То ли пузырек шампанского, то ли воздушный шар

Неизбывная романтическая грусть и вера в победу духа.  Вильгельм Николай Марстранд. Портрет Эдварда Лира. 1840

Английский юмор порой странен. В чем же загадка? А ключом здесь служит как раз поэтика абсурда, алогичного хода мыслей, гротескного сочетания событий и предметов, подогреваемая буйным воображением, фэнтезийным восприятием мира, которым, помимо Лира, отличались такие английские писатели, как Льюис Кэрролл; «унаследовал» его и Хармс. Расцветим это отрывками. «И была среди джамблей Дева одна –/ С волосами зелеными, словно волна,/ И руками синими, как небосвод;/ Рядом с Девою милой ночь напролет/ Очарованный Донг водил хоровод И чтоб ночью не сбиться с пути,/ Он надрал коры осин и берез/ И сплел себе удивительный Нос,/ Вот уж истинно замечательный Нос –/ Такого нигде не найти! –/ И покрасил его яркой сурьмой,/ И завязал на затылке тесьмой» (Эдвард Лир «Донг С Фонарем На Носу» в переводе Григория Кружкова). Брызжет фантазией и Кэрролл: «Так наполним бокалы чернила и клей!/ Разбросаем по скатерти мух и ежей!/ В кофе кошку кладите, а в чай – комара./ Трижды тридцать Алисе ура!» («Королева Алиса» в переводе Дины Орловской). Ну, «Ивана Топорышкина» Хармса все и так знают, можно не цитировать, но не удержусь: «Иван Топорышкин пошел на охоту,/ С ним пудель в реке провалился в забор./ Иван, как бревно, перепрыгнул болото,/ А пудель вприпрыжку попал на топор».

Но далеко не всегда, как мы знаем, авторы веселых стихов, такой вот смешной чепухи, которую ужасно обожают дети (как, впрочем, и взрослые), сами являются благостными и веселыми добряками. Известно, что, скажем, Андерсен и Хармс не любили детей. В судьбе и характере Лира также было все очень неоднозначно. Вот как мы писали об этом в статье к его 205-летию в «НГ-EL» от 11.05.17: «Он был блистательным художником, а прославился чепухой. Впрочем, в жизни создателя «поэзии бессмыслицы, нонсенса» Эдварда Лира все было двояко. С одной стороны, ярко, смешно, невероятно, искрометно, как в его знаменитых лимериках и любовно нарисованных к ним картинках, как он сам на своем автопортрете – толстый, лысый, бородатый, смахивающий на мистера Паррика из «Мэри Поппинс», который умел наполняться веселящим газом и парить под потолком. Веселит даже, например, тот факт, что вторая вилла, которую построил себе Лир в Сан-Ремо, в точности копировала первую, иначе его любимый толстый полосатый кот Фосс ее бы не одобрил. С другой стороны, все обстоит печально и местами трагично. Веселый джентльмен был сыном не менее веселого господина, который, судя по всему, умел делать только две вещи: детей и долги. Эдвард был 20-м ребенком в семье, отец его сидел в тюрьме за долги, и средств к существованию было мало».

Действительно. Как художник весьма успешен. Особенно знаменит альбом «Иллюстрации семейства Пситтацидов, или Попугаев» (1830), который он выпустил в 18 лет: академически выверенные, точные рисунки, в то же время не холодные, манящие теплым магнетизмом. Далее прославился как художник-анималист. В 34 года издал ту самую A Book of Nonsense – «Книгу нонсенса», составленную из рисунков и лимериков, которые Лир писал для детей графа Дерби, служа у него живописцем. Напомню, слово «лимерик» сам Лир не использовал, его взяли на вооружение позже, а поэт называл стишки «нонсенс» (я бы даже перевела это не «чепуха», а «неожиданное», «внезапное»): взяв эту фольклорную форму из книги «Приключения пятнадцати джентльменов», он как будто бы подкрутил ей пружину. Далее были три дополненных переиздания «Книги нонсенса», «Алфавит нонсенса» и «Ботаника нонсенса». Ну, все, конечно, помним: Ложковилкия Бутыловидная (Bottlephorkia Spoonifolia), Столпотворениа Кверхноганная (Manypeeplia Upsidownia) и Трупомухия Жужжатная (Bluebottlia Buzztilentia). Добавим к этому еще иллюстрации к поэмам Альфреда Теннисона, с которым Лир был дружен, и около пяти художественных альбомов с видами Греции, Албании, Ионических островов, острова Корсика.

Фосс – любимый кот Эдварда Лира.  Рисунок Эдварда Лира из книги A Children’s Nonsense Alphabet

Сочинения лимериков я освоила 17 лет назад, когда не так уж много знала о Лире. Однако лимерик, оторвавшись от имени своего популяризатора, уже давным-давно внедрился в пласты мировой поэзии, создав богатую традицию. Многих покорила несложная и прилипчивая форма пятистишия с рифмовкой А-А-В-В-А: в первом стихе обязательно указание главного героя и порой местности, откуда он происходит, во втором – действие, которое совершает герой, или его характерная черта, в третьем и четвертом – развитие сюжета, в пятом – финал (а что из этого вышло?). Впрочем, эти «догмы» в других языках, понятное дело, вовсю нарушались. Зато часто был задействован каламбур, словесная игра. По-моему, вполне очевидно, что лимерик – это аналог русской частушки с теми отличиями, что частушка – песенный жанр и в ней не запрещена логика, в то время как в лимерике ее не предполагается изначально. Был период, когда мы со знакомыми стихотворцами, уцепившись за какую-либо тему (частенько скабрезную), писали лимерики километрами в комментариях Живого Журнала. Хохотали и испытывали наслаждение, которое через века подарил нам креативный джентльмен. Однако – и это мое личное наблюдение – русские авторы все же нарушают «заповедь», вкладывая в действия героев смысл. Среди русских поэтов талантливо и плодовито практикует форму лимерика, например, Виктор Коллегорский: «Злополучный мудрец из Калуги,/ Уступив настояньям супруги,/ Вырвал мудрости зуб/ И теперь так же глуп,/ Как и муж ее лучшей подруги» либо «Всем коровам доярка из Римини/ Графский титул прибавила к имени/ И такой ерундой/ Повышала надой/ На сто литров от каждого вымени». А вот одно из моих творений: «Сёрфингист из деревни Бородки/ Раз один усидел ящик водки,/ Закусив огурцом/ И соленым яйцом,/ Через месяц был найден в Находке».

Впрочем, не помешает сделать еще один проницательный взгляд «изнутри» английского языка, вновь дав слово Кружкову: «В лимерике найдена золотая середина между растянутостью романа и чрезмерной краткостью пословицы. Конструкция такова. В первой строке появляется герой (или героиня), с непременным указанием на место жительства, во второй – даются его (ее) свойства или что он(а) свершил(а). Причем второе определяется первым! Если наш герой из Тобаго, то он должен есть саго. Если, скажем, из Кельна – огурец малосольный. Дама из Салоников не может обойтись без поклонников, а леди из Атлантики просто обязана носить бантики. И прочее в таком духе. Герой лимерика, как он ни свободен совершать любые глупости, все-таки чем-то связан – но не пошлой логикой жизни, а рифмой». Между прочим, переводчик отвергает революционный характер «нонсенса» Эдварда Лира по отношению к традиции (сравним, как относились в СССР к поэтике Хармса): «Абсурд Эдварда Лира зачастую противопоставляют викторианству, его якобы рутинному и ханжескому духу. При этом упускается из виду, насколько Лир – в самой своей закваске, в привычках и вкусах – был плотью от плоти эпохи. Лучшие стихи Лира – органическая часть большой романтической традиции английской литературы. Неповторимый причудливый колорит, который создан в «Джамблях» и других великих балладах Эдварда Лира, никак не отменяет того, что эти стихи по сути своей совсем не пародийны. В них слышен пафос предприимчивости и стойкого мужества, что вкупе с учтивостью и чувством юмора составляет почти полный набор викторианских добродетелей. Неизбывная романтическая грусть и – вопреки всему – вера в победу духа над косными обстоятельствами жизни».

Пожалуй, трудно найти слова лучше этих, чтобы завершить юбилейную статью про великого, веселого и грустного английского поэта.