Ольга Рычкова  |
| Первый литературный нобелиат из
России Иван Бунин. Портрет работы В.И. Россинского. 1915 |
Атеистический экзистенциализм, абсурдизм, анархизм – такие ингредиенты входили в гремучую смесь мировоззрения Альбера Камю (1913–1960). Вчера, в постепенно забываемый советский праздник – годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, исполнилось 105 лет со дня рождения французского писателя и философа. Во время оно такое совпадение дат можно было всячески подчеркивать и приветствовать – тем более в молодости Камю интересовался социалистическими идеями, а в 1935-м даже вступил во Французскую коммунистическую партию. Правда, коммунистом пробыл всего год с лишним – покинул партийные ряды по обвинению в троцкизме. А после Второй мировой войны Жан-Поль Сартр и другие левые интеллектуалы и вовсе упрекали Камю в отказе от политической борьбы за социалистические идеалы. Причиной стало эссе «Бунтующий человек», опубликованное в 1951 году, в котором Альбер Камю исследует развитие революции в западноевропейском обществе, полагая, что бунт как философия, как выражение солидарности с другими людьми может выражаться не только в революционных действиях, но и в творчестве. И второй способ предпочтительнее. А нигилизм ведет к тоталитаризму – вроде сталинского режима, который писатель осуждал не только теоретически. Так, он откликнулся на венгерские события 1956 года: «Правда состоит в том, что международное сообщество, которое с многолетним опозданием вдруг нашло в себе силы вмешаться на Ближнем Востоке, напротив, позволило расстрелять Венгрию. Еще 20 лет назад мы позволили армиям иностранной диктатуры раздавить испанскую революцию. Это чудесное усердие нашло себе вознаграждение во Второй мировой войне. Слабость ООН и ее раскол ведут нас постепенно к третьей, которая стучится в нашу дверь».
Итак, «Бунтующий человек»: «С того момента, когда по слабохарактерности преступник прибегает к помощи философской доктрины, с того момента, когда преступление само себя обосновывает, оно, пользуясь всевозможными силлогизмами, разрастается так же, как сама мысль. Раньше злодеяние было одиноким, словно крик, а теперь оно столь же универсально, как наука. Еще вчера преследуемое по суду, сегодня преступление стало законом.
Пусть никого не возмущает сказанное. Цель моего эссе – осмыслить реальность логического преступления, характерного для нашего времени, и тщательно изучить способы его оправдания. Это попытка понять нашу современность. Некоторые, вероятно, считают, что эпоха, за полстолетия обездолившая, поработившая или уничтожившая 70 миллионов человек, должна быть прежде всего осуждена, и только осуждена. Но надо еще и понять суть ее вины. В былые наивные времена, когда тиран ради вящей славы сметал с лица земли целые города, когда прикованный к победной колеснице невольник брел по чужим праздничным улицам, когда пленника бросали на съедение хищникам, чтобы потешить толпу, тогда перед фактом столь простодушных злодейств совесть могла оставаться спокойной, а мысль ясной. Но загоны для рабов, осененные знаменем свободы, массовые уничтожения людей, оправдываемые любовью к человеку или тягой к сверхчеловеческому, – такие явления в определенном смысле просто обезоруживают моральный суд. В новые времена, когда злой умысел рядится в одеяния невинности, по странному извращению, характерному для нашей эпохи, именно невинность вынуждена оправдываться. В своем эссе я хочу принять этот необычный вызов, с тем чтобы как можно глубже понять его».
При этом Камю не считал себя философом (и атеистом тоже), хотя и окончил философско-исторический факультет Алжирского университета (в Алжире он родился и жил до 1940 года, потом переехал в Париж). Увлекался театром, в молодости даже играл Ивана Карамазова в собственноручно созданном «Театре труда». Работал частным учителем, продавцом запчастей, редактором в газетах, журнале, издательстве. И конечно, писал – эссе, пьесы, рассказы, повести («Посторонний», «Падение», «Счастливая смерть»), романы («Чума» и неоконченный «Первый человек»), дневники…
«За огромный вклад в литературу, высветивший значение человеческой совести» (писателя так и называли – «Совесть Запада») был награжден в 1957-м Нобелевской премией, войдя в число самых молодых лауреатов по литературе.
Кстати, именно Камю предложил кандидатуру Бориса Пастернака на соискание Нобелевки, а когда после присуждения премии в 1958-м началась травля автора «Доктора Живаго», выступил в его защиту: «Союз советских писателей, приняв решение исключить Бориса Пастернака, лишает его, таким образом, источников его заработка <…> «Доктор Живаго» появился во всем мире, по обе стороны железного занавеса, как исключительная книга, которая намного превосходит уровень мировой литературы. Эта великая книга о любви не антисоветская, как нам хотят втолковать, она не принадлежит ни к какой партии, она всемирна.
 |
| Альбер Камю во время
нобелевского банкета 10 декабря 1957 года. Фото Яна Энемарка. 1957 |
Единственное, что России надо было бы понять, это что Нобелевская премия вознаградила большого русского писателя, который живет и работает в советском обществе. К тому же гений Пастернака, его личные благородство и доброта далеки от того, чтобы оскорблять Россию, напротив, озаряют ее и заставляют любить ее больше, чем любая пропаганда. Россия пострадает от этого в глазах всего мира лишь с того момента, как будет осужден человек, вызывающий теперь всеобщее восхищение и особенную любовь».
Пастернак стал вторым после Ивана Бунина отечественным писателем, удостоенным Нобелевской премии по литературе. И – опять же кстати – завтра исполняется 85 лет со дня ее присуждения Ивану Алексеевичу. Как именно в 1933 году (Бунин был в эмиграции) стало известно о награждении, читаем в воспоминаниях жены писателя Веры Муромцевой-Буниной «Жизнь Бунина» и «Беседы с памятью»: это она приняла звонок из Стокгольма, пока писатель был в кинотеатре:
«9 ноября. Завтрак. Едим гречневую кашу. Все внутренне волнуемся, но стараемся быть покойными. Телеграмма Кальгрена (переводчик бунинских произведений на шведский язык. – «НГ-EL» ) нарушила наш покой.
<…> За завтраком я: «Давай играть в тотализатор. Ян, ты за кого?» – «Мне кажется, дадут финляндцу, у него много шансов…»
<…> Звонок по телефону. <…> Спрашивают: хочу ли я принять телефон из Стокгольма. Тут меня охватывает волнение, главное – говорить через тысячи километров. И когда мне снова звонят и я сквозь шум, гул, какие-то голоса улавливаю отдельные слова:
«<...> prix Nobel, <...> Mr. Bounine…» (Нобелевская премия, м-р Бунин...) – то моя рука начинает ходить ходуном…
Спускаюсь на кухню, где гладит хорошенькая, свеженькая, только что вышедшая замуж женщина. Я сообщаю ей, что вот очень важное событие, может быть, случилось, но я еще не уверена. И вдруг меня охватывает беспокойство – а вдруг это кто-нибудь подшутил… И я бросаюсь к телефону и спрашиваю, правда ли, что нам звонили из Стокгольма?
<…> Слышу голоса внизу <…> и бросаюсь к лестнице, по которой подымается Ян.
– Поздравляю тебя, – говорю я, целуя, – иди к телефону.
– Я еще не верю…»
Впрочем, о перипетиях получения Буниным Нобелевки написано немало мемуаров. Иван Алексеевич выдвигался на премию не один раз, среди его конкурентов-соотечественников были и Максим Горький, и Константин Бальмонт, и Дмитрий Мережковский, и Иван Шмелев (о шмелевской «нобелиаде», так и не увенчавшейся успехом, мы писали в «НГ-EL» от 04.10.18). Как водится, далеко не все эмигранты (про СССР и говорить нечего) обрадовались бунинскому триумфу – об этом, например, писала Ирина Одоевцева в книге «На берегах Сены»: «Из прихожей быстро входит известный художник X, останавливается на пороге и, устремив взгляд на сидящего в конце стола Мережковского, как библейский патриарх, воздевает руки к небу и восклицает:
– Дождались! Позор! Позор! Бунину дать Нобелевскую премию!
Но только тут, почувствовав, должно быть, наступившую вдруг наэлектризованную тишину, он оглядывает сидящих за столом. И видит Бунина.
– Иван Алексеевич! – вскрикивает он срывающимся голосом. Глаза его полны ужаса, губы вздрагивают. Он одним рывком кидается к Бунину: – Как я рад, Иван Алексеевич! Не успел еще зайти принести поздравления... От всего сердца...
Бунин встает во весь рост и протягивает ему руку.
– Спасибо, дорогой! Спасибо за искреннее поздравление, – неподражаемо издевательски произносит он, улыбаясь».
А месяц назад прошла традиционная Нобелевская неделя – были объявлены лауреаты по медицине, физике, химии и в других областях... Кроме литературы, которой в этом году не повезло: из-за «кризиса в Шведской академии» (так сообщалось в официальном пресс-релизе Нобелевского фонда) присуждение писательского Нобеля решили отложить. Причиной стали популярные ныне обвинения в харассменте, предъявленные Жану-Клоду Арно – мужу члена Академии поэтессы Катарины Фростенсон. Также Фростенсон и ее супруга заподозрили в утечке сведений о лауреатах до официального объявления информации. Из-за сексуально-шпионского скандала премию вручат только в следующем году, объявив сразу двух победителей – за 2019-й и 2018-й.
В общем, остается только надеяться, чтобы все эти склоки и скандалы не дошли уже до полного абсурда – не затронули, по крайней мере, самих нобелиатов – и радоваться, что, скажем, солнце русской поэзии закатилось гораздо раньше, чем Альфред Нобель учредил свое премиальное детище. Потому что если бы Пушкин был номинирован на Нобелевку, а потом бы ее еще и получил, то сейчас его во многих связях можно было бы обвинить и уличить. И с Анной Петровной Керн, и с Амалией Ризнич и т.д. – по знаменитому донжуанскому списку. Доказательства налицо.
комментарии(0)