Дорога потерь и обретений

Необъятная Сибирь полнится человеческим ропотом...
А.М. Васнецов. Северный край. 1899. Государственный Русский музей

Помнится, когда в самый канун третьего тысячелетия Еремей Айпин познакомил меня с рукописью своего второго романа «Божья Матерь в кровавых снегах», я пришел в некоторое замешательство. Для меня было несомненно: писатель как художник поднялся на качественно новый уровень. Один образ Матери Детей чего стоил! Но меня сильно смутило другое – позиция автора. В своем романе Айпин утверждал, что в 1933–1934 годах на Казыме сформировалось национально-освободительное движение хантов против советского режима, потопленное в крови регулярными частями Красной армии. А я считал, что никакого народного восстания не было. Случился стихийный локальный бунт, спровоцированный неумелыми действиями пришлых комиссаров, который, однако, так и не перерос в вооруженное выступление всего хантыйского народа.

В общем, возник резонный вопрос: что написал Айпин – то ли историческое произведение о поворотных моментах в судьбах стран и народов, то ли частную драму одной хантыйской семьи, жуткую по существу, но которая при всем своем трагизме на ход истории никакого влияния не оказала?

Я знал, что прежде Айпин чисто историческими сюжетами не увлекался. Раньше он во всех своих произведениях отталкивался от реальных событий, пережитых или им лично, или очень близкими ему людьми. Писатель никогда не был рабом документа. Он всегда исходил из собственных эмоций. Другое дело: каким-то фактам художник мог придать мифологическую окраску. Поэтому я долго не мог понять, почему Айпин взялся за далекие 30-е годы и сменил родной ему Аган на до этого во многом незнакомый ему казымский материал. Это ведь только для обывателей аганские и казымские ханты – один народ. В реальности некогда единый хантыйский этнос давно раскололся на более мелкие группы, чьи языки, обычаи и образ жизни уже несколько столетий друг от друга сильно разнятся. Неужели писатель решил попробовать себя в новом амплуа?

Но Айпин, как выяснилось, своему творческому методу не изменял. К роману о Казыме его побудили воспоминания о детстве. После войны родители писателя часто с Варьегана перегоняли оленей в верховья Тромачана, где после разгрома казымского бунта продолжали скрываться уцелевшие свидетели кровавой бойни. Старшее поколение было запугано и о прошлом старалось никому ничего не рассказывать. Языки у стариков развязывались, как правило, только после обильного возлияния. Поэтому молодежь все упоминания о трагическом столкновении оленеводов с красной властью зачастую воспринимала как пьяный бред все перепутавших дедов.

Как я понимаю, самым трудным для Айпина было выбрать героя. В классической литературе в таких случаях предпочтение всегда отдавалось харизматическим фигурам предводителей мятежей. Но кого считать главным зачинщиком казымского бунта? История однозначного ответа пока не дала. Фольклор в отличие от событий 1830-х годов конкретных имен тоже не донес.

Я не случайно вспомнил 1839-е годы. Тогда по северу Югры и Ямалу тоже прокатилась протестная волна. Несколько хантыйских и ненецких родов выступили, как утверждали советские историки, против местных царских чиновников. В донесениях властей указывалось, что во главе бунта встал некто Ваули Пиеттомин из рода Ненянг. Это имя осталось и во многих ненецких песнях. Другое дело, что в сказаниях, бытовавших в лесотундре и на побережье Карского моря, оказалось много разночтений. На побережье народ и через полтора с лишним столетия продолжал настаивать на том, что Ваули был обыкновенным разбойником, который одинаково грабил и ненцев, и хантов, и русских казаков. По сути, Ваули представлял ненецкий вариант русского Стеньки Разина.

В начале 1930-х годов картина на Обь-Иртышском Севере резко поменялась. Ханты, судя по всему, своего национального лидера так и не выдвинули. Протест против невежества пришлых комиссаров возник стихийно и не успел сформироваться в серьезное народное движение. Драма затронула только несколько родов. Но и власть отнеслась к случившемуся неадекватно. Вместо того чтобы вникнуть в причины недовольства мятежников, она бросила против недовольных регулярные войска.

Центр оказался куда более организованным, нежели казымские оленеводы. Новый режим успел выдвинуть ряд неординарных лидеров. Трагедия заключалась в том, что этих лидеров слишком рано лишили почвы. Они были ориентированы исключительно на силовое решение всех возникавших конфликтов. Эти лидеры остались без права на какие-либо компромиссы. По сути, власть сделала из них карателей. Но делать главным героем палача для Айпина изначально было неприемлемо.

К чему пришел писатель? Он придумал сквозной персонаж, наделив его символическим именем – Матерь Детей, и завязал на эту хантыйскую женщину практически все сюжетные линии.

В романе Матерь Детей появилась сразу после разгрома мятежа. Ее цель: спасти детей и сохранить огонь жизни. Она надеялась сбежать от случившегося кошмара и добраться до стойбища, куда вряд ли смогла бы дотянуться карающая рука новой власти. Но это движение закончилось для нее одними потерями. «Она закрыла глаза, крепко зажмурилась, и перед ее мысленным взором пронеслась череда событий последних дней, череда смертей. Муж, сын, девушка-ненка, старшенькая Анна, старшенький Роман, младшенькая Мария, мертвое селение, человек в лунке, распятый на дороге».

Мало кто знает, что этот образ Айпин во многом списал со своей матери. Нет, она к казымскому кровопролитию никакого отношения не имела. Но то, что довелось ей испытать за свою жизнь, было равносильно тому, что пережила героиня айпинской книги. Своего первого мужа мать Айпина потеряла в конце 30-х годов прошлого века. Власть обвинила его в шаманизме и после недолгого следствия расстреляла. Перед этим она лишилась старшего сына. Чего стоило ей в одиночку поднять оставшихся двух детей, ведомо было лишь одному Богу.

Образ Матери Детей – безусловно, самый яркий в романе. Все остальные персонажи уже менее выразительны. Автор загнал их в определенные рамки, и от этого они получились не столько живыми людьми, сколько функциями, действующими исключительно в политических целях. Чухновского, к примеру, Айпин однозначно вывел красным карателем, чья главная задача якобы сводилась к тому, чтобы не допустить распространения волнений казымских охотников на всю Сибирь. Иную роль отвел писатель беглому царскому полковнику. Он – выразитель монархических настроений, олицетворение преимуществ царизма, который, по Айпину, в отличие от красного режима всячески оберегал оленеводческие народы от непрошенного вторжения чужих цивилизаций. Кроме этого, писатель возложил на полковника еще одну функцию, по сути, поручив ему обоснование необходимости в современных условиях как язычества, так и христианства. Но это ведь утопия. Я не понимаю: как можно одновременно поклоняться иконам в доме и идолам в живой природе? Та ли эта конвергенция, к которой должно стремиться человечество?

Главная мысль Айпина: в начале 1930-х годов ханты, бросив вызов советскому режиму, подняли национально-освободительное движение. Но если все обстояло именно так, то почему к казымским охотникам не присоединились с севера шурышкарские ханты, а с востока ваховские остяки? Как объяснить тогда неучастие в бойне соседей хантов – манси, зырян, селькупов?

Мятеж мятежу рознь. В далекие 30-е годы прошлого столетия свое недовольство некоторыми шагами советской власти проявляли практически все народы России. На Таймыре, к примеру, был бунт долган. В Забайкалье к оружию прибегли несколько эвенкийских родов. Серьезные столкновения имели место и в Анабарской тундре на северо-западе Якутии. Но это вовсе не означало, что вся страна потонула в национально-освободительных движениях. До восстаний общенационального масштаба в советское время на российском Севере дело никогда не доходило.

Еще один важный момент. В своем романе Айпин красочно расписал многие злодеяния красных карателей. При этом он ничего не выдумал. Отряды НКВД и регулярные армейские части действительно вели себя на Казыме далеко не по-христиански. Но ведь и взбунтовавшиеся охотники оказались не агнцами. Нечеловеческие пытки и ритуальные убийства совершала и вторая сторона. Так почему в романе об этом ни слова? Ответ Айпина: его герои защищали свою землю от непрошеных пришельцев, и, следовательно, историческая правда за ними. Но безупречна ли такая позиция? В конце концов все мы в этом мире пришельцы. Айпин не отрицает, что когда-то предки угров жили «на берегу Тепловодного океана, где было вечное лето». На север, в Югру, остяки пришли после каких-то катаклизмов. И утвердились они в Сибири не только миром. «Угры, – свидетельствует писатель в своем романе, – это воины-богатыри, не знавшие ни одного поражения в своей древней истории. Это обстоятельство подтверждается тем, что малым числом и за короткое время они заняли и закрепили за собой огромную территорию Западной Сибири <┘> А врагов хватало. Со стороны Восходящего солнца на угорские земли совершали набеги тунгусы, со стороны Заходящего солнца – зыряне, с Полуденной – татары, а с Полунощной – самоеды, или «шерстяные люди».

В общем, роман Айпина «Божья Матерь в кровавых снегах» лично у меня вызвал куда больше вопросов, нежели ответов. Я думал, что кое-что прояснит фильм-сага о хантах Югры «Красный лед», который по мотивам айпинской книги снял в 2007–2010 годах режиссер Олег Фесенко. Но эта картина, впервые показанная в рамках внеконкурсной программы на последнем Международном Московском кинофестивале, еще больше все запутала.

Фесенко собрал прекрасный актерский ансамбль. В его фильме снялись Марина Александрова, Александр Лымарев, Михаил Евланов, Дарья Мороз, Александр Баширов┘ Актеры выложились на все сто. Но что в итоге получилось? Хорошее приключенческое кино, сдобренное массой различных спецэффектов. Однако оно абсолютно не соответствовало духу романа Айпина.

Сценаристы картины – Игорь Митюшин и Римма Ефремова – и режиссер Олег Фесенко все предельно упростили. Они сделали ставку на экзотику. Драма конкретной хантыйской семьи ушла в фильме на второй план.

Что всегда главенствовало в прозе Айпина? Что определяло настрой всех его книг? Правильно – мотив дороги. Именно дорога разъединяла и связывала у писателя две разные цивилизации: мир хантыйских ценностей и чисто европейское миропонимание. Та же дорога столкнула белых и красных. Дорога всегда несла героям Айпина множество страданий и невосполнимых потерь. Но одновременно она очищала людские души.

А что сделал Фесенко? Свой фильм он начал с хантыйских обрядов. Для достоверности режиссер к съемкам привлек национальную интеллигенцию. Но у меня сложилось впечатление, что местная интеллигенция занялась откровенной профанацией. Особенно меня огорчила поэтесса Мария Вагатова (Волдина). Я считал, что раз она родом с Казыма (кстати, часть ее родни непосредственно участвовала в кровавых стычках с пришлыми комиссарами), то ей легче будет найти нужную тональность. Но Вагатова (Волдина) предпочла бутафорию. Время ее ничуть не изменило. Сакральные вещи она исполнила абсолютно без души. Точно так же Вагатова (Волдина) в свое время выполняла обязанности секретаря окружкома КПСС. А режиссер фильма на эту удочку повелся.

Даже мирный оленевод способен на ритуальное убийство. А.А. Борисов. Чум ненцев в Малых Кармакулах. Новая Земля. 1896. ГТГ

Во главу угла в своем фильме Фесенко поставил сотворенную мятежными оленеводами ледовую крепость, которая оказалась мощной преградой для регулярных красноармейских частей, но которая полностью проявила бессилие перед аэропланами. Эти батальные сцены, видимо, должны были подкрепить идею Айпина о зарождении на Казыме мощного национально-освободительного движения хантов и подчеркнуть воинственный характер остяков. Не случайно роль предводителя охотников режиссер отдал писателю. Но и тут у Фесенко ничего не получилось. Он чересчур увлекся игровыми формами. Экзотика оказалась для него сильнее.

Главная же ошибка Фесенко в том, что он оказался в плену лишь одной версии казымских событий. Судя по всему, режиссер поверил в то, что правда в происшедшем в 30-е годы на Казыме кровопролитии была исключительно на стороне выступивших с оружием в руках против власти охотников. Отсюда финал картины: суровый голос за кадром с осуждением сообщил, что прокуратура до сих пор не реабилитировала почти пятьдесят зачинщиков и участников казымского бунта. Но если Фесенко действительно хотел бы докопаться до истины, то он, ознакомившись с бумагами следствия, понял бы, что в казымском деле не все обстояло так просто. В стане бунтарей находились самые разные люди. Там были и невинные жертвы, и свои палачи. Как выяснилось, в посмертной реабилитации прокуратура отказала не жертвам, а тем, кто по особому методу участвовал в удушении своих противников, лишал людей жизни так же, как и оленей. Другими словами, без прощения остались лишь участники ритуальных убийств.

Кстати, одну из причин провала картины Фесенко я вижу в том, что съемочная группа целиком доверилась сценарию. Как оказалось, никто из актеров ни до съемки, ни в процессе работы над фильмом даже не раскрывал первоисточник – айпинский роман. И зря. Айпин тоже, как и Фесенко, сразу заявил о своей солидарности с участниками казымских событий. Но при этом он расставил акценты гораздо тоньше. Чтобы избежать обвинений в национализме, писатель специально ввел в свой роман фигуру монархиста. Его беглый царский полковник уверял остяков: «Пока русским будет плохо, вам нечего ждать хорошего». Это ведь были не просто красивые слова. За ними стояла целая философия, выстраивавшая новый миропорядок. Внимая беглому полковнику, в чем-то переосмысливала свое отношение к реалиям жизни и Матерь Детей. «Ее волновала судьба народа, но в первую очередь судьба детей. Детей она защитит. Ни единой волосинке с головы детей на землю упасть она не даст. Ни единой детской слезинке на землю капнуть она не позволит. За детей она в живой огонь войдет, в живую воду ступит. Поэтому ей очень важно знать, как им завтра жить. На какого царя сидеть, какому богу молиться». Мать Детей самым важным считала при любых испытаниях сохранить дух, очаг, будущее.

Вот о чем написал Айпин этот очень спорный роман «Божья Матерь в кровавых снегах» – о духе, который определяет основы бытия.