Ефим Бершин Черта нашего времени - самоубийство памяти. Явление этого психологического феномена было неизбежно, потому что это всего лишь защитная реакция: для того чтобы выжить в нашей стране, нужно ничего не помнить. Нужно забывать все, что происходило и происходит, как можно скорее. По-видимому, в настоящий момент это и есть национальная идея - впадение в анабиоз. А в свете этой идеи все происходящее - пустая трата времени, созидание - никому не нужная роскошь, потому что все созданное неизбежно будет если не взорвано, то погребено очередным приступом забвения.
Один из самых значительных русских поэтов конца минувшего века, умерший ровно пять лет назад Евгений Блажеевский, тему ненужности не только пронес через все свое творчество, ненужность эту он подтвердил своей смертью, теми пятью годами, что его нет с нами.
А мой удел, по сути, никакой,
Во мраке человеческих
конюшен
Я заклеймен квадратною
доской,
Где выжжено небрежное
"не нужен".
Не нужен от Камчатки
до Москвы,
Неприменим и неуместен
в хоре
За то, что не желаю быть,
как вы,
Но не могу - как ветер
или море...
Пять лет - мгновение. Но это мгновение унесло в забытье не только Женю, но и целую эпоху, с ним связанную. За пять лет, если не считать посмертно вышедшей, но им еще подготовленной книжки "Черта" и одной, посмертной же, статьи в "Континенте", - лишь пара упоминаний в газетных заметках. О том, что ни одному издательству даже в голову не пришло переиздать его стихи, и говорить не приходится. Впрочем, он выломился из этой жизни, из нынешних человеческих отношений давно:
И, как от забора доска,
Оторван от мира людского...
Поскольку не желал быть, "как вы". Потому что не желал расставаться с памятью, которая и есть ключ к культуре и подлинной национальной идее. Женя это понимал, но ничего, естественно, поделать не мог. Разве что молиться, по-своему, в стихах:
Освободясь от лошадиных
шор,
Толпа берет билеты
до америк,
И Бога я молю, чтоб не ушел
Под нашими ногами
русский берег...
Не обязательно брать билеты до америк. Достаточно сесть в метро и доехать до центра Москвы - вот тебе и Америка. Год с лишним назад я вот так сел в метро, доехал до "Пушкинской" и принес в солидное издание статью, посвященную 80-летию Бориса Чичибабина. Статью отвергли. Знаете, почему? Потому что Чичибабин, как было сказано, "поэт не попсовый". Материться, как и все мои сограждане, я, конечно, умею. Но не с таким же цинизмом! Впрочем, не вдаваясь в этимологию, можно догадаться, что за этим ругательством кроется еще парочка - "не раскрученный", "не рыночный".
"В глобальном плане культура уже не учитывается, - писал Блажеевский, - как не учитываются и особенности наций. Тело пожирает душу". То есть все пожирает Его Величество Рынок. Мы тоже стали рыночной монархией. Бендер оказался пророком: налицо попытка материализации не только духов, но и души. На фоне реставрируемых церквей - дехристианизация. Кесарю нужно отдать кесарево. Никто не спорит. Но продавать Бога по рыночной цене - еще один акт самоубийства. Впрочем, Женя же и написал:
Российская сущность
свободы -
Распад, растворение, мрак...
Это у нас свобода такая, право выбора: так умереть, либо эдак. Всем вместе или поодиночке. Это у нас такой поиск истины - до саморазрушения и самоуничтожения. Кто-то думает, что самое страшное уже позади - девяностые годы с их тотальным распадом. На самом деле самое страшное только начинается - целенаправленное, прагматичное, системное погружение во мрак с последующим растворением. Потому что с таким отношением к собственной поэзии, к собственным поэтам и вообще к собственной культуре мы прямиком попадаем в тот же анабиоз - беспамятство со всеми вытекающими для страны последствиями. А чтобы не было больно - и анестезия наготове. Чтобы не было больно терять, надо сделать так, чтобы нечего было терять. Нет бумажки - нет человека. Нет книги - нет поэта. А если и есть - можно не читать. Нечитаный поэт в сознании людей отсутствует. Его нет. Поэтому его не жалко терять.
Блажеевский - дитя времени, когда по немытым подъездам, нечищеным улицам и даже пустым магазинам все-таки шлялся бродячий дух поэзии. Когда быть талантливым и одухотворенным было гораздо важнее, чем сытым и богатым. И вот с этими-то наивными представлениями о жизни он неожиданно попал в новую эпоху, в новый мир, в новую страну. Хотя из прежней никуда не выезжал. Для Жени еще любовь была высшим достоянием, отличительной чертой человека. Конечно, цену прежним временам он знал, но и новые времена оценил достаточно быстро: "Лично мне неуютно еще и потому, что мы, по всей видимости, находимся на том витке человеческого познания и сознания, которые мне уже не преодолеть. Мы присутствуем на процессе, когда изменяется мышление, переоценивается культура, умирают религии в том виде, в каком они сейчас находятся. А вместе с религиями умирает, к сожалению, книга... Уже сейчас многие поэты называют свои стихи текстами. Все это печально... И мне, честно говоря, несмотря на все ужасы и кровопролития, хотелось бы чуть-чуть подольше задержаться в двадцатом веке с его пониманием традиций, эстетики и красоты. То, что грядет в грядущем столетии, мне чуждо". Сказано - сделано. Задержался. Навечно. Да и стихи его, похоже, в новый век не пускают.
Впрочем, представить себе сегодня Блажеевского живым уже почти невозможно. С такой открытостью, с такой душой нараспашку в наши дни уже не живут. И раньше-то сложно было. А нынче и подавно. Какой-то карнавал вокруг. Лермонтовский маскарад. Одни маски. Говорим одно, пишем другое, думаем третье. В литературных кругах научились улыбаться друг другу - верный признак крайнего падения. Не случайно Женя к концу жизни так полюбил ночь, предутренние часы, когда все спят. Когда спят - проще.
Я просыпаюсь в час
самоубийц,
В свободный час, когда
душа на воле
И люди спят, а не играют
роли,
И маски спят, отлипшие
от лиц.
Не помню, кто сказал: "Если хочешь рассмешить Бога - расскажи ему о своих планах". Да, Бог смеется над нами. Но его никто не слышит. Все заняты составлением планов. По плану - публикации, книжки, премии, звания. Даже стихи наловчились писать планово. Судьбы целые, как дома, выстраивают, выписывая еврокирпич из фирменных магазинов. "Вот же смеялись боги!" - когда-то воскликнул Кьеркегор, рассуждая о теории Гегеля. Женя написал проще:
Судьба растет,
как дикий виноград,
Как дерево - без чертежа
и плана.
Вот только плоды этого дикого винограда не всем сегодня по вкусу будут. Не всем по судьбе. Что поделаешь - каждому времени свой овощ. И свой фрукт.
