Я патриот под мухой

Юлиан Тувим: еврей по крови, поляк по духу. Фото с сайта www.culture.pl

Еще перед знакомством с великой русской литературой была когорта детских поэтов, мимо произведений которых не прошел ни один советский ребенок. Конечно, Самуил Маршак, Борис Заходер, Сергей Михалков, Агния Барто, Эмма Мошковская… Но всплывает из глубин детской памяти чудная фамилия Тувим. Стихи этого поэта публиковали в детских книжках в переводах тех же Маршака, Заходера и Михалкова. Нерусский автор (я тогда не знала, что польский, думала – может, из союзных республик), но в то же время какой‑то все‑таки русский, совсем наш. Легкий, задорный, радостный. Многие стихи прямо‑таки впечатались в память. Запомнилось про Янека, который все на свете перепутал, про тетю Валю, которая очки искала, а «они на самом деле у нее на лбу сидели», про овощи («Картошка, капуста, морковка, горох, петрушка и свекла. Ох!..»). А еще ведь были про слона пана Яна Топотало, который все забывал, и про артиста Тратислава Трулялинского («Кто не слышал об артисте Тралиславе Трулялинском! А живет он в Припевайске, В переулке Веселинском. С ним и тетка – Трулялетка, И дочурка – Трулялюрка, И сынишка – Трулялишка, И собачка – Трулялячка»). Между прочим, знатоки польского языка утверждают: как бы ни были хороши переводы на русский, они не передают потрясающую звукопись и игру слов в стихах Юлиана Тувима. Скажем, в популярном стихотворении «Паровозик» («Lokomotywa») с помощью слов поэт передает шум трогающегося и набирающего ход паровоза. Оценить это можно, послушав стишок в исполнении актеров Даниэля Ольбрыхского, Войцеха Пшоняка и Петра Фрончевского.

Однако, как известно, детские стихи поэта, прозаика, переводчика Юлиана Тувима (1894–1953), 125‑летие которого отмечаем 13 сентября, – лишь верхушка айсберга. Или даже можно сказать – короткий, но гениальный всплеск его многогранной творческой натуры. В 1938 году, когда Тувиму было уже 44 года, он неожиданно выпустил сразу три книжки, которые сразу поставили его в ряд с великими детскими авторами. После он уже к детской теме не возвращался. Есть мнение, что детская поэзия Тувима, яростного антифашиста, была своего рода реакцией на идеологию нацизма – на фоне страшной игры взрослых поэт решил обратиться к чистым и неиспорченным существам – к детям. Спустя шесть лет, будучи в эмиграции в Нью‑Йорке, он напишет страстный публицистический, но и поэтический текст «Мы, польские евреи», в котором объяснит, с одной стороны, свою национальную и культурную принадлежность, а с другой – общность с евреями по крови и единение с ними против фашистской чумы. Вот пара цитат: «Я – поляк, потому что мне так нравится. Это мое личное дело, и я не подумаю по этому поводу ни перед кем отчитываться, объяснять, обосновывать. Я не вздумаю делить поляков на «чистокровных» и «нечистокровных», оставляя это чистокровным расистам, родимым и неродимым гитлеровцам. Я разделяю поляков, как и евреев, как и другие народы, на умных и глупых, порядочных и жуликов, интеллигентных и занудливых, унижающих и униженных, джентльменов и неджентльменов etc».

«Мы – польские евреи... Мы вечно живые – это значит те, кто погиб в гетто и в лагерях, и мы, призраки, то есть те, которые из‑за морей и океанов вернемся в страну и будем пугать среди руин целостью сохраненных тел и призрачностью как будто бы сохраненных душ.

Мы – правда гробов и призрак существования, мы – миллионы трупов и несколько тысяч, может быть, десятков тысяч как будто бы не трупов, мы – братская могила, конец которой теряется где‑то за горизонтом, и мы – кровавый обрубок, какого еще не видела и не увидит история».

Вообще‑то про Юлиана Тувима поляки в каком‑то смысле могут сказать, как мы про Пушкина – «наше все». Трудно найти гуманитарную область, в которой бы не проявил себя Тувим. Во‑первых, что для нас особенно важно, он обожал русскую литературу – кроме Пушкина любил Гоголя, особенно  «Петербургские повести», и даже создал свою инсценировку повести «Шинель», которая была поставлена в 1924 году в Варшаве. И, обожая русскую литературу, переводил. Перевел ни много ни мало «Слово о полку Игореве», «Горе от ума» Александра Грибоедова, стихи Владимира Маяковского (с которым, кстати, дружил), Бориса Пастернака, Валерия Брюсова и др. Сборник его переводов пушкинских стихов «Лютня Пушкина» высоко оценил Владислав Ходасевич. Был Тувим также дружен и с Ильей Эренбургом, который написал позже в мемуарах: «Почти всю жизнь мы прожили в разных мирах и встречались редко, случайно. А вот мало кого я любил так нежно, суеверно, безотчетно, как Юлиана Тувима».

Родился Тувим в Лодзи, в мелкобуржуазной интеллигентной еврейской семье. Отец работал банковским служащим, был человеком сухим, замкнутым, методичным, мать – наоборот, натурой чувственной, артистической. В таком вот «единстве и борьбе противоположностей», учитывая еще и неуютную, недружную атмосферу в семье, воспитывался поэт. Вначале было увлечение наукой – Юлиан хотел быть химиком, однако увлечение закончилось опасным взрывом в домашней лаборатории. Завязав с химическими реактивами, Тувим переключился на «вещества» словесные. Он увлекался стихами Леопольда Стаффа, Артюра Рембо, Яна Кохановского, Юлиуша Словацкого, Уолта Уитмена, как уже упоминалось – Пушкина, Маяковского, еще Блока. В 1916 году поступил на правовой факультет Варшавского университета, перевелся на филологический, но курса не окончил: затянула бурная литературная жизнь. Первые стихи вышли в студенческом журнале «Pro Arte et Studio», не замедлила появиться первая книга «Подстерегаю Б‑га», вскоре вышла и вторая – «Плящущий Сократ» и третья – «Седьмая осень».

В общем, жизнь подхватила и понесла. Юлиан много переводил с русского, ради заработка писал сатирические и юмористические куплеты для кабаре, смешные зарисовки и сатирические сценарии. А время было очень бурное и плодотворное. После Октябрьской революции, которая взорвала многие польские умы, литературная жизнь в Варшаве и Лодзи забила ключом – появилось множество литературных кафе и кабаре, где Тувим проявил себя как эстрадный поэт. В 1918 году Тувим и поэты Антоний Слонимский, Ярослав Ивашкевич, Казимеж Вежиньский и Ян Лехонь основали поэтическую группу «Скамандр» (название в честь мифологической реки, согласно «Илиаде», обтекавшей древнюю Трою). Она действовала до 1928 года, издавала ежемесячный журнал и, кстати, сотрудничала с русской литературной эмигрантской группой «Таверна поэтов», в которую в числе прочих входили историк литературы, критик, достоевист Альфред Бём и поэт, историк, педагог Борис Евреинов. Члены группы «Скамандр» отрицали восприятие поэта как провидца, пророка, стремились соединить поэзию с повседневностью, считали, что поэт – ремесленник слова, он не должен возвышаться над толпой и должен принимать участие в политической и общественной жизни. Когда Юлиан Тувим был уже необычайно популярен, разразилась Вторая мировая война, и он с семьей был вынужден эмигрировать в Париж, затем в Португалию, затем в Рио‑де‑Жанейро и в Нью‑Йорк, вернулся в Польшу только в 1947 году.

Недетский поэт, известный нас с детства, - Юлиан Тувим.  Станислав Виткевич. Портрет Юлиана Тувима, 1929. Музей литературы, Варшава

Тувим соединил дар тонкого поэта‑лирика с даром едкого сатирика, обличителя социальных язв. Его стихи переводили Анна Ахматова, Давид Самойлов, Леонид Мартынов, Анатолий Гелескул. Вот, например, социальное стихотворение 1929 года в переводе Самойлова: «Когда опять листки, плакаты/ Расклеят по столбам заборным,/ И слово «Граждане, солдаты!»/ В глаза ударит шрифтом черным,/ И вновь щенок придурковатый/ Поверит их призывам вздорным,/ Что нужно вновь идти и биться,/ Жечь, грабить, рушить, навалиться  Когда наглеющие хамы/ Газетные заполнят строчки/ И побегут стадами дамы/ Дарить «солдатикам» цветочки,  Знай, если эта вражья сила/ На бой зовет в порыве яром,/ То значит – где‑то нефть забила,/ Запахло где‑нибудь доллАром  За их дела не стоит биться!/ Эй, в землю штык – и будь таков!/ И от столицы до столицы/ Кричи, что крови не пролиться!/ Паны! Ищите дураков!»

А вот строки в переводе Гелескула: «Возьмите коньяк, полбутылки разбавьте портвейном,/ а пять неразбавленных рюмок запейте портвейном,/ три виски (без соды) и крепкого рома хватив,/ залейте перцовкой./ Получится аперитив.  Заварите войну. А продув ее, передохните./ Слейте кровь, подождите чуть‑чуть. Заварите опять./ Заготовьте диктатора, лучше троих. Или пять./ Вздуйте цены, снимите навар. И без лишних хлопот/ получайте дефолт». Не правда ли, весьма и весьма актуально звучит и для нашего времени? Но помимо такой едкой иронии есть в стихах Тувима и ирония грустная, осмысляющая нелегкую роль на этом «празднике» жизни: «Наше житье земное/ В нас отдает сивухой./ Я окрылен пивною,/ Я патриот под мухой./ Польской судьбой великой/ Впору дурить ребенка./ Горе в корчме размыкай,/ Буйная головенка.  Смолоду кто позлее/ Рад войсковым потехам./ Польше в лицо, хмелея,/ Добрым смеюсь я смехом./ В лад и не в лад подольше,/ Скрипка в корчме, пиликай./ Нам, непутевым, Польши/ Хватит и невеликой.  Нынче с возницей в Кутно/ Мы надрались что надо./ Эх ты, мой рай беспутный,/ Пьяное Эльдорадо!»

Сатириков часто не любят, ведь они язвят, наступают на больные мозоли. Но Тувим – особенный. Его любили, любят и очень почитают в Польше. И, наверно, правильно будет закончить словами Анны Герман, сказавшей о нем так: «У Юлиана Тувима внешность строгого профессора и душа ребенка, ему одинаково хорошо удавались озорные детские стихи и философские строчки. Он многое дал моей измученной душе». Это ли не самая лучшая награда для поэта?