом. И сочинения для меня будут мýкой: вступление, основная часть, заключение.
Да ведь так еще в Древнем Риме школьников школили! Ребята нашего двора играли в такие же древние игры: лапту, чехарду, расшибалку. А на школьных переменках – в «жучка»: ты стоишь, правая рука прижала ухо, левая ладонь подставлена, по ней крепко бьют пацаны; и каждый поднял большой палец: угадай, кто тебя ударил; угадал – ударивший занимает твое место, не угадал – опять получай удар. Так развлекались и римские легионеры, когда привели схваченного Иисуса Христа: «Ругались над Ним и били Его; и, закрыв Его, ударяли Его и спрашивали Его: прореки, кто ударил Тебя?» (Лк.23:63–64).
...Пушкин еще не раз вспомнит Державина, когда будет дозволено ему, новому историографу, читать секретнейшие протоколы комиссии, расследовавшей Пугачевский бунт, потрясший империю до основания, так что пришлось непобедимому Суворову вести полки против «вора Емельки». Одолел генералиссимус супостата, схватили его (свои же выдали соратнички!), доставили в Белокаменную. А дознавателем в секретную комиссию государыня Екатерина назначит бывшего солдата Преображенского полка и будущего министра юстиции Гавриила Державина (ох, аукнется бунтовщикам грозное архангельское имя следователя!).
Пугачева казнили в январе 1775-го на Болоте (пять минут ходьбы от моего дома на Большой Якиманке) на глазах московского люда. Палач по ошибке сперва отрубил Пугачеву голову, потом уж четвертовал.
…А Пушкина кибитка мчит за Урал, собирать рассказы тех, кто пережил тот русский бунт, бессмысленный и беспощадный, – для своей «Истории Пугачева» и «Капитанской дочки». Увидит, как его сверстник металлург Павел Аносов кует чудо-клинки из созданной им златоустовской стали, вставит в «Полтаву» про молот с наковальней:
Но в искушеньях долгой кары,
Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат.
Я лоб расшиб об эти строки: причем здесь стекло, откуда оно в кузнице, под молотом, бьющим добела раскаленное железо? Я тогда работал над повестью о тверском купце Афанасии Никитине, первым из европейцев описавшем Индию в своем «Хождении за три моря» (1471–1474). Вот куда Река Времён занесла меня от Москвы-реки.
|
|
Первая русская копейка. Фото с сайта www.goskatalog.ru |
Писательство для меня – уже былое, все унесла Река Времён. Теперь главное мое занятие – помнить, вспоминать.
Когда я ходил в школу, учились мы, как до революции: мальчики и девочки отдельно. И задачник Киселева достался нам еще от гимназистов. Мы так же макали перышки в чернильницы-непроливайки. Отличники написанное промокали промокашками, а такие, как я, жевали промокашки, чтобы получились пульки для рогаток. Или чтобы стрелять из ручки-вставочки – короткая трубочка, в один конец вставлялся карандаш, в другой – перо.
Летом 1949-го в дома на Большой Якиманке начали проводить газ. Дворы перекопали траншеями, в них мы играли и прятались. И вдруг земляная стенка обвалилась, и выпал кожаный кисет, перевязанный сыромятной тесьмой, – клад! Оказались там сотни две серебряных чешуек – первых копеек на Руси, времен Ивана Грозного, с различимым на монетке всадником с копьем, отсюда и пошла копейка.
Поделили поровну на пацанов, по малой горсточке. Моей доли клада давно и след простыл. Но один из тех мальчиков, уже седой, до сих пор хранит несколько копеечек из нашего детства. Вот так аукаются времена.
Меня не оставляет странное чувство, что я не инопланетянин (нет!), а иновременец, что ли, будто из другого времени. Или – из других времен. И главным событием истории Руси я считаю жизнь Пушкина, потому что не цари, не патриархи, не генералиссимусы, а он наше всё, и я тому свидетель.
В августе 2003-го мне проломили голову, скорая доставила в больницу, сразу – в операционную. Шесть дней в реанимации, потом – отделение нейрохирургии. Неделю я не спал, просто лежал с закрытыми глазами, ничего не помня. Отшибло память. Вместо памяти – черная дыра. Даже матерных слов не помнил. Не помнил ни-че-го.
И вдруг перед глазами вспыхнуло огненными буквами, бегущей строкой: «Александр Сергеевич Пушкин. И божество, и вдохновенье». И я заплакал. Пушкин, как маленького заблудившегося мальчика, этими словами словно взял меня за руку и вернул меня самому себе.
Да, еще… Первое: на следующий день после казни Емельяна Пугачева далеко от Москвы, но недалеко от Лиона родился Андре-Мари Ампер (1775–1836) – физик, химик, математик, создатель электродинамики. В амперах измеряют силу тока. Есть закон Ампера, правило Ампера, ампер-весы, ампер-секунда. И «кибернетика» – слово Ампера, он провидел ее в своем «Опыте философских наук» задолго до Норберта Винера, автора «Кибернетики» (1948).
А Река Времён все несет свои воды. Конца-края этому потоку нет.
