Кобо Абэ. Тетрадь кенгуру: Роман / Пер. с яп. С. Логачева. – М.: Иностранка, Азбука-Аттиска, 2017. – 240 с. (Большой роман).
|
Вот так всегда. Лучший японский (на мой взгляд) писатель – Кобо Абэ. А Нобелевскую премию из японцев дали Кэндзабуро Оэ и Ясунари Кавабате. Тоже, впрочем, прозаикам отменным. А недавно еще дали Кадзуо Исигуре: он, правда, официально считается британцем, а не японцем. Так что забудем о нем. А Кавабату, Оэ и Кобо Абэ я читал еще при большевиках. Никакого Пелевина тогда не знал, Бориса Виана тоже. Млел от одного Кобо Абэ, который тоже писал постмодернизм (до постмодернизма), авангард, фантастику, абсурд и мистику. Потом (для меня) появился Виан, написавший рассказ про водопроводчика, а потом и Пелевин, написавший про космонавтов в пыльных шлемах, то есть, конечно же, не в пыльных шлемах, а в шапках-ушанках. Если не ошибаюсь, «Омон Ра» (кажется, космонавты в ушанках как раз оттуда) написан в 1991 году. В том же году Кобо Абэ (1924–1993) сочинил свой последний роман «Тетрадь кенгуру».
Читал я его с опаской. А вдруг, думал, «подкачает».
Очередную вещь любимого автора всегда читаешь с опаской. Потому что если уж он любимый, то лучшие вещи уже наверняка написал. И если оказывается, что новое «не подкачало», если новое, так сказать, в духе старого – радуешься за писателя, как за родного. Последний роман Кобо Абэ не разочаровал. На русском, если верить издательской аннотации, печатается впервые. Сюжет вкратце пересказан в той же аннотации так: «Однажды утром рассказчик обнаруживает, что его ноги покрылись ростками дайкона (японский белый редис). Доктор посылает его лечиться на курорт Долина ада, славящийся горячими серными источниками, и наш герой отправляется в путь на самобеглой больничной койке, словно выкатившейся с конверта пинк-флойдовского альбома «A Momentary Lapse of Reason»…».
Кобо Абэ. Классик авангарда и абсурда. Фото 1954 года |
Упоминаний британской рок-группы Pink Floyd в романе немало (Кобо Абэ очень ее любил), и, конечно, я бы охотно поместил здесь в качестве иллюстрации фотографию обложки упомянутого альбома. Но что-то не хочется рисковать. Помните, как говорят девочки? Что, мол, самое прекрасное в мире? Правильно: борьба за соблюдение авторских прав. И пусть авторам ничего не достанется, главное, чтобы никто другой пользоваться не мог. Борцы за «соблюдение авторских прав» более всего мечтают о том, чтобы выкупить права на всяких там Шекспиров, Гомеров и в результате запретить уже полностью все. Почти не сомневаюсь, что очень скоро так и будет.
Однако вернемся к сюжету. К подробностям. Переводится пинк-флойдовский альбом, кстати, как короткое умопомрачение. Вот у героя именно оно, только, похоже, не такое уж и короткое. Перед нами натурально фантасмагорический роман-путешествие, как у Венедикта Ерофеева. У Ерофеева, правда, персонаж сначала с похмелья, потом все время выпивает, и непонятно – лежит ли он уже где-то в канаве или все еще едет, хотя уже и совсем пьяный. У Кобо Абэ герой болен. И тоже совершенно неясно: на самом ли деле он путешествует или все время бредит. Финал не дает нам четкого ответа. Итак, герой заметил, что у него на ногах растет редис. Пошел в кожвен. Боялся, что там все больны дурными болезнями, но нет – туда в основном ходят женщины, лечат кожные свои болячки. Общение с медсестрой – чистый рассказ «Водопроводчик» Бориса Виана (абсурд, но какой-то такой советский абсурд, что не смеяться, а плакать хочется). Врач, выслушав и осмотрев пациента, отправляет того на курорт, якобы сера может помочь. Или, может быть, герою все чудится, ничего у него на ногах не растет, и он уже в психиатрическом отделении? Финал, повторю, четкого ответа не дает: что-то похожее на путешествие с рассказчиком все-таки происходит. Может быть, он вообще не ходил (или не попал) к врачу. Или все-таки был, но сбежал.
А путешествие на больничной койке? Чудо ведь что за метафора.
Вся наша жизнь – сплошное путешествие на больничной койке. Только почти во всех современных российских фильмах и сериалах герои почему-то все время хотят больницу покинуть, а врачи их не отпускают. Что же до не киношных современных больниц, то оттуда врачи пациентов прямо-таки гонят, даже тех больных, которые и ходить-то еще не могут. Говоря о больницах, я имею в виду, конечно, больницы вообще, умозрительные, так сказать, больницы. Ибо настоящие, реальные российские больницы – все сплошь великолепны, и врачи там исключительно святые бессребреники. Плюс, разумеется, суперпрофессионалы.
Ну да, наша жизнь – путешествие на больничной койке. А в действительности все не совсем так, как на самом деле. Вот и герой Кобо Абэ, хотя и почти не слезает с кровати, все же постоянно оказывается в самых разных местах. Положили, короче, на кровать, а та взяла и поехала, мало того, что-то там еще и нарушила. «Для начала меня прицепили к эвакуатору как нарушителя правил стоянки и свалили в подземный тоннель на какой-то стройке. Потом кровать пустили по рельсам… В конце тоннеля был причал. За мной приплыл баркас, на каких ловят каракатицу. Там, под землей, огромная сточная канава… Там на меня напал другой баркас с каракатицей. Мне быстренько удалось укрыться в «Мирских желаниях» (магазин такой, ну что за подземная сточная канава, если по дороге не встретишь магазин? – Е.Л.) …И когда в магазине меня уже собрались привлечь за воровство, появилась ты, как богиня спасения… Второй раз ты возникла сегодня утром, когда я в капусте ругался со своей мамашей. Чуть до крови дело не дошло, и тут неожиданно вмешалась ты…»
Богиня спасения – та самая медсестра, что появляется в начале. Герой называет ее Стрекозой. И она появляется хоть и неожиданно, но предсказуемо. Причем сразу в трех, как говорят интеллигенты, ипостасях. Собственно в образе Стрекозы, и в виде двух похожих на нее девочек, возможно младших сестрах («У тебя есть, – спрашивает рассказчик Стрекозу, – младшая сестра? – Было две. Одна умерла, другая сбежала из дома»). Лирическому герою (не автору, упаси Бог), понятное дело, больше нравится одна из девочек. Не очень, правда, понятно, какая именно, впрочем, они нравятся ему все трое. Будем снисходительны к японскому писателю Кобо Абэ: все-таки он так и не получил Нобелевскую премию, хотя, если бы не умер в 1993-м, то кто знает – может быть, в 1994-м ее получил бы именно он, а не Кэндзабуро Оэ. К тому же роман Кобо Абэ написан в 1991-м, тогда педофилов не ловили по всему миру, а следовательно, их почти и не было, и значит, нет ничего
Вроде совсем одетая, а волнует. Клод Моне. Японка. 1875–1876, Музей изящных искусств, Бостон, США |
предосудительного в том, что героя волнует подобное: «Ее колено скользнуло по моим губам, мелькнула ее подмышка. А ее детскость делала ситуацию еще более пикантной и вызывающей».
Сейчас за подобное разве что не расстреливают публично, ну так сейчас бы, конечно, Абэ подобного и не написал бы. А вообще-то эротики в романе, с одной стороны, не так много, с другой же – он весь ею пропитан. Что вполне в духе Японии. Смотришь: идет вот она такая (не Япония, а японская женщина) с головы до пят вся одетая, а волнует. И волнует абсолютно в ней абсолютно все, и сам не понимаешь – почему. Так что простим героя и автора, и приведем еще пару цитат.
Эротика. Дело происходит в больнице: «… я увидел сидевшего на кровати, скрестив ноги, коротышку лет сорока с плоским, как утюг, лицом. Вид у него был бравый». При чем тут, спросите, эротика? Так он же порнографические карточки товарищам по несчастью продает:
«– На поляроид снимали?
– Ага! Собственное производство. Не удивляйся, это моя дочка. Дочка есть дочка, отец есть отец. Но этот… который с ней, – не я».
Теперь не эротика.
«– Если человек умер один раз, второго раза не будет.
– Само собой. Раз смог покончить с собой в аду, ад тебе больше светит».
Что ж, и на том, как говорится, спасибо, и то – слава богу.
А… чуть не забыл. При чем там кенгуру и тетрадь. Да почти не при чем. Герой занимается канцелярскими принадлежностями, разрабатывает новые изделия. Ну и ляпнул начальству, что вот, мол, можно бы сделать тетрадь кенгуру. «Обычно тетрадь можно запихнуть в карман, так? Приклеиваем к этой тетради еще карман… в этот карман еще одну тетрадь…»
Начальство идеей загорелось, да у персонажа уже редис начал расти на ногах. Бывает.