Цензоры тоже плачут

Иван Лажечников – патриот и на словах, и на деле. Алексей Тыранов. Портрет Ивана Ивановича Лажечникова. 1834.  Всероссийский музей А.С. Пушкина

Тогда же, в детстве и отрочестве, проявились любовь к чтению и тяга к сочинительству. «Выучившись читать по-русски, – продолжал Лажечников в автобиографии, – я с жадностью бросился на книги и перебрал всю библиотеку отца моего, в которой, сколько припомнить могу, нашел «Всемирный путешественник», сочинения Ломоносова и все, что издано было по русской литературе до того времени. Когда я хорошо ознакомился с французским языком и порядочно с немецким, моя литературная жатва была обильнее, мало-помалу, с физическим и умственным ростом моим, я стал читать на французском языке сочинения аббата де Сен Пьера, Эмиля Руссо, трагедии Вольтера и Расина, Тацита, Тита Ливия во французском переводе, кажется, Лер-Минье, Шиллера на немецком языке и др.; говорю только о любимых мною писателях». И далее про литературный дебют (который на самом деле состоялся не в 16, а в 15 лет – тут автора подвела память): «…еще будучи четырнадцати лет, я возымел сильную охоту к сочинительству и сделал на французском языке описание Мячнова Кургана, что по дороге из Москвы в Коломну; пятнадцати лет сочинил на том же языке стихотворение, а шестнадцати лет написал «Мысли в подражание Лабрюйера» и послал статью эту в «Вестник Европы», издававшийся тогда Каченовским. Редактор, не подозревая в авторе мальчика, напечатал статью в своем журнале, и так как я громил в одной фразе тиранов, то он сделал на нее собственноручное замечание».

Просвещение и сочинительство в итоге стали главными занятиями Ивана Ивановича. В 1812-м юный Лажечников доказал, что он патриот не только на словах («Сыны, готовьтеся на брань!/ Творец от высоты святыя/ Всесильную прострет к вам длань./ О матерь! сына ты жалеешь;/ Но вспомни дух славянских жен, –/ Иль Ольге подражать не смеешь?..»), но и на деле, вопреки родительской воле записавшись в ополчение. А после военной службы в 1819-м стал директором училищ Пензенской губернии и директором Пензенской мужской гимназии. Впрочем, по воспоминаниям одного из бывших учеников, генерала Григория Филипсона, гимназические дела под руководством Ивана Ивановича шли не слишком успешно: «Учителя были плохи, некоторые приходили в класс пьяные, рукам давали большую волю, но ученьем не стесняли. Перемены продолжались по часу, а часто учителя совсем не приходили». Но именно стараниями Лажечникова в уездном городке Чембар все той же Пензенской губернии открылось училище, в котором два года провел Виссарион Белинский. Впоследствии «неистовый Виссарион» присудит Ивану Лажечникову звание «первого русского романиста», а Иван Иванович напишет мемуарные «Заметки для биографии В.Г. Белинского». А Чембар в 1948-м переименуют в город Белинский…

Но вернемся к просветительской деятельности Лажечникова: директор Казанской гимназии и казанских училищ, инспектор студентов Казанского университета, директор училищ Тверской губернии, почетный попечитель Тверской гимназии… Затем карьера сделала поворот: служба в Министерстве внутренних дел, вице-губернаторство в Твери в 1843–1854 годах (в 1860–1862 годах этот пост будет занимать Салтыков-Щедрин) и в Витебске, вынужденная (из-за материальных затруднений) служба цензором в Санкт-Петербургском цензурном комитете. При этом «ему самому приходилось страдать от подозрительности цензуры николаевского времени, которая под влиянием заявления Булгарина, что Лажечников «осмеливается изображать Иоанна III, законодателя, зиждителя Москвы и основателя самодержавия на Руси, – эгоистом», стала делать препятствия ко второму изданию «Ледяного дома» и считать этот роман подлежащим запрещению. Но с новым царствованием цензурные строгости фактически были ослаблены, и одновременно с этим струя жизни, несколько освобожденной от прежнего гнета, забила в литературе с особой силой. Однако цензурные ножницы и красный карандаш, не отложенные принципиально в сторону, а лишь несколько притупившиеся, по временам стали по требованиям высшего учебного начальства (тогда цензура была в ведомстве просвещения) приводиться в действие. Лажечникову выпало на долю цензуровать «Современник» и иметь частые и тягостные для доброго старика объяснения с Чернышевским, иногда оканчивавшиеся у цензора слезами по уходе от него «урезанного» публициста». Так писал в воспоминаниях «Из студенческих лет (И.И. Лажечников и А.Ф. Вельтман)» юрист и судебный оратор Анатолий Кони. Тем не менее «Ледяной дом», опубликованный впервые в 1835-м, принес автору не только и не столько цензурные страдания, сколько славу: взять хотя бы тот факт, что роман в 1858 году перевел на французский Александр Дюма-отец. «Ледяной дом» посвящен эпохе царствования Анны Иоанновны, главный герой – реальное историческое лицо, противник фаворита императрицы Эрнста Бирона, кабинет-министр Артемий Волынский, казненный по обвинению в попытке госпереворота. В книге Волынский выведен пламенным патриотом, Бирон – воплощением зла. Не забыта и любовная линия, за которую отвечают все тот же Артемий Петрович и предмет его внебрачной страсти – юная «молдаванская княжна» Мариорица Лелемико (на самом деле таковой не существовало). И, конечно, «ледяной дом» для шутовской свадьбы, строительством которого по приказу императрицы руководит Волынский (в реальности женихом и невестой были придворные шут и шутиха князь Михаил Голицын, выведенный в романе как Кульковский, и Авдотья Буженинова).

Улица в честь писателя в его родной Коломне. Фото Евгения Никитина

При этом имени Волынской тотчас встал и с уважением, несколько наклонившись, сказал:

– Слушаю повеление моей государыни.

– Она подтверждает вам, сударь... чтобы вы... (не приготовив основательного удара, Бирон растерялся и искал слов) поскорее... занялись устройством ледяного дворца...

– Где будет праздноваться свадьба шута?.. – отвечал с коварной усмешкой Волынской. – Я уж имею на это приказ ее величества; мне его вчера сообщили от нее; ныне я получил письменное подтверждение и исполняю его. Просил бы, однако ж, вашу светлость доложить моей государыне, не угодно ли было бы употребить меня на дела, более полезные для государства.

– Наше дело исполнять, а не рассуждать, господин Волынской. (Голос, которым слова эти были сказаны, гораздо поумягчился.)

– С каким удовольствием употребил бы я себя, например, на помощь страждущему человечеству!.. Доведено ли до сведения ее величества о голоде, о нуждах народных? Известны ли ужасные меры, какие принимают в это гибельное время, чтобы взыскивать недоимки? Поверите ли, граф? – продолжал Артемий Петрович, обратившись к Миниху. – У нищих выпытывают последнюю копейку, сбереженную на кусок хлеба, ставят на мороз босыми ногами, обливают на морозе ж водою...»

В романе фигурируют и другие реальные персонажи – как поэт Тредиаковский, «бывший надутый школьник Тредьяковский, ныне Василий Кириллович», который «громогласно произносит стихи «собственной работы»:

Здравствуйте женившись,

дурак и дура,

Еще... тота и фигура!

Теперь-то прямое время вам

повеселитца,

Теперь-то всячески поезжаным

должно беситца…

Правда, Пушкин за такого Тредиаковского обиделся, о чем сообщал в письме Лажечникову от 3 ноября 1835 года: «За Василия Тредьяковского, признаюсь, я готов с вами поспорить. Вы оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей». И за Бирона заступился: «Он имел несчастие быть немцем; на него свалили весь ужас царствования Анны Впрочем, он имел великий ум и великие таланты». Да и в целом пенял автору: «Может быть, в художественном отношении «Ледяной дом» и выше «Последнего Новика», но истина историческая в нем не соблюдена…» При этом «поэзия останется всегда поэзией, и многие страницы вашего романа будут жить, доколе не забудется русский язык». Кстати, к некоторым главам «Ледяного дома» эпиграфами взяты пушкинские строки – например: «Какая смесь одежд и лиц,/ Племен, наречий, состояний». А портрет Лажечникова работы Алексея Тыранова хранится во Всероссийском музее А.С. Пушкина. Самого же Ивана Ивановича больше посмертной славы заботило другое. «…состояния жене и детям моим не оставляю никакого, кроме честного имени, каковое завещаю и им самим блюсти и сохранить в своей чистоте», – написал он в завещании. Скончался летом 1869 года в Москве вскоре после празднования пятидесятилетия своей литературной деятельности. В юбилейных торжествах не участвовал.