Неизбежный бунт

Лебединая песня Сенчина печальна и откровенна.
Фото Сергея Чердниченко

С чего начать? С последнего, неприятного разговора с критиком Валентином Курбатовым? Черт меня дернул задать ему при встрече вопрос: почему жюри премии «Ясная Поляна» из трех финалистов выбор остановило все-таки на Василии Голованове. Я-то считал, что книга Романа Сенчина «Елтышевы» куда посильней. Нет, я не хотел никакой сатисфакции. Меня просто интересовали аргументы независимых судей. Может, они заметили то, что упустил, не почувствовал я. Но, похоже, Валентин Яковлевич в моем вопросе усмотрел всего лишь сомнения в честности проведенного конкурса.

Я действительно никогда в абсолютную честность этой, как и большинства других литературных премий, не верил. Если все было бы по-честному, вряд ли несколько лет назад позванные в Ясную Поляну мудрецы выдающимся дебютным произведением признали бы незатейливые рассказики Александра Яковлева. Иначе бы определялись и современные классики. Шила ведь в мешке не утаить. Пусть и с опозданием, но все узнали, что вообще-то изначально распределители званий и денег осенью 2009 года собирались в классики произвести Андрея Битова за его трогательные воспоминания об Армении. Но потом кому-то показалось, будто Битову уже все что можно воздали в других конкурсах. Поэтому списки кандидатов на роль небожителей были срочно расширены. Шансы получить полмиллиона рублей, как говорили, появились у Фазиля Искандера и Владимира Личутина. Победил же тот, кто сумел навестить всех влиятельных членов жюри, рассказать им о своей тяжкой доле и вышибить слезу.

Вот эти слезы и стали последней каплей в нашем споре с Курбатовым. Критик популярно объяснил: мол, Голованов, поплутав по свету, понял, что не все в этом мире безнадежно, и не случайно где-то у него забрезжил лучик надежды. А Сенчин – это беспросветная тьма и никакого шанса на спасение. Но разве это задача художника – тащить общество за волосы к свету? И тут я, возможно, привел не самый удачный пример с Валентином Распутиным. Я вспомнил, какие апокалипсические картины Распутин создал в своих первых повестях «Последний срок», «Живи и помни» и «Прощание с Матерой». Но потом писателя будто подменили. Мне до сих пор трудно понять, зачем он в перестройку вошел в Президентский совет к растерянному Горбачеву. А теперь вот зачастил к Путину. Увидел луч надежды? Ну а когда я еще противопоставил Распутина Юрию Кузнецову, мне вообще чуть конец не пришел. Критик перешел в наступление: не заигрался ли я в наше роковое время (как будто это я распределяю литературные премии). Все мои аргументы были с ходу отвергнуты. Я услышал: Кузнецов – это всего лишь культуризм; Курбатов даже пожаловался на то, что стихи поэта никогда, ни разу не вышибли у него слезу. Но ведь и объявленный современной классикой «Раскол» Личутина тоже никогда к плачу не располагал. С каких пор слезливость превратилась в главный критерий русской литературы?

Возвращаясь к «Елтышевым» Сенчина, я, сразу признаюсь, плакать не стал. Сдержался. Но это вовсе не означает, что книга не состоялась. Для меня «Елтышевы» – это, если угодно, зеркало нынешней (да только ли нынешней) русской жизни. Сенчин и прежде писал в основном сугубо реалистические вещи. Но раньше он предполагал отталкиваться исключительно от личного опыта. Писатель ничего не выдумывал, когда вспоминал о своем жестком противостоянии банде молодчиков из Средней Азии. Такая банда действительно на закате перестройки запугала в Ленинграде целое строительное училище. И никакая милиция одернуть распоясавшуюся шпану не могла (или не хотела). Всех сковало чувство страха. Герой Сенчина не был исключением. Против подонков он поднялся только из-за девчонки. И чем та ответила ему на эту смелость? Откровенным предательством. Однако юношеские страдания победили на фоне того, что случилось после армии, когда националистическая элита Тувы с энтузиазмом взялась выдавливать из республики весь цвет русской диаспоры. Сотни русских семей думали, что найдут спасение у соседей в Хакасии. Но они и там не пришлись ко двору. Везде от наших соотечественников отвернулись. Невостребованность породила отчаяние. Сенчин все это испытал на собственной шкуре и обо всем этом честно от первого лица написал в сборнике своих рассказов «Афинские ночи» и повести «Минус».

Однако далеко не все критики поняли и приняли откровенность молодого автора. Честность и прямота почему-то оказались не в чести. Более всех на Сенчина напустился Александр Неверов, уподобивший московские публикации сибиряка навозной жиже. Не знаю, что именно рецензент этим сравнением хотел высказать. По-моему, он, выстроив столь необычный ассоциативный ряд, расписался в полном незнании своей страны. Что, впрочем, неудивительно. Проведя большую часть жизни в изданиях, обслуживавших ЦК ВЛКСМ и ЦК КПСС, номенклатурный критик, видимо, на все привык смотреть через розовые очки и кругом видеть одних героев. Он, возможно, и впрямь не заметил, как русская провинция напрочь увязла в страшной нищете. Кстати, если рассуждать с этих позиций, то метафора с навозной жижей тут будет самая подходящая. И в этом смысле Неверов окончательно для литературной критики не потерян. Осязание он утратил еще не полностью.

Но вот парадокс: именно метафоричности мышления поначалу очень недоставало как раз Сенчину. В какой-то момент меня даже стало раздражать у писателя, нет, не обилие чернухи (тут-то все понятно; что делать, если в новом веке вся эта непруха сильно подмяла под себя всю романтику и героику?), а однообразие художественной манеры. Меня утомили будничные монологи от первого лица. Наверное, писать от своего имени проще и в чем-то удобней. Но всему должна быть мера.

В «Елтышевых» Сенчин наконец отказался от привычной модели. На этот раз он не стал делиться только собственными ощущениями и переживаниями. Теперь в фокус его зрения попала уже чужая история.

В основу романа легла трагедия благополучной сибирской семьи, которая при смене социального строя чуть ли не в одночасье лишилась и крова, и хлеба. Борьба за спасение ничем хорошим для них не увенчалась. Она только сильней затянула петлю на шее. Оказавшись перед новым выбором, глава семьи, чтобы просто выжить, фактически встал на путь серийного убийцы, подняв руку даже на собственного сына. Что после этого можно комментировать?.. И все-таки.

Для начала попытаемся разобраться, кто же такие эти Елтышевы. Для меня однозначно: они – обычный продукт советской системы, в которой до поры до времени мирно уживались чистые помыслы и пороки. С одной стороны, раньше все было просто. Существовали определенные социальные стандарты. Государство каждому гарантировало некий минимум услуг. Все знали, что власть в любом случае даст тебе хоть какой-то угол и кусок хлеба. У людей была уверенность в завтрашнем дне. В этом заключался главный плюс советской системы. Но, с другой стороны, прежний строй имел и много пороков. Люди знали свой потолок. Они понимали: выше крыши все равно не прыгнешь. Ну чего в той системе мог добиться милиционер Николай Елтышев? Максимум, что ему светило, – должность начальника городского медвытрезвителя. Не сильно большие перспективы имела и его жена. В лучшем случае она могла стать заведующей библиотекой. Но не больше. Чтобы продвинуться по карьерной лестнице дальше, надо было иметь и более солидное образование, и другой круг знакомых, и главное – общественную жилку. А Елтышевы предпочитали нигде не светиться и никого в свою частную жизнь пускать не желали. Их устраивала скромная двушка в хрущевке. Смысл жизни они видели в детях. Все остальное их сильно не интересовало.

Где-то после сорока Елтышевы поняли, что по большому счету они превратились для государства в лишнюю обузу. К чему-то дальше стремиться оказалось бесполезно. Потолок был достигнут. Не случайно на этом фоне у Елтышевых возникло чувство социальной апатии, которое потом передалось и их детям.

Однако в начале 1990-х годов новая власть уравниловку упразднила. Все получили шанс изменить судьбу. Но Николай Елтышев искушению не поддался. «Может, и правильно поступил – пять-шесть человек из тех, кто предлагал, быстро не стало. Убили. Еще нескольких посадили, но некоторые жили так, что не подойти, – они на другом уровне». Елтышев, вместо того чтобы «с нуля – горлом, кулаками, за бутылку коньяка» завести свое дело, в пятьдесят лет открыть свой бизнес, предпочел «крысятничать», обкрадывать случайных клиентов медвытрезвителя. По сути, он из честного обывателя превратился в мелкого воришку. Порок оказался сильнее добродетели. Только вот расплата за грехи при новом строе стала куда страшнее.

Елтышевы свое спасение увидели в деревне. Но правильно говорят: в одну воду дважды не войти. Может, когда-то деревня и культивировала все разумное и доброе. Но ведь в советскую пору народ-то не зря валом оттуда побежал. Людей лишили чувства хозяина. Власть досталась тунеядцам и бездарям. И село загнулось. К нулевым годам сибирская деревня осталась «все та же – сонная, бедная, словно бы готовая вот-вот превратиться в горки трухи, исчезнуть». Русское село оказалось неготовым к возвращению внуков успешных хлебопашцев. Вековая смута окончательно отучила народ созидать, породив и укрепив одну зависть.

Не случайно и взрослые Елтышевы, и их сыновья остались равнодушными даже к вере. Когда в селе начался сбор подписей за восстановление храма, жена Елтышева хоть и черкнула свою фамилию, но в душе эта акция не вызвала у нее никакого отклика. «Ей было все равно – ту церковь, что стояла на месте клуба, она помнила смутно. На нее, закрытую еще в двадцатых и постепенно разрушающуюся и разрушаемую деревенскими (кто лист железа сдернет, кто струганую доску, кому камень понадобится), не особенно и обращали внимание. К сносу отнеслись равнодушно, будто ломали старый коровник». Так же равнодушно деревенский народ отнесся и к идее восстановления церкви, увидев в этом лишь дань новой моде. Вера в человека все-таки пробуждается как-то по-другому. Но в Елтышевых она, по-моему, так и не проснулась. Иначе бывший милиционер ни при каких обстоятельствах не лишил бы жизни собственного сына. Да и жена не стала бы покрывать своего мужа-детоубийцу.

В аннотации к роману издательство «Эксмо» заявило: «Сенчин жесток и не жалеет никого – но в этой жестокости кроется очищение». Я бы очень хотел поверить в это утверждение. Но пока лично я никакого очищения не вижу. Скорее роман «Елтышевы» надо воспринимать как грозное предостережение. Смирение вечно продолжаться не может. Если ничего не изменится, неизбежен бунт. А русский бунт – самый жестокий и самый беспощадный. Но не всегда самый бессмысленный.