Екатерина Ратникова
Эхо старой Москвы... Фото с сайта www.центрвик.рф
Бывают странные и настойчивые движения души: если пропустишь их, уступая разуму или быту, отмахнешься «на потом» – не узнаешь никогда, сколько потеряно, но потеряно всегда немало.
В храм Святителя Николая в Старом Ваганькове я зашла случайно, никаким разумным образом мне не нужно было туда. Так бывает только в большом городе, посреди дел, которые не переделать, и улиц, которые не обойти разом; ранним утром, только проснувшись в непривычный для ноября солнечный, словно улыбающийся день, вскакиваешь и выходишь из дома бродить, заглядывая во дворы, останавливаясь перед знакомыми домами поздороваться, проваливаясь сквозь толпу на широких тротуарах и под конец понимая: вот она, остановка, вот сюда мне и надо было.
Теплый, аккуратный храм, спрятавшийся между книгохранилищем Ленинки, похожим на морской лайнер, и домом Пашкова, похожим на свадебный торт. Цветная деревянная статуя Николая Угодника у самого входа справа, огоньки свечей и голоса внутри. Женщина, видимо, работающая или помогающая здесь, рассказывает что-то другой, зашедшей по своей надобности, но голос ее так одухотворен и взволнован – не о житейском, не о повседневности, не о предстоящей молитве даже. И хочется подойти потихоньку к ним и прислушаться. Вот оно, вот, как будто специально именно сегодня и именно для меня.
…Леонид Михайлович Чичагов, дворянин, отец большого семейства, блестящий военный, потомок двух знаменитых адмиралов и сам полковник, вернувшись из очередного военного похода невероятно сокрушенным, почувствовал потребность поменять свою жизнь. Знакомство с Иоанном Кронштадтским и духовная жажда быстро привели его к решению стать обычным приходским священником – небывалое абсолютно дело для дворянина тех времен и возраста ближе к сорока. Сословное разделение диктовало свои правила, и в обществе разразился скандал. От скандала Чичаговы уехали из Петербурга в Москву, где отец Леонид служил в одном из храмов Кремля. Вскоре он овдовел, а еще через некоторое время его отправили служить вот в этот самый храм Николая Чудотворца, который должен был окормлять местные военные учреждения, но за неимением прихожан тридцать лет стоял закрытым. Батюшка осмотрелся, сам отремонтировал то, что требовало ремонта, сам написал фрески на стенах (их и сейчас можно увидеть – они такие же, каковы были при нем) и начал делать то, что должно. К «своему» человеку, выходцу из военной среды, потянулись и прихожане, посещавшие до этого другие храмы в округе. Потом было пострижение в монашество с именем Серафима, составление Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря и активное участие в прославлении преподобного Серафима Саровского, было славное служение, объединявшее вокруг него все больше и больше людей, были аресты, ссылки, мученическая смерть на Бутовском полигоне…
А еще была внучка, Варвара Васильевна Черная. С юности интересовавшаяся химией, она не могла получить высшее образование из-за своего происхождения и бедности, поэтому в какой-то момент просто пришла работать в Московский институт тонкой химической технологии лаборанткой, а заодно ходила на лекции вечернего отделения, а потом так же неофициально – и на зачеты и экзамены. Упрямой и очень трудолюбивой девушке по ходатайству преподавателей в конце концов выдали диплом (совершенно невозможная по тем временам вещь), и она стала работать по специальности, как и хотела, сделала множество открытий и даже получила Государственную премию СССР и право выезда за границу. Добилась всего, о чем мечтала, достигла высот, которые другим и не снились. Например, ее разработки подвижных сочленений космического скафандра были использованы при производстве скафандра, в котором летал в космос Гагарин, а на основе других изобретений начали выпускать медицинские изделия: трубки, катетеры, искусственные сердечные клапаны... Но слава ученого не затмила тяги к жизни духовной, хотя и наука, и почет ей нравились, как сама она позже с грустью вспоминала в своей книге. В 1983 году умер ее муж – внезапно, без страданий болезни, без каких-либо внешних причин, кроме возраста. Похоронив его и установив на его могиле традиционный крест (единственный тогда на всем Кунцевском кладбище), она пошла служить в храм Пророка Илии в Обыденном переулке, параллельно систематизируя биографию и труды своего знаменитого деда (которого помнила с детства), собирая материалы для его канонизации. Написала книгу воспоминаний, по которой можно прожить весь ХХ век за несколько вечеров. Через восемь лет она приняла постриг с именем Серафима (с этим именем был пострижен и ее знаменитый дед, и позднее, в 1953 году, – мать) – и управление Новодевичьим монастырем; после возвращения его Церкви стала первой игуменьей. Восстановила внутреннее убранство некоторых храмов, организовала хор, ткацкую, золотошвейную и иконописную мастерские, ввела монастырский устав, также сделала много для составления списка расстрелянных в Бутове священнослужителей – и это всего за пять лет. В 80 лет от роду она приняла управление монастырем, в 85 – скончалась. Похоронена игуменья Серафима там же, в Новодевичьем.
Светлая, интеллигентная женщина по имени София рассказывает все это так легко, так свободно и просто, словно говорит о своих друзьях, которых знает и любит всю жизнь. Показывает и две копии с икон, написанных отцом Серафимом: Христа и Серафима Саровского (вторая икона очень известна, вы наверняка видели). Улыбается, извиняется, убегает за свечной ящик подменить пожилого напарника, который уже часа полтора молчаливо ждет, когда его отпустят на обед. Конечно, ему не впервой ее «экскурсии», он не торопит, да и сам не спешит: здесь не просто рассказ, а много большее, ведь пока она говорит, расширяется время и пространство, переставая быть сегодняшним, и мы уже не сегодняшние, а словно бы познакомившиеся лично с теми, о ком идет речь. Заканчивается история, и чувство это постепенно затихает, рассеивается туманом, отражается многократным эхом в душе. Но и туман этот, и эхо вневременны и незабвенны, и воскресить их несложно, достаточно просто прийти снова и сосредоточиться.
«С того момента, когда я уже что-то помнила, я знала, что у меня есть необыкновенный дедушка, который все время сидит где-то по тюрьмам… После ссылок, лагерей и тюрем он в течение двух лет (1926–1928) находился в монастыре под Шуей. Дед мой там служил, он был хорошим музыкантом, он создал хор, проводил спевки. Я при всем этом присутствовала, так что монашеский образ жизни был мне очень близок с детских лет», – пишет игуменья Серафима, а я читаю спустя время, заинтересовавшись ее историей всерьез. И вновь при чтении очевидно встают рядом монашество и искусство, монашество и наука, монашество – и любое служение, любое важное, честное дело, согласное внутренней природе и устремлениям человека.
И тут же вспоминается еще одна история – о Марии Вениаминовне Юдиной, знаменитой московской «пианистке-юродивой», не постригавшейся в монахини, но выходившей на концерты в сталинские времена с православным крестом поверх одежды и так и запомнившейся современникам и потомкам: «…есть во мне то, что не от меня, но во мне от Господа, и что Ему же служить и может, и должно, – искусство и некоторое наличие мысли…»
К чему я все это записываю? Не только в явившемся мне чуде ярчайшей духовности дело (хотя в нем, конечно, в нем – первопричина и перводвигатель). Дело – во всем. В сиянии необычайно яркого, светлого дня. В затерянности маленького храма посреди современного города. В цвете скромного платка и звучании голоса интеллигентнейшей Софии, так не похожей в своей статной открытости на «просто» помощницу при храме. В истории удивительных людей, так ярко проявившихся и так неуклонно следовавших своему пути, несмотря ни на что. Как лучше определить отца Серафима, Леонида Чичагова? Историк, композитор, травник (автор двухтомного исследования свойств трав, которое он написал, самолично все испробовав, будучи свидетелем страданий раненых на войне), живописец, иконописец, митрополит… Как описать его внучку? Химик, основательница целой новой отрасли в науке, писательница, мемуаристка, настоятельница возрождаемого монастыря, одного из знаменитейших не только в Москве.
Только в цельности своей проявляется человек, в многообразии разных граней, в умении использовать их, отдать во благо себе и другим, не ожидая ни награды, ни ответа. Таковы люди старой Москвы, таковы, думаю, и наши современники, просто не обо всех мы знаем, не обо всех нам расскажут сразу. Для этого и нужны случайные прогулки, бесцельная любознательность, хрупкие и важные дни наедине с собой и местом, в котором живешь.
